Коллектив авторов - История Украины

То, что каменное строительство в Киеве изначально велось в подражание Константинополю, не вызывало сомнений уже у Н. М. Карамзина, котрый считал, что «… Великий Князь [Ярослав Мудрый] заложил… великолепную церковь, и распространив Киев, обвел его каменными стенами; подражая Константинополю, он назвал главные врата Златыми, а новую церковь Святою Софиею Митрополитскою… Ярослав начал также строить монастыри: первыми из них были в Киеве монастырь Св. Георгия и Св. Ирины».

Мало кто не догадывался и о том, что городская структура Константинополя отстраивалась во образ Иерусалима, чем подчеркивалась преемственность новой христианской столицы в деле спасения человечества – роль, утраченная «ветхим» Иерусалимом. По этой логике, организация городского пространства Киева во образ Константинополя также могла восприниматься современниками как претензия на право стать новым центром мира, столицей богоизбранной, обетованной или обещанной земли, если говорить языком Библии.

Подтверждением такой точки зрения является греческая надпись середины XI в., частично сохранившаяся на алтарной арке Киевской Софии: «Бог посреди нее, и она не поколеблется. Поможет ей Бог с раннего утра». Из контекста процитированного стиха очевидно, что в данном случае речь идет о Граде Божием (в данном случае «она» – полис, женского рода), т. е. о Сионе, культовом центре Иерусалима, месте расположения Храма как в древней «давидо-соломоновой традиции», так и в позднейшей библейской историографии эпохи Второго храма. Смысл этой надписи проанализирован К. К. Акентьевым. Исследователь обратил внимание на то, что в катенах Евсевия Кесарийского, Дидима Слепого, Кирилла Александрийского и особенно Исихия Иерусалимского, получивших – наряду с комментариями Феодорита – наиболее широкое распространение в толковых псалтирях X–XI вв., данный стих истолковывается как пророчество о Небесном Иерусалиме. В иллюстрированных псалтирях того времени миниатюры, сопровождающие его, изображают либо идеальное церковное здание, либо Константинополь, в центре которого надпись выделяет здание Св. Софии. Греческое «Сказание о Св. Софии» (867–886) непосредственно связывает приведенный фрагмент Псалтири со Св. Софией как новым Храмом, возведенным Новым Соломоном (Юстинианом) и затмившем свой ветхозаветный прототип. Утверждается также, что данный стих был начертан на кирпичах, из которых были возведены подпружные арки и купол Софии Константинопольской.

Подобно греческому образцу, у Илариона образы Киева и его кафедрального собора соединяются в неделимое целое, что подчеркивается похвалой их строителям – Новому Давиду (Владимиру) и Новому Соломону (Ярославу). Кроме того, Иларион акцентирует внимание на том, что Владимир «съ бабою своею Ольгою» принесли Крест на берег Днепра из Нового Иерусалима – Царьграда, подобно Константину и Елене, доставившим Его туда в свое время из Иерусалима старого. Таким образом, крещение Руси уподоблялось обращению Империи, а древнерусская столица – Царьграду. Вместе с крещением (а быть может, и с реликвией Честного Креста) она как бы принимала от него ореол нового Святого Города.

Косвенно эта мысль прекрасно подтвердил А. В. Назаренко, обративший внимание на то, что «обретение» Русью столицы, каковой, вне всякого сомнения, представляется Киев уже в XI в., является редким исключением в средневековой европейской истории. При этом подчеркивается, что все «столичные» эпитеты Киева, встречающиеся в источниках, ясно указывают на «воспроизведение константинопольской модели». Как отмечает исследователь, «… источники знают применительно к Киеву два термина такого рода: „старейшинствующий град“ и „мати городов“, оба они весьма поучительны. Первый недвусмысленно увязывает проблему столицы с более общей проблемой сеньората-старейшинства как особого государственно-политического устройства. Так, в „Слове на обновление Десятинной церкви“ (которое мы склонны датировать серединой – второй половиной XII в.) Киев назван „старейшинствующим во градех“, как киевский князь – „старейшинствующим во князех“, а киевский митрополит – „старейшинствующим во святителех“. Второй, являясь калькой с греческого μητροπολις, одного из эпитетов Константинополя, указывает на значение для столичного статуса Киева цареградской парадигмы. Это выражение встречается в источниках неоднократно… но наиболее показательно его упоминание в службе на освящение церкви святого Георгия в Киеве (середина XI в.): „… от первопрестольного матери градом, Богом спасенего Киева“. Здесь Киев назван еще и „первопрестольным“: калькированная с греческого терминология усугубляется специфически церковным определением, употреблявшимся по отношению к первенствующим кафедрам – προεδρος, πρωτοθρονος. Тем самым становится очевидной важность еще одного момента – наличия в Киеве общерусского церковного центра, Киевской митрополии „всея Руси“ (титул митрополитов, проэдров, архиепископов „всея Руси“ с 60-х годов XII в. неизменно присутствует на митрополичьих печатях)». И далее: «„римско-константинопольская подоплека“ самой идеи столицы становится определяющей, а броская цареградская топика Киева, как архитектурная (Святая София, дворцовый храм Святых Апостолов в Берестове, Влахернский храм на Клове и т. п.), так и литературная (например, формула Киев – „второй Иерусалим“ в так называемом пространном житии святого Владимира), приобретает характер не просто идеологически многозначительный, но и субстанциональный. Столичность была по сути воспроизведением константинопольской модели».

