Олег Ивановский - Впервые. Записки ведущего конструктора
— Да, тяжело идет эта штучка. Надо будет поговорить с народом. Соберу-ка я на днях смежников наших. Пусть друг другу в глаза посмотрят… Ты домой-то сегодня собираешься? — неожиданно задал вопрос Главный.
Я кивнул головой, не очень уверенный в том, что он поддержит мое желание.
— Ну и хорошо. Нам ведь по пути, насколько я помню. Поехали. Я тоже домой собрался.
Через несколько минут, одевшись, я вышел из цеха. Сергей Павлович уже сидел на заднем сиденье ЗИМа. Припоминается, что незадолго до этого вечера в нашем конструкторском бюро умер талантливый конструктор. Умер внезапно — остановилось сердце. Потеря очень остро переживалась и коллегами и руководством. Быть может, это навело меня на мысль задать Сергею Павловичу вопрос. Выехали на шоссе. Главный, откинувшись на сиденье, молчал, видимо погруженный в свои мысли.
— Сергей Павлович, — не очень уверенным голосом проговорил я, — хотел спросить…
— Спрашивай, раз хотел.
Не помню, сколь связно я изложил пришедшее в голову. Суть моих рассуждений была в том, что, в общем-то, и мы, и наши смежники за работой не очень отдаем себе отчет в том, что творится-то история. Большая история. И делают ее люди. А они не вечны, они уходят из жизни. Что же остается в памяти народной о тех людях, которые начинали космические дела? Не правильно ли будет, договорившись с кем следует, найти талантливого писателя, принять его к нам на работу. Пусть он год-два покрутится вместе с нами и пусть пишет. Пишет про людей и про их дела. Опубликуют ли это сразу или потом когда-нибудь, не столь важно. Но пусть пишет.
Сергей Павлович молчал. Глаза его были закрыты. Помню, мелькнула мысль: «Ну что я к нему лезу? Может, он и не слушал меня, дремлет? День-то, как всегда, тяжелый был…» Прошла минута, другая… Но вот он чуть повернул голову в мою сторону:
— В общем-то, ты прав. Действительно, наши люди делают великое дело. И это не может быть забыто. Обидно будет, если забудется. Этого не вернешь… Писать надо. Но приглашать на это дело писателя, даже мастера, не буду. Нет-нет, не буду. Он будет обо мне писать. А я не хочу, чтобы получилась «Жизнь Бережкова»…
Через несколько минут, простившись с ним, я вышел из машины. Признаться, к стыду своему, я тогда не понял последних слов Сергея Павловича. «Жизни Бережкова» Александра Бека я не читал. Несколько лет спустя в букинистическом магазине мне попалась эта книга. Прочитав ее, я догадался, что имел в виду Сергей Павлович. Автор книги, увлекшись замечательной личностью своего героя, забыл о том, что он работал не в одиночку, и невольно преувеличил его роль.
А вот еще один штрих к портрету. Случилось так, что в сентябре 1963 года мы оказались с Сергеем Павловичем в одном санатории в Сочи. Однажды на пляже, сняв очки и отложив в сторону первый том книги Краффта Эрике «Космический полет», он повернулся в мою сторону и, чуть прищурив глаза, глядя на набегающие волны, спросил:
— А вы были в Ленинграде в Русском музее?
— Был, Сергей Павлович…
— А в брюлловском зале были? Знаете, какая картина меня там поразила однажды и на всю жизнь? Айвазовского — «Волна». Это просто удивительно! На нее можно смотреть часами. Кто бы и что ни говорил про Айвазовского, но он великий мастер… Слышал я, что его ремесленником называют. Ремесленник… Побольше бы таких ремесленников. А что, мы — ремесленники тоже или нет? А? Трудное наше ремесло, трудное. Но интересное, черт возьми, и необычное. Жить просто нельзя! Жить, старина, надо с увлечением!
И он, замолчав, повернулся к морю. Молчал и я.
Потом он опять надел очки, взял книгу. Я стал просматривать местную газету. На последней ее странице внимание привлекло объявление: «Сегодня в парке „Ривьера“ состоится лекция на тему: „Успехи Советского Союза в исследовании космического пространства“. Лекцию читает член Общества по распространению научных знаний кандидат наук из Москвы. Начало в 20 часов. Вход свободный. Лекция сопровождается диапозитивами». Я протянул газету Сергею Павловичу. Он пробежал глазами объявление и, повернувшись к жене, с улыбкой сказал:
— Нинуся, смотри, сегодня в парке лекция о космосе. Пойдем? — И тут же ко мне: — А у вас какие планы на вечер? Быть может, вместе сходим?
