Коллектив авторов - Древние германцы

Вольноотпущенники немногим выше рабов144. Редко они имеют значение в доме и никогда – в государстве, за исключением тех народов, у которых существует королевская власть, где они иногда возвышаются над свободными и [даже] над знатными; у других же народов низкое положение вольноотпущенников является доказательством свободы145.

Гл. XXVI. Германцы не знают отдачи денег в рост и наращивания процентов; [и таким неведением] они лучше защищены [от этого зла], чем если бы оно было запрещено [законом]. Земля занимается всеми вместе поочередно по числу работников146, и вскоре они делят ее между собой по достоинству147; дележ облегчается обширностью земельной площади: они каждый год меняют пашню, и [все‐таки] еще остается [свободное] поле. Они ведь не борются с [естественным] плодородием почвы и ее размерами при помощи труда – они не разводят фруктовых садов, не отделяют лугов, не орошают огородов; они требуют от земли только [урожая] посеянного [хлеба]. От этого они и год делят не на столько частей, как мы: у них существуют понятия и соответствующие слова для зимы, весны и лета, названия же осени и ее благ они не знают.

Гл. XXVII. При устройстве похорон [германцы не проявляют] никакого тщеславия, они только заботятся о том, чтобы при сожжении тел знаменитых мужей употреблялось дерево известных пород148. [Погребальный] костер они не загромождают коврами и благовониями; на нем сжигается оружие каждого [покойника], а некоторых – и конь. Могила покрывается дерном. Они с пренебрежением относятся к почести высоких и громоздких памятников как тяжелых для покойника. Вопли и слезы у них быстро прекращаются, скорбь же и печаль остаются надолго. Вопли [по их мнению] приличны женщинам, мужчинам же – память.

Вот, что я узнал о происхождении и нравах всех вообще германцев, теперь же расскажу об учреждениях и обычаях отдельных племен, поскольку они отличаются [своеобразием], и о том, какие народы переселились из Германии в Галлию.

Гл. XXVIII. О том, что когда‐то галлы были сильнее [чем германцы], говорит величайший авторитет, божественный Юлий149, поэтому можно поверить даже и тому, что галлы переходили в Германию. Как мало, в самом деле, могла препятствовать этому река150, тем менее, что [в данном случае] менял место жительства сильный народ и захватывал территорию, тогда еще доступную для всех и не поделенную между могущественными государствами. Таким образом [пространство] между Герцинским лесом и реками Рейном и Меном заняли гельветы, а дальше бойи, оба народа галльского племени. Еще и теперь существует название «Boihaemum», которое свидетельствует о давнем прошлом этого места, хотя его население и переменилось151. Но неизвестно, арависки ли отделились от германского племени озов и переселились в Паннонию, или же озы ушли от арависков в Германию, – [во всяком случае] у тех и других одинаковый язык, учреждения и нравы; [и то и другое возможно], так как в прежние времена на обоих берегах вследствие равной бедности и свободы были одинаковые – и плохие, и хорошие условия [для поселения]152.

Треверы и нервии хвастаются своим германским происхождением и в этом отношении проявляют большую настойчивость, как будто такое тщеславие кровным родством может оградить их от сходства с галлами и их вялостью. Самый берег Рейна населяют уж бесспорно германские племена – вангионы, трибоки, неметы. Но и убии не стыдятся своего [германского] происхождения, хотя они и удостоились сделаться римской колонией и охотнее называют себя по имени ее основательницы агриппинцами; они давно уже перешли Рейн, и, убедившись в их верности, мы поселили их на самом берегу – не для того, чтобы иметь их под надзором, а чтобы они [сами] удерживали натиск [других германцев].

