Галина Башкирова - Наедине с собой

Что это за синдром «просто болезнь», как назвал свое наблюдение Селье? Как недавно вспоминал сам Селье, «…подхлестываемый юношеским энтузиазмом, я хотел безотлагательно приняться за работу. Однако запас знаний второкурсника позволил мне разве что сформулировать саму идею, которая мало чем отличалась от умозаключений наших доисторических предков. Чем глубже я постигал частную патологию, тем прочнее забывал свой простой, но неопределенный план – исследовать синдром «просто болезнь».

Не будем подробно останавливаться на том, как Ганс Селье учился в университетах Праги, Парижа и Рима, как в двадцать два года он стал доктором медицины, а в двадцать четыре – доктором философии. Скажем только одно: он добился своего. Он расшифровал таинственное сходство, делавшее всех больных похожими друг на друга. Он нашел для этого сходства удачное слово – стресс.

Но почему все началось с клиники, с больных? История науки с большим трудом отвечает на подобные «почему». Здесь редкий случай: ответ не только возможен, но и легок. Болезнь – самая демонстративная модель крайнего выражения стресса.

Селье выделил в стрессе три фазы. Первая – «реакция тревоги», это время мобилизации всех защитных сил организма. Что-то произошло внутри человека или вовне. Организм отвечает. Его ответ легко регистрируется лабораторно: клетки коры надпочечников выбрасывают содержимое секреторных гранул в кровяное русло и полностью лишают себя запасных материалов. Кровь сгущается, содержание ионов хлора падает, происходит общее истощение тканей.

Вслед за первой наступает вторая стадия. Организм «привыкает» к стрессу, физиологически это тоже явственно заметно: кровь разжижается, концентрация хлора в ней увеличивается. Вес тела возвращается к норме. Все как будто бы налаживается.

Но если стресс продолжается долго, неизбежно наступает третья стадия – «стадия истощения». Если стрессор, причина, вызвавшая стресс, слишком силен, эта стадия может окончиться смертью. Ибо, как пишет Селье, «адаптационная энергия всех живых существ есть величина конечная».

Вот какие грустные и вместе с тем убедительные выводы получила наука много лет спустя после того, как безвестный юноша пришел в одну из клиник Вены на обычную студенческую практику. Его выводы дали много нового и медицине, и психологии.

Медицина, надо сказать, привыкала к ним с трудом. Врачам нелегко было принять и в самом деле слишком простую и, главное, носящую слишком общий характер идею о том, что у огромного числа болезней причина – нервное напряжение. И еще: одна и та же болезнь может быть вызвана бесчисленным количеством причин. Но при этом все причины схожи между собой, все они носят чисто стреесорный характер.

В своих работах Селье в качестве примера любит приводить язвенную болезнь. Отчего она столь широко распространена? Как возникает? Язву может спровоцировать множество причин: и ожог, и отравление, и переохлаждение, и перегрев, и нервный срыв. Но в основе всегда одно – неожиданность.

Селье объяснил еще одну новую для медицины вещь: взаимоотношения болезни и стресса двояки – стресс может вызвать болезнь, но и болезнь способна вызвать стресс.

А что принесло учение Селье психологам? Ответ на это очередное «почему» тоже прост. Теория Селье подоспела очень кстати.

40-50-е годы – это годы, когда резко возрастало количество стрессоров, когда рождались принципиально новые профессии, где стресс становился непременным спутником труда. Оказалось, что запас чисто психофизиологической храбрости – такое же необходимое условие для работы, как для скрипача-исполнителя руки, для художника – просто глаза. Тут не о каком- то особенном таланте идет речь, а о непременных спутниках его, о возможностях его реализации. Ведь бывают не только геинальные скрипачи, но и прирожденные летчики, машинисты, операторы…

Прирожденные, написала. А что же делал прирожденный машинист в каком-нибудь XIV веке? Это ощущение внутренней защищенности, это антнаварийность, быстрота реакции, противостоящие стрессу… В какую деятельность могли воплощаться эти свойства? И были ли они? Не цребует ли прогресс от человека чрезмерного? Ведь не всем она дана- психофизиологическая одаренность. А она нужна человечеству, чтобы самолеты летали, чтобы электровозы не сходили с рельсов, чтобы операторы отдавали правильные приказы.

Прогресс потребовал от человека много нового. Но это новое уже было, было! Оно развивалось в веках. Землепроходцы, путешественники, беглые люди, первооткрыватели в науке, наконец. Что такое их жизнь? Удары, стрессы, крушения. И почему-то победа.

