Коллектив авторов - Смута в Московском государстве

Когда же они, гонимые Божьим страхом, все отсюда побежали, то устремились прежде всего в темномрачное ополчение богоборных латынян, которые тогда собрались для осады у главы всего царства, окружив ее со всех сторон, как великий змей хоботом, и смешались с ними, как нечистая вода с Содомским мертвым морем.

Найдя удобное время для своей хитрости, они вошли внутрь города и все вместе самой матери городов остригли голову, изнурив ее до конца и лишив всякого добра, а то, что осталось, вместе с домами предали огню. Первым попечителем об осажденных в городе был тогда — первый после первого святого — Михаил, князь победы. Он нам был от Бога тогда поставлен стражем, как ангел его еврейскому народу — в нем было тогда наше спасение. Вождями же и наставниками такому злу были преждеупомянутые два гада — василиск и аспид, еще же, говорят, превзошел их злобою некий купец из самых мелких, носивший свое имя, злобой — как яйцо василисково, а с ними и другие некоторые — неизвестные соумышленники, которые все в последний день объявятся. Их предательство всем было подобно тому, как некогда два предателя ниспровергли Троянское царство,— так случилось и с нашим православным.

Когда юный князь Михаил, как от некоторых уз, освободился из осажденного города и от тяжелых испытаний, которые он терпел со всеми нами, тогда вскорости направился отсюда к столице всего царства и тех воинов, которые успели в то время по скорому слову собраться от бывших здесь пятерых пятин, спешно повел на осаждающих, напавших там, желая освободить от бед мать городов, осажденную имеющими на головах хохлы. На то же дело он решил повести и нанятых им шведов, пустив их иным путем впереди себя и увещевая их оказать там помощь царю против наших противников и, сойдясь с ним вместе, освободить город от осады. И когда он сговорился с ними, то, повелев ждать себя, тотчас же вышел из Новгорода со всеми силами, хорошо распорядившись о городе и оставя в нем начальника.

Выступление его было 117 годового круга к семи тысячам [1609], весной, 25 мая, и пришлось в большой праздник — после животворящих страстей, погребения и воскресения в самый день шестого четверга, в день Вознесения Спасителя, а по числу данного дня — в день третьего обретения главы Предтечи. И того, о ком здесь говорится, почтили все во мне живущие люди, даже и женщины и дети, провожая далеко за город с хлебом, давая ему имя победителя и называя его освободителем своим от нашедших на нас врагов. Это делалось, во-первых, потому, что с его удалением отсюда мы его лишались, а во-вторых, все люди тогда испытывали печаль и молили Бога о том, чтобы он даровал ему скоро и без беды пройти путь на помощь царству, чтобы враги, узнав об его выходе отсюда, не прорвали его сети, что и случилось вскоре, попущением Божием. По городам у него были с ними многие и тяжелые сражения, он побеждал и сам бывал побеждаем; об этом расскажет тот, кто был там; мы же, заключенные здесь, к более подробному и ясному сказанию не способны; углубленно же все знают те, кто был с ним во время этих событий. Мы же вписали по нужде то немногое, что слышали. Бывало, как о нем говорят, что враги не раз и задерживали их на местах силою и коварством, всячески закрывая ему путь, не давая ему приблизиться к славному месту, приступить к нему для его избавления, но всячески отовсюду перехватывали все возможные для него дороги. Но он, найдя время, всю раскинутую ими сеть разорвал, получив помощь свыше, и, устремившись вперед, достиг самого царствующего города и заключенному в нем самому царю и народу даровал свободу от насильников. Об этом яснее будет сказано в других местах.

Когда обладающая всеми городами Москва, где всегда пребывали мои цари, окончательно лишилась их за безмерные грехи всей земли, от главы ее — царя и до ног,— в то время все люди в ней, терпя осаду и всяческую тесноту от латынян и вместе с ними живущей Литвы, как какой-нибудь петлей, были задавлены нуждой и страхом смерти. Вместе с теми, кто содержался там в осаде, держали и самого святителя всего российского народа — Гермогена; я говорю о верховном среди преподобных и всесветлой главе — православном патриархе — муже, подобном апостолам, который имел над всеми высшую власть, потому что, как сказал апостол Павел, являлся воплощением и устами херувимов; доблестный огненосный ревнитель, он, побуждаемый любовью, больше огня разжигаясь ревностью о Христовой вере и не ослабевая, многократно боролся против латынян. А с теми из христиан, кто, как антихристовы пособники, оказали вместе с инославными такое же сопротивление, он мужественно сражался только своим языком и устами, как мечом, немилосердно посекая противников и заставляя их падать к своим ногам без ответа. Он гнушался богоотступников, как бездушных идолов, и отворачивался от тех, кто не повиновался его многократным поучениям и наставлениям и кто, не захотев его благословения, самовольно от этого удалился.

