Дмитрий Соколов - Любовные реки, семейные берега (Архетипические сюжеты семьи и рода)
«Горячке это разве не помеха?» – спросила Ольга.
«Помеха! Я, мое вино, и этот вечер распрекрасный – помеха и конец дурной горячке!»
И так далее, Онегин был весел, словохоотлив, и хозяева расслабились вместе с ним. Выпили изрядно, но не до помутнения. У Онегина, кажется, было что-то на уме, к чему он шел как будто танцевальными фигурами. Он подчеркнуто красиво и приятно ухаживал за Ольгой, и ей это нравилось. В сторону мужа она и смотреть не хотела. В жарко натопленном доме Онегин расстегнул рубашку и разглагольствовал о том, что самое лучшее, когда человек здоров, силен и счастлив, а лучше и богат, и что именно такой завет дал человеку Господь Бог, и когда человек пытается уклоняться от этого, он не просто страдает, а вот именно глупо и непослушно страдает, и ничто его к страданиям не принуждает, кроме собственной воли.
«Брат Ленский, милый ты мой человек, смотрю я на тебя – несчастье из несчастий! Ты дворянин, а сам похож на битого крестьянина. Что ж за холера тебя губит? Но я, признаться, отношусь к тебе с великим уважением, и думаю, что это все ты сам с собою сотворяешь. Никто другой не властен над тобою! Не знаю, почему так нравится тебе несчастным становиться и забитым – но уважение мое мне говорит: то воля Ленского! Таким лежать тут бледным в сорочке грязноватой и стонать – то воля Ленского! И что, мой друг, с ней делать? Своей, другою волей? Я долго думал раньше над всем этим, но нынче просто пьян, и думать не хочу. Ты доверяешь мне, мой друг? Хочу тебе урок я преподать. Мне кажется, полезный для здоровья».
Владимир (уже тоже повеселевший) подтвердил, что Евгению совершенно доверяет, и готов на любой урок.
Даже Ольга вмешалась: «Поучи, поучи его, Онегин! А то уже смотреть тошно!»
«Погоди, красавица, не обижай больного! Хотя ведь это правда: смотреть и вправду тошно. По-честному, и мне. Итак, мой друг- несчастье, посмотри: вот ты лежишь, именье в запустеньи – я знаю, что говорю! – кредит потрачен, жёнка недовольна, в журналах не печатался ты – год? Два? Три? Ведь это вправду странно. Про обстоятельства ты мне не говори: я выше отмечал, что то твоя святая воля вот так вот жить. И что же? Ничего.
А вот-ка посмотри ты на меня! Давай, давай, больной, смотри, ведь я – твое лекарство! Ну-с, что же за лекарство, мы посмотрим. »
Онегин прошел к зеркалу.
«Красив! Здоров! Румянец на щеках! Сил столько, что могу. уу- ух! Друзья мои, позвольте снять рубашку! У вас так жарко. Хочу тебе я показать (и Ольге), как мускулы играют! Не могу – так силы много! Нет, ты пощупай, Ленский! И ты, прелестница моя! И денег много! Хвалиться глупо и нехорошо, но пьяным можно! Понимаешь, Ленский? Благоучтивость мне велела прятать, но пьянство открывает, как всё есть на самом деле! Ты, друг мой, ведь не в обиде на меня?»
И Ленский заверил, что нет. Ему и вправду нравился Онегин, и мускулы его, отточенные светом лампады, и бурные речи, в которых нельзя было не увидеть правды.
«А что ж тебе, Оленька, я нравлюсь?» – спросил Онегин.
«Нравишься», – сказала Ольга.
«И ты мне нравишься, моя душенька. Сколько лет уже смотрю на тебя – все налюбоваться не могу. Это мне не от вина так хорошо, это оттого, что ты глядишь. Ну-ка, иди, садись ко мне на колени!»
«А можно?» – Ольга повернулась к мужу.
«Да уж иди, коли хочешь!» – махнул рукой тот.
«А хочу!» – и Ольга прыгнула на колени к Онегину.
Следующие полчаса Онегин качал Ольгу на коленях и что-то шептал в ухо. Ольга смеялась. А Ленский смотрел на них и испытывал многие чувства. Ревности, кажется, не было в нем. Гораздо сильнее задевали его слова Евгения, и он все силился понять их внутреннюю правду. Счастье жены ему тоже нравилось – вечно недовольное лицо, которое она обращала к нему уже несколько месяцев, смерть как надоели.
«А знаешь, брат, – вдруг обратился к Владимиру его друг, – мы тут с Ольгой хотим прокатиться. По снежному лесу! Тебя позвали бы с собой, но ведь с тобой горячка! Она твоя подруга нынче! Но без благословенья твоего, конечно, никуда мы не поедем. Что ж, Ленский?»
«Что ж, Ленский?» – повторила Ольга.
«Езжайте, Бог с вами», – сказал Владимир.
«Неужто отпускаешь?» – спросила жена.