После ужина мы пошли в «Ривьеру». На открытой эстраде была растянута простыня-экран. Народу было не очень-то густо. Вскоре лекция началась. Высокий худощавый очень серьезный мужчина добросовестно изложил все известные ему последние достижения в области освоения космоса, не забыв, естественно, упомянуть и о первом спутнике, и о Лайке, и о «Лунах». Очевидно, чтобы придать своим словам большую достоверность, завоевать слушателя, он, как мне запомнилось, несколько раз употребил такие вот обороты речи:
— И вот мы поняли, что ориентация состоялась. Тут же даем команду: «Начать фотографирование обратной стороны Луны!»
В таких случаях Сергей Павлович легонько подталкивал меня в бок и вполголоса говорил:
— Вот дает! Здорово! Нет, ты слушай, слушай, действительно, интересно рассказывает! Я с большим интересом слушаю.
Диапозитивы, которыми лектор сопровождал рассказ, почти не были видны на качающемся экране.
Я был уверен, что Сергей Павлович не пожалел, что пошел на эту лекцию. Ведь это в его жизни, пожалуй, было впервые. Приходилось ли ему раньше да и после этого слушать где-нибудь лекции на тему «Освоение космического пространства»?
Люди будут помнить имя Королева. Миллиарды людей не знали его, но рукоплескали его подвигу и всегда будут с благодарностью вспоминать его подвиг. Подвиг всей его жизни…
Слово для доклада о готовности космонавтов предоставляется генералу Николаю Петровичу Каманину.
— Трудно из шестерых выделить кого-то одного, но такое решение нужно было принять, — говорит генерал. — Рекомендуем первым для выполнения космического полета назначить старшего лейтенанта Гагарина Юрия Алексеевича. Запасным пилотом назначить Титова Германа Степановича.
Громкие, горячие аплодисменты. Как только в зале наступила тишина, председатель государственной комиссии предоставил слово Юрию Гагарину.
— Разрешите мне, товарищи, заверить наше Советское правительство, нашу Коммунистическую партию и весь советский народ в том, что я приложу все свои силы и уменье, чтобы выполнить доверенное мне задание — проложить дорогу в космос. А если на пути встретятся трудности, то я преодолею их, как преодолевают коммунисты…
Это апрельское утро было необычным и вместе с тем обычным. Перед утром, как всегда, была ночь. Для всех. Не было этой ночи только для людей в зааральских космодромных степях. Они понимали, что свершается необычное, чего не делал еще никто. Находилось ли время для философского осмысливания происходящего? Нет. Мы делали дело. Мы работали.
Порой особая обстановка заставляет человека по-иному воспринимать даже привычные события. Праздничный вечер — тоже вечер. Но иллюминационный пересвет, лозунги, музыка делают его иным, не похожим на вчерашний. И идешь по той же улице, к тому же дому, в тот же час — все то же, но все другое. И мысли и чувства тоже другие.
Здесь, на космодроме, в эти дни обстановка не побуждала к необычному восприятию происходящего. Она была строгой, деловой, непраздничной, словом, такой же, как и при всех предыдущих космических стартах. Торжественность выбила бы людей из привычного ритма, породила бы робость или страх перед тем, что делается, или же лихорадочное желание сто раз перестраховаться.
Режиссуру, сценарий этого дня, по-моему, никто специально не разрабатывал, не утверждал. Быть может, я и ошибаюсь. Быть может, был человек, который ведал порядком этого дня, как и дней предыдущих. Этим человеком мог быть только Сергей Павлович. Но это уже из области догадок, и сейчас нет желания наводить справки, ворошить воспоминания товарищей — участников тех апрельских дней — так ли это было? Не в том суть. Суть в том, что на космодроме в ту ночь, в то утро были будни. Деловые, строгие, но исторические будни. И люди, не отвлекаясь, делали свое дело — готовили к старту ракету с кораблем-спутником, с «Востоком». Необычность происшедшего пришла в сознание в тот же день, 12 апреля, но позже.
Расчет верхнего мостика, как официально называлась наша группа, которой надлежало провести заключительные операции по подготовке корабля, по-моему, не отметил момента, когда кончилось 11 апреля и началось 12-е. Забот наверху, на сорокаметровой высоте, «на семи ветрах», хватало. Забот регламентированных, предусмотренных техническими документами. Но помимо строго предписанных обязанностей есть еще и не предписанные никем чувства…
Мы любили наш «Восток». Любили, как любят давно желанное, выстраданное, большим трудом созданное, достигнутое. Любили, как любят при неизбежном расставании, хотя и ненадолго, как перед дальней и нелегкой дорогой. И поэтому мы не хотели расставания. Чувствовали, знали, что с каждой минутой, с каждой секундой приближается этот миг. И всем существом стремились тянуть эти минуты и секунды. Это было где-то там — глубоко в сердце. А строгий регламент, чувство ответственности требовали точного соблюдения часов и минут графика.