Виктор Петров - Страх, или Жизнь в Стране Советов

Но вернемся в 1954 год. После смерти тирана кто-то наиболее чуткий и информированный вдруг заметил, что сажать перестали. Люди стали позволять себе вольности в одежде: кто-то через одежду хотел показать, что он не такой же, как все, не безликий серый человек, а личность, у которой есть свой характер мыслей и, соответственно, стиль одежды. Таких людей стали называть стилягами. Впрочем, их почти никто не знал и не видел. Люди вообще не знали, что такое стиляги, хотя это словечко уже кое-где появилось в печати. Нужен был, как мы бы сейчас сказали, «пиар».

И он появился. Комсомольско-коммунистическая братия начала всесоюзную кампанию борьбы со стилягами. Они не могли допустить свободомыслия даже в одежде. В ленинградской молодежной газете «Смена» появилась огромная статья «Мусор» с подзаголовком «их задержал комсомольский патруль». Но главное, что, помимо текста, разумеется ругательного, там были помещены вполне приличные фотографии стиляг, и оказалось, что никакие они не страшные, а, пожалуй, даже красивые и изящные.

Как же выглядел стиляга? Главный и основной отличительный признак — это узкие брюки. Дело в том, что, согласно взглядам передовых комсомольцев, брюки советского человека должны быть как можно шире. Брюки же стиляг были уже 20 см. Второй отличительный признак — длинные, до шеи, волосы. Носить более длинные, как у женщин, ниже плеч, как носят иногда сейчас, тогда никто не осмеливался. Спереди волосы желательно было укладывать в виде хохолка — кока. Третий признак — это яркий, желательно пестрый и оранжевый, галстук.

Вот и все. В газетах иногда писали о разрисованных обезьянами и пальмами галстуках и о длинных клетчатых пиджаках. Но все это можно было изготовить только индивидуально, а это тогда было очень сложно и дорого. Люди были вообще бедные. Я таких стиляг никогда не видел.

Примечательно, что статья в газете в основном была посвящена обычным пьяницам, дебоширам и хулиганам, коммунисты как бы хотели сказать, что стиляга и хулиган — это одно и то же. Хотя на самом деле это были прямо противоположные явления: пьяницы и хулиганы — это низы общества, а стиляги — люди, поднявшиеся над серой толпой и обывательскими вкусами.

Здесь важно подчеркнуть, что внешний вид стиляг — совершенно не вопрос моды. Это была единственно возможная в те годы форма социального протеста против затхлого и тупого существования в безликой толпе советских людей, объединенных «морально-политическим» единством. Это были первые граждане Страны Советов, гордые своей несоветскостью и выставлявшие ее напоказ.

Главным героем упомянутой статьи оказался Валентин Тихоненко. Подпись под его фотографией гласила: «Пусть посмотрят на вас студенты и преподаватели, ваши соседи и знакомые и совсем незнакомые люди. Вряд ли какие-нибудь чувства, кроме омерзения и презрения, выразят они, глядя на этот снимок».

Ну, а что же я? Первое, что я сделал, это попросил мать заузить все мои брюки почти на 10 см. В дальнейшем в течение многих лет этой процедуре подвергались все мои брючные покупки, пока власти, наконец, не изменили ГОСТ. Затем я объехал чуть ли не весь город в поисках оранжевого галстука в клеточку — в то время везде продавались только серые, синие и коричневые галстуки в диагональную полоску. Волосы я также перестал укорачивать в ожидании, когда они отрастут со лба до шеи. Так что реакция получилась противоположной той, на которую рассчитывало жлобье с комсомольскими значками.

В то время было такое специфическое ленинградское явление, как «Брод». Слово это происходило сразу от двух слов: «Бродвей» и «бродить» и означало как бы «бродить по Бродвею». Это был участок Невского проспекта по его четной стороне от улицы Восстания до Литейного проспекта. Молодежь здесь просто медленно прогуливалась, а точнее сказать, фланировала взад и вперед, туда и обратно. Цель была: себя показать — на других посмотреть. Причем, конечно, это происходило вечером, когда закрывались магазины и прекращалась дневная суета. Был свой «Брод» и в Москве.

