Коллектив авторов - Профессия: разведчик. Джордж Блейк, Клаус Фукс, Ким Филби, Хайнц Фельфе
Далее события развивались следующим образом. Генри Арнольд сообщил Фуксу, что с ним хочет поговорить сотрудник контрразведки по поводу переезда его отца в ГДР. Во время первой встречи, которая состоялась 21 декабря в служебном кабинете Фукса, Скардон попросил его подробно рассказать о своей семье и своих близких. Подавленный, измученный неясными предчувствиями Клаус Фукс был откровенен, как, пожалуй, ни с кем до сих пор. В ходе беседы, когда Фукс, заметно успокоившись, рассказывал о своей работе в Нью-Йорке над проектом газодиффузионной обогатительной установки, Скардон неожиданно спросил его в лоб: «Вы не поддерживали во время вашего пребывания в Нью-Йорке связь с одним советским представителем? Вы не передавали ему информацию о вашей работе?», Клаус Фукс заметно смешался, но быстро взял себя в руки и после некоторой паузы ответил каким-то не вполне внятным отрицанием, добавив при этом: «Я не понимаю ваших вопросов. Не могли бы вы мне сказать, какие у вас есть доказательства для подобных обвинений. Ничего подобного я не делал». Беседа, а по сути, допрос, был продолжен после обеда. Скардон, чувствуя внутреннюю неуверенность и растерянность Фукса, повел беседу уже более напористо, утверждая, что он передавал русским секретную информацию. Клаус Фукс по-прежнему все отрицал. В тот же вечер Скардон уехал в Лондон, где сообщил своему руководству о том, что продолжительная беседа с «объектом» еще больше убедила его в виновности Фукса, что он, судя по всему, переживает глубокий внутренний кризис, что ему необходимо дать время «созреть», оставив его одного наедине со своими мыслями, не выпуская одновременно из поля зрения.
Из признания Клауса Фукса английской контрразведке:
«…мне сообщили, что в английской контрразведке имеются свидетельства того, что я передавал информацию русским в Нью-Йорке. Я был поставлен перед дилеммой: либо признаться в этом и остаться в Харвелле, либо уйти. Я не был уверен, смогу ли я остаться в Харвелле после всего случившегося, и поэтому я отверг все обвинения и решил уйти из Харвелла. Однако по зрелому размышлению я отчетливо осознал, что мой уход из Харвелла в сложившихся обстоятельствах будет ошибкой по двум причинам. Во-первых, это нанесет серьезный удар Харвеллу и работе, которую я так любил; во-вторых, это вызовет подозрение в отношении моих друзей, которых я любил и которые искренне верили, что я их друг. Я вынужден был признать, что сознательно допустил в своем внутреннем мире такое состояние, при котором мог в одной половине своего сознания быть дружелюбным с людьми и иметь близких друзей и в то же время обманывать их и подвергать их опасности…»
Все дальнейшее английская контрразведка рассчитала довольно точно. 29 декабря Клаус Фукс принимал поздравления по поводу своего 38-летия, а уже на следующий день Скардон вновь провел с ним часовую беседу с единственной целью — заставить его признаться, добавив при этом, что министерство снабжения, «вероятнее всего», уволит его по соображениям «безопасности». Клаус Фукс воспринял эту новость с явной болью в душе, но по-прежнему отрицал все обвинения в свой адрес. 10 января нового 1950 года сэр Джон Кокрофт официально сообщил ему о предстоящем увольнении, пообещав оставить его в качестве «консультанта». К этому времени весь Харвелл уже знал, что Фукс уходит в отставку в связи с возникшими в его адрес подозрениями, новость быстро обросла всякими самыми невероятными подробностями, коллеги начали избегать его, отводить глаза при встрече. Позднее он вспоминал, что у него было странное ощущение вакуума, мягкой ватной пустоты вокруг себя, как будто он двигался среди теней, которых не мог коснуться руками. 13 января Фукс вновь встретился со Скардоном в своем офисе и признался, наконец, что начиная с 1942 года передавал информацию по тематике атомных исследований советским представителям.
27 января 1950 года Клаус Фукс и Уильям Скардон встретились на платформе станции «Паддингтон-Сквэр» и пешком дошли до военного министерства, где Фукс сделал полное устное признание о своем сотрудничестве с советской разведкой, которое Скардон оформил в виде официально заверенного письменного документа. 30 января он встретился со своим старым знакомым еще по «Тьюб Эллойз» — инспектором государственной комиссии по атомной энергетике Майклом Перрином в его лондонском офисе в «Шеллмекс-хауз», который с его слов записал в форме отдельного секретного протокола объем переданной им русским научно-технической информации по ядерной проблематике. Он все еще был на свободе. 2 февраля Клауса Фукса вновь пригласили к Майклу Перрину, якобы для «уточнения некоторых деталей», а в действительности для ареста, который произвел сотрудник Скотланд-Ярда Леонард Бэрт.