«Друзья мои, вы самые близкие мне люди, и коли счастье вам – так и мне счастье. И вот еще. Ты, Оленька, замучила меня своею ревностью. Все время так выходит, как будто я ужасный ветрогон, изменщик, грязная скотина, а ты такая ангелица, чистота, сама невинность! И я рад, что вижу сейчас наружи ту правду, что понял и чувствовал раньше. Мы одинаковы с тобой, и это же прекрасно! И я надеюсь, что теперь ты тоже будешь это знать, и ревности не будет больше в нашем доме! Вот это было б драгоценное лекарство! Так что езжайте!»
И Владимир, уставший от длинной речи, откинулся на подушку.
Онегин подошел к нему:
«Спасибо, друг! Так выздоравливай быстрее!»
«Давай, скачи» – ответил ему Ленский. «До встречи!»
Что же добавить к этой сказке? Разве продолжение. Ленский быстро выздоровел, а как совсем поправился, поехал в Петербург налаживать дела. Дела его пошли, безусловно, лучше – хоть и не поступив на постоянную службу, добился он в свете признания и важных финансовых выгод. О новом сборнике его стихов восторженно писал Белинский. в общем, Ленский, что называется, принял урок. Разве что поднять имение у него еще долго не получалось.
Онегин сохранил с ним дружбу; с Ольгой же скорее ее потерял. Они по-прежнему нередко виделись, но Ольга предпочитала говорить с ним разве мельком и на самые поверхностные темы. В ее глазах все происшедшее той ночью было страшной ошибкой, в которой виновато вино, злая воля рока, а пуще всего – ее растреклятый муж. Она замкнулась в своем доме и хозяйстве пуще прежнего. Муж чаще жил в Петербурге, она туда не выбиралась. В новомодное время они наверняка бы развелись, но поскольку дело было до октябрьской и сексуальной революций, так и жили порознь, в полунесуществующем браке.
Ольга училась у сестры часами сидеть у окна и смотреть, как осенние Пушкины улетают в теплые края, на прощание красиво курлыча. Татьяна же по-прежнему явно привечала Ленского (хотя бранила его за недостаток внимания к семье). Однажды, оказавшись рядом на прогулке, они заговорили о взаимной приязни, такой теплой и долгой, и Татьяна спокойно сказала, что видела бы в Ленском прекрасного и желанного любовника, кабы только он захотел того и взял на себя отвлечение внимания мужа. Когда Ленский заикнулся, что обманывать друга он не хочет, а напротив, хочет быть с ним открытым и честным, Татьяна сказала, что вот этого она ни в коем случае не допустит. «Знать об изменах Бог не велит», – сказала она, – «кабы я что- то о нем узнала – бросила бы и ушла в монастырь».
Так и осталось.
Супружеские долги: секс (-)
Ну хорошо, а если супруги друг другу не изменяют, то что еще они все-таки еще друг другу должны, чтобы не вспыхнули семейные войны? Секс – да. или нет. Сам секс тоже называют «супружеским долгом», и наверняка не зря, но это не так критично, кажется, как запрет на секс на стороне. (В смысле, многие семьи отлично обходятся без секса между супругами, годами, и это нередко вполне успешные семьи.) Тут уже законы не так строги, и общие ритуалы отсутствуют. В смысле деторождения – скорее да, и в традиционных культурах за нарушение такого можно из брака вылететь за пять минут, при полном одобрении окружающего социума. Опять-таки, род заботится о детях, как обычно. Но если говорить о сексе в смысле «порочного незачатия», то нет здесь, как мне кажется, единой системы долга. Или есть? Черт возьми, какая зыбкая почва!
Перебирая известные мне примеры, я нашел текст, который, по моему, очень красноречив и ценен в разных смыслах. Здесь я привожу его как иллюстрацию этой крайне распространенной проблемы (когда одному из супругов не хватает секса), рассказанную изнутри. Слово «долг» там не звучит, но страстей и претензий – хватает.
Дневник Оксаны
(отрывки из записей одной недели)
Итак, мое исцеление началось вчера.
Отчего ты такая довольная? – что я могу на это ответить? Оттого, что запутавшиеся ниточки вдруг становятся вполне прямыми и прочными, начинают складываться в ткань, из которой сплетается моё новое платье. Пожалуй, так.
В этот раз я знаю, о чём пойдёт речь. Я поняла это вчера, и оттого мне сегодня так легко и светло. От чувства, что всё будет так как должно быть, даже если будет иначе.
Теперь я пришла к теме, которую старательно скрывала от себя. Даже не так, тема мне давно была ясна. Пожалуй, сохранившаяся стыдливость, моя архетипическая патриархальность делали её пустыми и не работающими словами.
Этим летом я спрашивала у И-Цзин: возможен ли секс в семье? – увы, не помню выпавшую гексаграмму, наверное, стоит найти её.
Ответ был странен, и говорил о будущем, в котором победитель