Я сразу захотел лично своими глазами увидеть Валентина Тихоненко. Я знал: он обязательно должен быть там. И я не ошибся, но только он ходил по другой, малолюдной стороне улицы. На Броде толпа зевак после газетной публикации ему бы не дала проходу. Там он медленно прогуливался всегда в сопровождении своих друзей, и это был настоящий КОРОЛЬ БРОДА и его свита играла короля. Даже походка у него была какая-то совершенно необычная: он не переставлял ноги, как все люди, а с каким-то выхлестом выбрасывал их вперед. Он шел С ГОРДО ПОДНЯТОЙ ГОЛОВОЙ, не пряча ее в плечи, что еще больше подчеркивал кок на голове. Это было очень необычно: я впервые в жизни увидел не напуганного и приниженного советского человека, а человека, который гордо плыл над серой толпой. Это был откровенный вызов Советской системе.

Комсомольские патрули, которые ходили тогда по улицам города, объявили стилягам настоящую войну: они стригли их наголо, обрезали галстуки и рвали им брюки и пиджаки, отнимали джазовые пластинки. Был у патрулей и четкий критерий, кого подвергать наказанию. Однажды на пути таких идейных комсомольцев встретился мой одноклассник Юрий Вдовин. Они завели его в парадную и сказали: «Сейчас мы узнаем, стиляга ты или нет. Давай снимай свои брюки, не снимая ботинок. Если сможешь снять, ты наш человек, а если нет, то ты — стиляга». Брюки Вдовина через ботинки не снимались, так как были слишком узкими, и комсомольцы разодрали ему обе штанины снизу доверху. Он не знал, как в таком виде добраться до дома.

Им было все дозволено, но так они только увеличивали число противников тоталитарной власти черни. Ну, а я с другом Маратом свободными вечерами как тень ходил за Валентином Тихоненко по другой стороне улицы, пытаясь подражать его неповторимой походке. Мне было 16 лет. Тогда у меня впервые появилась ЛЮБОВЬ К СВОБОДЕ, А ЭТА ЛЮБОВЬ НЕ ПРОХОДИТ НИКОГДА.

Я забыл имена и фамилии многих своих одноклассников, большинства сокурсников и даже соседей по коммунальной квартире не всех помню, а вот имя этого человека запомнил на всю жизнь, потому что он и меня сделал человеком. Так одни люди бесследно исчезают, а другие УХОДЯТ В БЕССМЕРТИЕ.

Джаз в Советском Союзе фактически был запрещен. То есть официальных запретов, конечно, никаких не было. Мы вообще жили в самой «свободной» стране согласно сталинской конституции. Да и в знаменитой культовой песне советского периода пелось:

Но мы жили не по писаным законам, а по тайным указаниям руководящих товарищей и по политике партии.

А джаз рассматривался как продукт буржуазной культуры, и он мог оказать «тлетворное» влияние на советского человека, так как это — вражеская музыка. Поэтому, хотя на всю страну и существовало для видимости 3–4 якобы джазовых оркестра, их сильно зажимали, не давали ходу и ограничивали в репертуаре. Сильно навредила естественному развитию нашей музыкальной культуры позорная статья Максима Горького «Музыка толстых». Джаз был изгнан отовсюду. Его можно было слушать только по радиоприемнику вечерами и ночами в передачах из стран Запада.

Расскажу один любопытный случай. Мой приятель москвич Леня Филиппов послал своему другу в Ленинград несколько джазовых пластинок с записями Глена Миллера (самая безобидная и жизнерадостная музыка). Через несколько дней его вызвали на главный почтамт, где ему посоветовали таких вещей больше не посылать, и сообщили, что ввиду некоторых обстоятельств (не будут же они раскрывать свои секретные и преступные инструкции) они вынуждены задержать эти пластинки у себя. С джазом боролись, как сейчас с наркотиками.

Молодежь не может без танцев, а танцевали тогда только фокстрот и танго, но их тоже сильно ограничивали, потому что невозможно представить их в ином исполнении кроме джазового. Идеологические начальники предлагали нам танцевать польку, краковяк, падекатр, падеспань, падеграс и вальс. Последний иногда танцевали девушки друг с другом, но остальные не танцевал никто.

Танцплощадки были коммерческим предприятием — они приносили единственный доход директорам клубов, дворцов и домов культуры. А молодежь можно привлечь только запрещенным фокстротом. И руководители этих учреждений старались пробить разрешение у своего партийного начальства на как можно больший процент идеологически вредных танцев. Удавалось это далеко не всем. Поэтому в 50-е годы, годы моей танцевальной молодости, самым популярным и посещаемым был Дворец культуры им. Кирова, так называемый «мраморный зал». Здесь краковяков почти не было. Можно было еще ходить во Дворец культуры им. Первой пятилетки или в клуб МВД на Полтавской улице. Здесь буржуазные танцы тоже превалировали. Там же, где за весь вечер звучали 4–5 танго, были полупустые залы.