Коллектив авторов - Государство наций: Империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина
После детального описания башкирской территории, договор в остальном содержал лишь самое общее описание управления республикой. Теоретически Советская Конституция от июля 1918 г. распространялась на Малую Башкирию, но до Первого съезда Советов «абсолютная власть» принадлежала Башревкому, органу, в котором ключевые позиции занимали Валидов и его ближайшие соратники. Москва получила постановление, что железные дороги, фабрики и рудники на башкирской территории останутся под непосредственной юрисдикцией Башревкома, пока башкиры не получат гарантий, что могут сформировать «отдельную башкирскую армию» под общим командованием Красной Армии. РСФСР согласилась вооружать и снабжать башкирские отряды и оказывать финансовую поддержку культурно-образовательным программам в новой республике.
Общественный порядок в Башкортостане должен был поддерживать «вооруженный пролетариат республики». Вот и все. Более чем через год после того, как национально-территориальный федерализм стал основополагающим принципом советской государственной системы, формальное описание разделения полномочий между федеральной и местной властями все еще было рудиментарным и приблизительным[60]. Не было ясно и то, какое отношение теоретически высшая власть в Башкортостане — Башревком — будет иметь к местной Коммунистической партии.
Преобладание в одном башкир, а в другой — русских придавало ярко выраженный этнический характер, что неизбежно вело к конфликтам между государством и партией, а отсутствие связей между их кадрами соответственно служило гарантией возникновения таких конфликтов. Неясность относительно характера и размеров Башкирской автономии неизбежно порождала бесконечные споры и ссоры, которые разгорались все яростнее по причине того, что договор, похоже, давал широкие политические, военные и полицейские полномочия башкирским националистам, полагавшим, что у них теперь развязаны руки для преследования своих целей.
Другую трудность Башкирской автономии в 1919–1920 гг. представляла враждебность со стороны местных коммунистов и большинства русского населения региона. Такая враждебность уже подорвала большевистско-башкирское сотрудничество в 1918 г., и то же самое едва не произошло в начале 1919 г., когда дезертирующие башкирские солдаты и башкирское население в целом стали жертвой красноармейцев и русских поселенцев. Озабоченное ухудшением военной обстановки башкирское правительство 16 февраля 1919 г. решило дезертировать через два дня, не дожидаясь результатов переговоров с Москвой[61]. Скоро стало понятно, что дезертирство проходит не так, как планировало башкирское руководство. Оно думало, что достигло понимания с советскими властями относительно того, что башкирские солдаты смогут просто перейти через линию фронта с оружием в руках, сохранить целостность башкирских полков и просто повернуть оружие против армии Колчака. И действительно, официальная советская политика, санкционированная Лениным 19 февраля, но, очевидно, уместная ранее, потребовала, чтобы башкирских солдат не разоружали, если они немедленно начнут военные действия против Колчака. Однако командиры действующей Красной армии понимали сложившуюся ситуацию иначе. Они либо не знали приказа Москвы, что вполне вероятно, ведь почти все они входили в Первую армию, базировавшуюся в Оренбурге, а не в Пятую армию в Уфе, с которой вели переговоры башкиры, либо просто не придали ему значения. Что бы там ни говорили политики, местные командиры видели в операции просто сдачу башкирских отрядов. Командир одной дивизии негодовал: «Как же могли советские отряды допустить в свой тыл “вооруженные массы”, пронизанные национальным духом и незаинтересованные в защите пролетариата?»
Дезертирующие башкирские солдаты были разоружены и стали военнопленными; оказавших сопротивление связали, избили, а некоторых даже расстреляли.
Башкирские полки, сдавшие оружие, были расформированы, их солдаты переведены в существующие части Красной армии, где языком команд был русский, а не башкирский. Понятно, что остальные башкирские солдаты отказывались перейти линию фронта. Эксперимент по части советско-башкирского сотрудничества, кажется, закончился, не успев начаться{522}.
