Ярослав Голованов - Дорога на космодром
Покушение на царя Александра II. Рисунок 1886 года.
Николай Иванович Кибальчич родился в местечке Короп, Кролевецкого уезда, Черниговской губернии, в 1853 году. Пользуясь привилегиями сына священника, поначалу учился в Новгород-Северской духовной семинарии, а затем перешел в гимназию: духовный сан не прельщал подростка. Он находился в том сословном положении, которое позволяло ему получить высшее образование, но обрекало на полуголодную жизнь. Он понимал это и все-таки поехал в Петербург. 19 сентября 1871 года он был зачислен на первый курс Института инженеров путей сообщения. Это учебное заведение обладало сильнейшим составом профессуры и выделялось среди других институтов прежде всего уже новаторством главного своего предмета, указанного в названии: пути сообщения! Железные дороги! Для молодого человека, мечтающего стать инженером, это звучало так же, как звучит для его сегодняшнего однолетки: ядерная энергетика! радиоэлектроника! космическая техника! Но вдруг Кибальчич инженером стать не захотел и с третьего курса уволился. В том же году был зачислен студентом Медика-хирургической академии.
Этот факт его биографии во всей известной мне литературе называется, но нигде не объясняется. А факт странный, нелогичный. Ведь вся дальнейшая деятельность Кибальчича, круг личных интересов, наконец, трагический финал его жизни – все подтверждает в нем призвание инженерное, техническое. Почему инженер решает стать врачом насильственно своей природе?
Мне кажется, ответ надо искать в политических взглядах Кибальчича. Именно в это время он увлекается социальными проблемами, посещает кружки самообразования, читает политико-экономическую литературу, знакомится с идеями народников. Ведь на суде он прямо говорил о своем желании «идти в народ, слиться с народной массой, отречься от той среды», в которой он был воспитан. «…Я бы ушел в народ и был до сих пор там, – продолжал он. Цели, которые я ставил, были отчасти культурного характера, отчасти социалистического». Таковы взгляды Кибальчича-студента. Он уйдет «в народ». Но зачем тогда ему знания инженера-путейца? Сколько железных дорог в России?
Первая [7] между Петербургом и Москвой основана всего за два года до его рождения. Насколько нужнее народу его знания врача! Вот она, реальная помощь: прямое избавление от страданий, и тогда появляется ясный смысл самого ухода «в народ». Может быть, таков был ход его мыслей? Не знаю. Знаю, что он не стал ни инженером, ни врачом. Далекие от понимания процессов, способных изменить несправедливости государственного устройства, наивные, но чистые и благородные помыслы Кибальчича были разом растоптаны, жизнь завернула в тюремные тупики, ожесточенность выдавливала из сердца радостный романтизм юности. Он не был еще революционером, когда поехал на каникулы летом 1875 года к брату под Киев. Там-то и дал он прочитать одному крестьянину крамольную сказку «О четырех братьях». Книжечка попала к властям, завели дело, начали распутывать нитку: кто? откуда? Уже и каникулы кончились, и Николай Иванович вернулся в институт, когда дотянулась эта нитка до его петербургской квартиры. На беду его, знакомая студентка оставила в его комнате две пачки нелегальной литературы, к которой он, в общем, никакого отношения не имел: не писал, не печатал, не распространял. Но когда 11 октября 1875 года пачки эти нашли жандармы, доказать все это было невозможно.
Николай Иванович КИБАЛЬЧИЧ (1853-1881) – народоволец-революционер, казненный самодержавием. Автор первого в мире проекта ракетного аппарата для полета человека. В этом проекте Н. И. Кибальчич рассмотрел устройство порохового двигателя, программный режим горения, обеспечение устойчивости аппарата и управление им в полете путем изменения угла наклона двигателя, предвосхитив тем самым рулевые ракетные двигатели сегодняшнего дня.
Кибальчич был приговорен к месячному тюремному заключению. Приговор можно было бы считать весьма мягким, если бы не… дата, стоящая под приговором: 1 мая 1878 года. Два года и восемь месяцев Кибальчич просто сидел в тюрьме, никто его не судил, ни к какому наказанию не приговаривал. В тюремную камеру вошел либерал-вольнодумец, а вышел из нее революционер. Через маленькое зарешеченное окно он смог разглядеть больше, чем видел на широких проспектах столицы. Он узнал людей, которые главной целью жизни ставят свержение тирании, и поверил им. Теперь, изгнанный из Академии, он уже не думает о скромной доле просветителя и врачевателя – он решает бороться. В год его освобождения из тюрьмы убивают шефа жандармов Мезенцева, и Кибальчич вынужден отныне нелегально жить в Петербурге. Он сам находит связь с исполнительным комитетом партии «Народная воля», сам предлагает им изготовлять мины и бомбы для совершения террористических актов.