А пираты? Пират прыгал на палубу чужого корабля, в неизвестность. В этот миг он выпадал из всех возможных человеческих ролей, его вел стресс. Нет, прежде всего, конечно, цели, мотивы, как сказали бы психологи. Золото? Прекрасные пленницы? Всего этого хотелось. Но ведь хотелось многим, а прыгал он, брат же его смиренно возделывал свой виноградник.

Летят пули. Но мимо одних они пролетают, будто кто-то невидимый отводит их рукой. Другим судьба дарит их беспощадно. Нечто антистрессовое командует в человеке. И он выплывает на стрессе, как на гребне волны, в тех ситуациях, где, казалось бы, должен погибнуть непременно.

Судьба Наполеона – классический пример величайшей стрессоустойчивости. Он участвовал в шестидесяти сражениях, всегда был в центре боя и, как бы ни складывалась ситуация, оставался невредимым.

Современникам, даже соратникам, вполне трезвым, отнюдь не романтически настроенным воякам он казался заговоренным от пуль.

Лучше всех сказал об этом Стендаль: «Он был окружен всем обаянием рока». Великий писатель, иронично и точно чувствовавший свое время, Стендаль с острым интересом наблюдал за великим современником. Стендалю повезло. Он проделал с Наполеоном несколько военных кампаний, он имел с ним два долгих разговора; один, между прочим, в Московском Кремле. Стендаль знал, что говорил: пули судьбы летели мимо Наполеона.

Что же это за «обаяние рока», о котором говорил Стендаль? Может быть, стоит привести только несколько примеров без всяких комментариев. Сейчас важно отсечь все остальное, что мы знаем о Бонапарте. И его любимую поговорку – «Большие батальоны всегда правы», она точно отражает ту позицию, которой он придерживался всю жизнь. Забудем сейчас и другую фразу, приоткрывающую иную грань его личности. – слова, сказанные актеру-трагику Тальма, у которого он в молодости брал уроки: «Я, конечно, наиболее трагическое лицо нашего времени».

(«Большие батальоны», «наиболее трагическое лицо» – тут есть о чем поразмыслить каждому. Ведь неважно, что о Наполеоне написаны тысячи книг, все равно мы занимаемся «проекцией», все равно, кроме общепринятого, канонического «на нем треугольная шляпа и серый походный сюртук», у каждого – свой Наполеон, если, конечно, хоть раз в жизни человек задумывался над тем, что такое история и что такое личность в этой самой истории.)

1796 год. Французская республика «защищается», нападая на итальянские владения Австрии. 10 мая.

Битва под Лоди. Маленькое местечко, но, чтобы взять его, нужно перейти речку. Мост охраняет десятитысячный гарнизон австрийцев. У моста завязался страшный бой. Главнокомандующий во главе гренадерского батальона бросился на мост под градом пуль. Двадцать австрийских орудий осыпали его картечью. Гренадеры взяли мост и отбросили австрийцев, которые оставили возле него две тысячи убитыми и ранеными.

Прошло полгода – и снова мост. Аркольский. Во главе австрийцев Альвинци, один из лучших генералов Австрийской империи. Мост охраняют отборные полки габсбургской монархии. Трижды французы штурмуют мост, и трижды отбрасывают их австрийцы. И тогда Бонапарт повторяет то, что он уже сделал в Лоди: он бросается вперед со знаменем в руках. Возле него совсем рядом падают солдаты и адъютанты. Бонапарт добегает невредимым. Бой длится трое суток с небольшими перерывами. Альвинци разбит и отброшен.

Лоди и Арколе – начало легенды о «маленьком капрале», отце солдат, делившем с ними все превратности походной жизни.

1806 год. Битва при. Эйлау, одна из самых кровопролитных битв того времени.

«Русские, – пишет в своей книге «Наполеон» академик Евгений Викторович Тарле, – потеряли одну треть армии. Огромные потери были и у Наполеона. Русская артиллерия оказалась гораздо многочисленней французской».

Наполеон с пехотными полками стоял на кладбище Эйлау, в самом центре схватки, и чуть не был убит русскими ядрами, падавшими вокруг него. На его голову поминутно сыпались ветки деревьев, обламываемые пролетавшими ядрами и пулями… Тут, под Эйлау, он видел, что снова, как под Лоди, как на Аркольском мосту, наступила минута крайней необходимости. Там надо было первому броситься на мост, чтобы увлечь замявшихся гренадеров. Здесь требовалось заставить свою пехоту терпеливо стоять часами под русскими ядрами и не бежать от огня… (Совсем иной вид храбрости, не правда ли? Совсем иной вид стресса!) Он отдавал приказания через тех редких адъютантов, которым удавалось уцелеть при приближении к его позиции. У его ног лежало несколько трупов офицеров и солдат.