С ним, первейшим, вместе терпели осаду и весь синклит, который чинами своими являет неисчислимые различия и разницу по отношению к царскому порогу,— достойные и достигающие его величества и необъятное множество людей. Он боролся против латынян и соединяющихся с ними, а больше всего направлял свое слово против лютой злобы тех ересиархов, кого звали Михалка Салтыков и Федька Андронов, и других по именам их единомышленников и составителей всего зла, чьи имена за их дела бесы вписали в свои списки; было по всему ясно, что как тьма противится свету, так и нечестие благочестию. Новые отступники от добра сперва ласками, а потом угрозами неволею привлекали его к своей воле — к тому, чтобы, повинуясь врагам, изменнически отдать российский скипетр сыну короля ла-тынского Сигизмунда — Владиславу. Они хотели утвердить это взаимной клятвой на кресте и обещались никому из бесчисленного Христова стада не делать зла, они скрывали в нарушение клятвы последнее зло — обман: после клятвы они нам всем и везде творили всякое зло. (...)

В самое время моего пленения, когда захватили меня еллины, чтобы я утвердил с ними крестную клятву, некий бывший незадолго перед этим изверг дьяк, рука которого хорошо владела пером, написал на хартии то, что ему об этом повелели в короткий и внезапный час, поручая ему это дело, святитель и первый вельможа; по этому писанию еллины должны были крепко клясться моим людям, как согласились с ними прежде. Но некие два властолюбца, чьи имена познаются не от дел их жизни, скоро ставшие союзниками и поверенными моих врагов, сделали то же, позавидовав тому написанию, и, сократив, совсем отбросили его, и оно стало неизвестным, как будто его и не было; они уничтожили его, рассмотрев в нем, что такое написание не было им во всем полезно при их клятве, противоречило их воле и было нужно нам одним в постигшей нас нужде. В своей злобе на меня они то первое самовольно переделали на другое, составив вместо того свое, иное, новое, чтобы угодить во всем варварам. И в чем враги были неискусны — во всех необычных для них вещах,— эти двое моих переделывателей были их наставниками, и учителями, и вождями. Этим они показали всю искренность своего служения варварам и теплоту к ним всего своего злого сердца и своей души,— все это главным образом ради того, чтобы побольше себе приобрести; для этого же и до настоящего времени, утвержденные без перемен и несменяемые, они вместе с моими врагами во всем господствуют надо мной, а лучше сказать — корчемствуют, так как не встречают сопротивления; они ничем не меньше — равно во всем и во всем так же свободно повелевают мною, как и враги, захватившие меня, так как никто им не мешает: они угождают себе во всем, в чем хотят, и надеются на врагов, как на некий великий залог.

Подобное же написание в самый час моего пленения было написано на хартии для клятвы нашей с иноверными некиим, чье имя «благодать»— Иоанн, дьяком по чину, рукою своею служившим святителю — Исидору, имеющему белый верх; ему повелел это сделать первый после него митрополит. Его враги возненавидели это его неугодное им писательство, бросив его за свои плечи и предав забвению; вместо же этого два тайнописателя, которые пристроились как наушники к врагам-еллинам и изменникам, восстали из зависти на того, кто первый составил клятву. То, что им было написано, хотя оно и было хорошо составлено, они изменили своими переделками, сделав то, что было угодно тем, и угождая себе в желании получить от них многие тленные блага.

Это писание из-за любви к клятве не было использовано после них, но мои предатели и изменники и скорые помощники чужим, переделав его, составили свое иное по их воле.

До избрания и нововоцарения воздвигнутого Богом от рода в род наследника царского, государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси, и до возвращения опять на Русь из Литвы того, также богом данного, правителя — доброго государева по плоти отца, великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всея Руси,— в то время земля наша может уподобиться — по двум притчам — некоей оставшейся после мужа вдове, которая находится во власти своих же собственных рабов, разоряется, разрывается и как бы по жребиям разделяется, наказанная этим по Божию усмотрению. Так в действительности и было. О ней здесь в сравнение и предлагается эта притча, а за ней другая — и обе правдивы.