Николай Иванович на всех портретах выглядит человеком старше своих лет и очень серьезным. Даже на рисунке, сделанном в зале суда в марте 1881 года, он тоже смотрит как-то сосредоточенно, думает о чем-то. К своим партийным обязанностям он относится с необыкновенной пунктуальной добросовестностью. Он понимает, что для выполнения столь ответственных задач недостаточно знаний, полученных в институте. «Я прочел все, что мог достать на русском, немецком, французском, английском языках, касающееся литературы о взрывчатых веществах», – говорил он. Ездил за город, в глухих местах метал свои бомбы, испытывал, проверял. На суде конструкции его оценивал военный эксперт генерал Федоров и признал их совершенство. Очевидцы вспоминают, что Кибальчич охотно беседовал с экспертами по взрывчатым веществам, обсуждал конструктивные тонкости детонаторов, задавал вопросы и был глубоко удовлетворен высокой оценкой его мин и гранат.
Суд над Кибальчичем.
Страница из «Дела» Кибальчича.
Такое поведение подсудимого было трудно понять даже опытным законникам: Кибальчич не укладывался в общепринятые рамки. Это был человек, всем своим существом стремившийся к совершенству, и социальному – как патриот, и техническому – как изобретатель. Именно это высокое качество сделало его одним из лидеров партии народовольцев. Много лет спустя, в 1905 году, даже департамент полиции в отчете о деятельности «Народной воли» признавал, что «среди членов партии Н. воля попадались лица выдающейся энергии, недюжинных умственных дарований и полного знания конспиративной жизни».
После ареста по закону Николаю Ивановичу давалась неделя для ознакомления с теми документами, на основании которых он обвинялся, и для выбора защитника. Ничего этого он делать не стал. Защитника ему назначили без его участия. И защитнику пришлось очень нелегко, поскольку подзащитный словно и не интересовался процессом и своей судьбой, словно он сидел не на скамье подсудимых, а в бархатных креслах публики, словно речь в этом богатом, красивом зале с лепными карнизами и люстрами тонкой работы шла о каких-то мало ему интересных пустяках, а не об убийстве «божьей милостью императора всея Руси». Кибальчич не только не пытался оправдаться, выгородить себя, но даже просто выставить некоторые факты в более благоприятном для себя свете. Единственной заботой его было – максимально сократить время всех этих допросов и судебных заседаний. Они отнимали у него драгоценные часы, которых оставалось совсем мало, – на этот счет он не обольщался ни секунды. С того самого мига, когда шпики схватили его за руки, втащили в какую-то подворотню, повалили в снег, с самого того мига мысль: «А вдруг!…» – ни разу его не посещала. Он очень торопился, потому что ясно представлял себе: в эти последние дни его жизни свершается самое большое ее дело. И волновал его не вопрос «быть или не быть?». Он знал, что «не быть». Волновало только – как долго осталось «быть»? Успеет ли? Сколько дней подарит ему камера смертника во внутренней тюрьме Петербургского жандармского управления? [8]
Он не знал.
Дней этих было семнадцать…
Защитник В. Н. Герард в речи в присутствии сената рассказывал: - Когда я явился к Кибальчичу, как назначенный ему защитник, меня прежде всего поразило, что он был занят совершенно иным делом, ничуть не касающимся настоящего процесса. Он был погружен в изыскание, которое он делал о каком-то воздухоплавательном снаряде; он жаждал, чтобы ему дали возможность написать свои математические изыскания об этом изобретении. Он написал их и представил по начальству… Кибальчич писал, не отрываясь, понимал: открылась истина, надо только найти слова, чтобы люди поняли его…«Находясь в заключении за несколько дней до своей смерти, я пишу этот проект. Я верю в осуществимость моей идеи, и эта вера поддерживает меня в моем ужасном положении. Если же моя идея после тщательного обсуждения учеными специалистами будет признана исполнимой, то я буду счастлив тем, что окажу громадную услугу родине и человечеству, я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не погибнет вместе со мной, а будет существовать среди человечества, для которого я готов был пожертвовать своей жизнью. Поэтому я умоляю тех ученых, которые будут рассматривать мой проект, отнестись к нему как можно серьезнее и добросовестнее и дать мне на него ответ как можно скорее…» Он очень торопился, понимал: дней его жизни осталось немного, не знал сколько, но немного… А осталось их одиннадцать.