Когда Валидов обратился к местным и дивизионным командирам с просьбой изменить политику разоружения и расформирования башкирских частей, его предложение было встречено враждебно. Командир Гай из советской Первой армии проявил больше сочувствия, но тем не менее настаивал на том, чтобы башкиры, если они хотят сохранить свое оружие, вступили в действующие части Красной армии. В конце концов 26 февраля Валидов изложил состояние дел Сталину по прямому проводу. Он сказал, что обещание Советов создать Башкирскую Советскую республику и сохранить башкирский корпус в целостности под общим советским командованием было нарушено. По мнению Валидова, зачисление башкир в русскоговорящие части было не просто неудобным в связи с тем, что команды отдавались на чужом языке. Это было прямым нападением на башкирский народ и его автономию, поскольку «Башкирская республика без вооруженных сил — это фикция». Роспуск башкирских частей мог только воодушевить русских «царских поселенцев» и «кулаков», которые присоединялись к неистовствующей Красной армии специально, чтобы отомстить башкирским беднякам{523}.[62]
Пока Валидов пытался пробудить революционную совесть советского руководства, проводя классовый анализ характера империалистического гнета в Башкортостане, советские солдаты в Башкортостане (трудно сказать, были ли они местными «поселенцами» или нет) и впрямь действовали как армия завоевателей. Башкирских солдат и офицеров разоружали, оскорбляли, били, срывали с них одежду и вообще обращались, как с пленными. Местные крестьяне включились в эти унижения и оскорбления, и, когда башкирских пленных солдат вели через русские деревни, их забрасывали конским навозом. Красноармейцы скрылись с собственностью и деньгами Башревкома и разных окружных административных органов. Вскоре поступили сообщения о расстрелах.
Башкирские военные муллы, один башкирский бригадный командир и солдаты пали от «красных» орудийных расчетов, а сорок семь башкирских офицеров полиции были расстреляны Интернациональным полком Красной армии. «Красные» солдаты разворотили ульи в одной башкирской деревне и забрали мед; несколько башкир пожаловались на грабеж, но были подвергнуты пыткам и расстреляны.
В сохранившихся башкирских военных частях началось дезертирство, поскольку солдаты бежали в свои родные деревни или возвращались к «белым». Действительно, весь башкирский Первый кавалерийский полк в конце марта снова присягнул на верность Колчаку и оставался с «белыми» более пяти месяцев. Антибашкирская деятельность не ограничивалась частями Красной армии; разгромив башкирские власти и военные части, местные русские сформировали революционные комитеты в нескольких уральских фабричных городах, вероятно, с одобрения Оренбургского советского исполнительного комитета, не признававшего ни Башревкома, ни Башкирской автономии. Преображенский комитет сформировал собственный военный отряд, который арестовал местных башкирских чиновников и расстрелял сорок башкирских солдат{524}.
Полнее всего описал этот позорный эпизод сам Валидов по своим наблюдениям и докладам агентов Башревкома, направленных для расследования бесчинств Красной армии. Он описывает десятки случаев убийств, грабежей и изнасилований, зачастую называя имена преступников и жертв. Валидов объясняет жестокость двуличием местных командиров Красной армии и притоком местных поселенцев в части Красной армии; последние были «классом богатых иммигрантов», которым нужно было только свести счеты с башкирами. Многие башкирские деревни вынудили платить непомерную дань русским солдатам-завоевателям, от 5 до 30 тыс. рублей, в противном случае их грабили. Еще один башкирский автономист Харис Юмагулов предположил, что богатые русские кулаки нарочно использовали риторику большевиков для оправдания своих бесчинств, называя это «экспроприацией башкирской буржуазии»{525}.
Член ЦК, посетивший регион, сдержанно подтвердил масштаб катастрофы: «Докладываю, что один из башкирских полков перешел на сторону Колчака. Население относится к нам враждебно. Дезертирство среди башкирских отрядов достигло колоссальных пропорций. Надо отправить туда работников. Силы на фронте неадекватны».
Командир Советской Первой армии Гай пытался вновь обрести контроль над своими людьми, предупреждая, что совершающие «несанкционированные действия» против башкирских солдат и гражданского населения будут расстреляны. Несмотря на это, разграбление Красной армией Башкортостана продолжалось много недель, прекратившись только тогда, когда наступление «белых» в марте-апреле 1919 г. заставило Красную армию отступить.