Остается, однако, неясным, почему строительство «Нового Иерусалима» было приурочено Ярославом именно к 30-м годам? И почему именно к этому времени относится создание древнейшеей летописи, а также произнесение Илларионом «Слова о Законе и Благодати»?

Ответ на все эти вопросы, как представляется, дает «Раздрешение неизреченнаго откровения», приписываемое популяронму в Древней Руси богослову Ипполиту Римскому. Оно, как и памятники древнейшего летописания Руси, сохранилось в позднем списке XV в. – в Геннадиевской Библии 1497 г. После цитирования первых четырех стихов 20 главы Апокалипсиса его автор приводит рассуждение, заслуживающее особого внимания: «И по отрешении же реченному [подразумевается освобождение дьявола перед Концом света «на малое время», а именно на три с половиной года. – И.Д.] размыслимъ: Рече евангелист, яко связа диавола на тысящу летъ. Отнеле же бысть связание его? – От вшествиа въ адъ Господа нашего Иисуса Христа в лето пятьтысющное пятсотное и тридесять третьее да иже до лета шестьтисющнаго и пятьсотнаго и тридесять третиаго, внегда исплънитися тисяща летъ. И тако отрешится сатана по праведному суду Божию и прельстить миръ до реченнаго ему времени, еже три и пол-лета, и потом будет конець. Аминь».

Если дата в расчете Геннадиевской Библии (6537 год) дана по аннианской эре, насчитывающей 5500 лет от Сотворения мира до Рождества Христова (по нашей эре), мы получаем новые данные, позволяющие вернуться к наблюдению А. А. Шахматова, обнаружившего в тексте Повести временных лет под 6544–6545 годами какой-то серьезный рубеж. Именно это послужило основанием для гипотезы о существовании так называемого Древнейшего свода (1036–1039). Во всяком случае, сопоставление дат создания киевской митрополии, строительства Софии Киевской, произнесения Слова о Законе и Благодати, помещения в Повести временных лет похвалы Ярославу Владимировичу и года, рассчитанного в послесловии Геннадиевской Библии, наводит на мысль, что их приблизительное совпадение во времени не случайно.

Именно к этому времени завершается (хотя бы формально) христианизация Руси, что должно было рассматриваться как дополнительное основание, подтверждающее наступление конца света. Вряд ли случайно и стечение в летописном 6545 году таких событий, как строительство Золотых ворот и Софии Киевской, учреждение в Киеве монастырей свв. Георгия и Ирины, произнесение в надвратной Благовещенской церкви Слова о Законе и Благодати, создание какого-то летописного произведения (условно называемого Древнейшим сводом) и, наконец, совпадение в 1038 году Благовещения с Великой субботой (подобные совпадения рассматривались в средневековом обществе как потенциальные даты конца света). Судя по всему, перед нами – след напряженного ожидания заранее рассчитанного конца земной жизни.

Возможно, именно с этим ожиданием связаны и особенности описания междоусобицы Владимировичей, развернувшейся после смерти князя-крестителя.

Летописец рассказывает, что в момент смерти Владимира Святославича (15 июля 1015 г.) рядом с ним оказался туровский князь Святополк (считавший сыном Владимира, хотя родился он от вдовы Ярополка Святославича, которую Владимир взял в жены – после убийства брата – уже беременной). Любимый же киевским князем сын Борис незадолго до этого отправился с отцовской дружиной воевать с печенегами. Это якобы позволило Святополку захватить власть в Киеве, убить Бориса, а затем и муромского князя Глеба. Зато Ярославу Владимировичу, благодаря помощи новгородцев, удалось победить Святополка, который бежал в Польшу. В 1018 г. Святополк вернулся на Русь в сопровождении польского князя Болеслава Храброго и вновь захватил Киев, а Ярослав бежал в Новгород. Здесь новгородцы вновь собрали войско, с которым Ярослав окончательно победил Святополка зимой 1018–1019 г. Святополк бежал «в печенеги», а Ярослав начал княжить в Киеве…