Гл. XXIX. Храбрейший из всех этих народов153 – батавы – населяет отчасти берег, но главным образом остров на реке Рейне154; когда‐то они входили в состав народа хаттов, но вследствие внутренних раздоров переселились на эти места, где им пришлось сделаться частью римского государства. Они [до сих пор] сохраняют почетное отличие [своего] старинного союзничества: они не унижены податями, и их не разоряет откупщик; они изъяты от всяких налоговых тягот и чрезвычайных сборов, и подобно тому как наступательное и оборонительное оружие откладывается на случай сражения, так и их сохраняют для войн. В подобном же послушании находится и племя маттиаков, так как величие римского народа продвинуло почтение [к нему] за Рейн, за старые пределы государства. Таким образом, они по своему месту жительства и границам находятся на своем берегу, а по настроению и духу – с нами; в остальном они похожи на батавов с той только разницей, что они и до сих пор более воодушевляются самой почвой и небом своей страны.

Я не стану причислять к германским народам, хотя они и поселились по ту сторону Рейна и Данувия, тех, которые обрабатывают «декуматные поля»155: самые легкомысленные из галлов, отважные вследствие бедности, вступили в сомнительное владение этой землей; вскоре благодаря тому, что была проведена граница и выдвинуты укрепления, эта территория вошла в состав римского государства и стала частью провинции156.

Гл. XXX. За ними157, начиная от Герцинских лесистых гор, крепко сидят на своей земле хатты, страна которых не представляет собой такой болотистой равнины, как у других племен, входящих в состав Германии, потому что здесь идут холмы, лишь постепенно становящиеся все реже и реже, и Герцинский лес все время сопровождает своих хаттов и их охраняет158. У хаттов еще более крепкие [чем у других германцев] тела, плотные члены, грозное выражение лица и большая сила духа. Для германцев они очень разумны и искусны: они поручают командование избранным и слушаются тех, кому оно поручено, знают строй, применяются к обстоятельствам, умеют вовремя удержаться от нападения, распределить день, окапываться на ночь, считать счастье чем‐то сомнительным, а храбрость – надежным, и что особенно редко и свойственно лишь римской дисциплине – они больше полагаются на вождя, чем на войско. Вся сила их в пехоте, которая нагружена, кроме оружия, еще и железными инструментами159 и припасами. Другие [германцы] идут в сражение, хатты же снаряжаются на войну; у них редки набеги и случайные стычки. И действительно, это кавалерийскому натиску свойственно срывать победу и быстро отступать; а от проворства недалеко и до страха, медлительность же близка к стойкости.

Гл. XXXI. И то, что у других германских народов встречается изредка и является делом личной инициативы, у хаттов обратилось в обычай: только что достигший юношеского возраста отпускает волосы и бороду и до тех пор не изменяет такого вида, свидетельствующего о данном обете и обязывающего к храбрости, пока не убьет врага. Только после крови и [военной] добычи открывают они лицо, считая, что только тогда они расплатились за свое рождение и стали достойны своего отечества и родителей. У трусливых и невоинственных этот ужасный вид [так и] остается. Наиболее храбрые носят на себе железное кольцо, как бы оковы, [и носят его] до тех пор, пока не убьют неприятеля. Очень многим из хаттов такой наряд нравится, и они в нем доживают до старости, обращая на себя своим странным видом внимание как неприятелей, так и своих. Они начинают все битвы, в строю они всегда первые, страшные на вид. Но и в мирное время они не утрачивают своей дикости и не придают более кроткого вида своей наружности. Нет у них ни дома, ни поля, никакой другой заботы. К кому они придут, у того и кормятся. [Так они и живут], пренебрегая своим, расточая чужое, пока благодаря бледной старости такая суровая доблесть не станет им не под силу.

Гл. XXXII. Ближайшие к хаттам – узипы и тенктеры, которые живут на Рейне, могущем [здесь] быть достаточной границей благодаря своему определенному руслу160. Тенктеры сверх обычной [у германцев] военной славы отличаются искусством кавалерийского маневрирования, и даже хатты не больше славятся своей пехотой, чем тенктеры конницей. Так уж это пошло от предков, а потомки им подражают. В этом – забава детей, соревнование юношей, [заниматься этим] упорно продолжают старики. Вместе с челядью, домом и наследственными правами передаются и кони. Но их получает не старший из сыновей, как все остальное, а тот, кто превосходит других [своей] неустрашимостью на войне.