Суд над Клаусом Фуксом состоялся 1 марта 1950 года в одном из залов мрачного здания уголовного суда на Олд Бейли. Председательствовал на заседании член Верховного суда сэр Годдард. От обвинения выступал генеральный атторней сэр Хартли Шоукросс, интересы обвиняемого защищал Дерек Кэртис-Беннет. Заседание было открытым для публики, среди которой можно было увидеть герцогиню Кент, сводную сестру короля Георга VI, мэра Лондона в традиционном черном средневековом костюме с золотой цепью и в шляпе с плюмажем, около 80 корреспондентов иностранных газет и агентств, включая ТАСС, и двух представителей посольства США, изо всех сил старавшихся выглядеть безучастными.
Позднее Клаус Фукс назовет суд над собой «честным» в том смысле, что проходил он в строгом соответствии с британским законодательством. Присяжных заседателей не было, поскольку Фукс сам признал себя виновным. Если не считать короткой дачи показаний одним свидетелем, то весь судебный процесс состоял из вступительного заявления генерального прокурора, выступления защитника и краткого заявления самого Фукса.
Из неопубликованного интервью Клауса Фукса:
«…из всего судебного заседания на Олд Бейли я запомнил только ступеньки, которые вели к огороженной от всего зала скамье для подсудимых. Когда я, не видя ничего вокруг себя, сел на нее, мой защитник, наклонившись ко мне, спросил: «Вы знаете, какое вас может ожидать максимальное наказание?» — «Да, — сказал я, — я знаю, это — смертная казнь». — «Нет, — сказал он, — максимальная мера наказания за это — 14 лет тюремного заключения». Самое странное, что я ничего в этот момент не почувствовал. Я был уверен, что меня ожидает смертная казнь, смирился и был готов к этому. В этом как раз и заключалась моя ошибка — настоящий разведчик должен был драться, бороться за жизнь до последнего. А затем я вдруг почувствовал то, что и должен был почувствовать в моей ситуации смертник, которому неожиданно говорят: тебя не казнят, ты будешь жить…»
…Все авторы книг о Клаусе Фуксе на разные лады обыгрывают этот эпизод в зале суда на Олд Бейли. Последовавшую затем неадекватную реакцию Клауса Фукса стараются объяснить «раздвоением сознания», «заторможенной психикой», «эмоциональной нищетой» и прочими хитромудрыми терминами, не понимая, какую бездну страдания и душевную бурю должен был пережить он, идя, образно говоря, на эшафот и узнав, что палач не понадобится.
Он действительно не знал, что между «государственной изменой» и «нарушением закона о защите секретов, составляющих государственную тайну», существует правовое различие, и действительно был уверен, что ему грозит смертная казнь. И вовсе не потому, что был «не от мира сего», а прежде всего потому, что никогда не соизмерял свои поступки, риск, на который шел, с тем наказанием, которое ему грозило. Он рисковал в Америке, где ФБР, несомненно, сделало бы все, чтобы посадить его на электрический стул. Разумеется, он, как и все, любил жизнь и не хотел умирать, но никогда за семь лет сотрудничества с советской разведкой не соизмерял свою смелость с уголовным кодексом. Все эти годы он был готов к тому, чтобы принять смерть от руки палача во имя тех идеалов, которым был верен всю свою жизнь… «Мягкость» британской Фемиды была вполне юридически обоснованной. В соответствии с английским уголовным законодательством «измена Родине», предусматривавшая высшую меру наказания, могла применяться лишь к субъектам, связанным с иностранным враждебным государством во время войны. Советский Союз в годы войны был союзником Великобритании в борьбе против нацистской Германии, и поэтому эта статья закона была к нему неприменима. Если бы он передавал военную информацию Германии, Италии или Японии, то он, вероятнее всего, был бы казнен. Вот почему он был осужден в соответствии с Законом о защите государственных секретов, максимальная мера наказания которого составляла 14 лет тюрьмы. Поспешность, с которой был проведен этот выигрышный внешне для Запада процесс, объяснялась нежеланием англичан раскрывать свои атомные секреты, которые бы неизбежно стали достоянием гласности в ходе перекрестных допросов и свидетельских показаний.