Галина Башкирова - Наедине с собой

Но должно было пройти еще немало лет, прежде чем тесты начали входить в практику.

В Ленинграде в тот приезд, когда я побывала в гостях у Пети Карпова, меня провели почти через все тесты, которые применяли в лаборатории Бориса Герасимовича Ананьева.

Векслер, популярная интеллектуальная проба, показался после Роршаха веселой детской игрой: он не требовал душевных сил, не возникало и гнетущего чувства добровольного самораздевания. Он проверял знания, навыки, то, что лежит на поверхности, то, что нам нужно для любой формы деятельности и вообще существования в современном мире. Векслер не придумал в этом тесте ничего нового. Из сотен интеллектуальных проб, ведущих начало от Гальтона и Бине, он просто отобрал самые надежные и объединил их под одной крышей.

Вот он, Векслер. Задание первое – «Общая осведомленность»: «Что такое гносеология?» и «Какие сосуды есть в человеке?», «Столица Югославии?» и «Основная идея «Капитала»?» Ответил верно – единица, не ответил – нуль. ;

Проба «Общая понятливость»: «Что вы будете делать, если в театре, где вы смотрите спектакль, начнется пожар, а знаете об этом только вы?», «Что вы предпримете, если внезапно попадете в дурную компанию?», «Что значит в применении к человеческому общению: одна ласточка не делает весны?»

Задание «Словарное»: тебе говорят слово-быстро давай синоним.

Все это пробы словесные, тут нужно отвечать словами. А дальше… Дальше нужно соображать руками, это уже считается интеллектом истинным, ненажитым, практическим. Нужно складывать кубики, чтобы получилась какая-то фигура, нужно складывать части рисунков, чтобы получился человек, или слон, или человеческий профиль; нужно разложить картинки таким образом, чтобы вышел стройный сюжет. В пересказе это просто. Когда вертишь в руках голову, ногу или хобот слона и не знаешь, куда приложить, да еще щелкает секундомер, все совсем непросто.

– Нет, не гений ты, совсем не гений, – говорит Мария Дмитриевна Дворяшина, подсчитывая баллы. -

Могла бы и поинтеллектуальнее быть, прямо скажем! Самая ты что ни на есть норма. Ты только не расстраивайся. Гении, они ведь мешают, нужны обыкновенные хорошие люди. Чтоб работали, верно?

– А давайте мы ее по моим опросникам проведем- на эмоциональность, – это уже Шафранская. – Хотите? Это быстро. – И подала мне пачку карточек: ее нужно было разложить на две колоды.

– Быстрее, быстрее, не задумывайтесь, включаю секундомер!

Быстрее, не задумываясь, раскладываю: направо – налево. «Уверен в себе – не уверен», «Несколько раз в неделю боюсь, что случится что-то ужасное, – не боюсь», «Краснею не чаше, чем другие, – чаще», «Не люблю быть в центре внимания, хотя знаю, что есть люди, которым это нравится, – люблю», «Часто сержусь – не часто», «Люблю поэзию – не люблю». (Вот ведь чует душа, признаюсь, что люблю, и отложат эту карточку в главу внутреннего беспокойства: в самом деле, глубоко уравновешенному человеку поэзия как спутник жизни вовсе ни к чему, – одни от нее волнения.)

– Итак, эмоциональная направленность вашей личности, – говорит Капитолина Дмитриевна. – Кстати, вы честно работали?

– Честно.

– Могли бы и нечестно, мне все равно, здесь каждый вопрос незаметно перепроверяется дважды. Не заметили? Посмотрим, посмотрим вашу скрытую самооценку. Сначала фактор тревожности.

Капитолина Дмитриевна считает.

– Из пятидесяти баллов тревоги набрала двадцать шесть. Почти нормально.

– Нормально, нормально, – соглашаются все в лаборатории.

– Аморально-этически и эмоционально устойчива – двадцать из тридцати.

– А вы ее, Капитолина Дмитриевна, еще по Розенцвейгу поспрошайте.

И дают мне в руки толстую книжечку в переплете. Читаю инструкцию: «Внимание! На нескольких картинках вы видите двух человек, разговаривающих друг с другом. То, что говорит первый, написано в квадрате слева. Представьте себе, пожалуйста, что будет отвечать другой человек, изображенный на картинке. Напишите первый же ответ, который приходит вам на ум, в карточке под соответствующим номером. Работайте как можно быстрее».

Капитолина Дмитриевна листает страницы, я пишу. Итак, Розенцвейг – тест проективный, как Роршах. Это ясно. Картинка первая: машина, лужа, на обочине забрызганный грязью человек в ярости сжимает кулаки в ответ на объяснения владельца машины. В квадрате слева слова: «Мне очень жаль, что мы забрызгали ваш костюм, но мы, право, очень старались объехать лужу». Итак, мимо меня проехала машина, обдала грязью, остановилась. Что я скажу ее хозяину? В самом деле, что бы я сказала?

– Пишите быстрее, не задумывайтесь, важна первая реакция.

Две женщины склонились над осколками стёкла:

«Как это ужасно! Вы разбили любимую вазу моей матери».

Двое мужчин ссорятся в присутствии третьего: «Вы лжец! Вы сами это знаете».

Картинка за картинкой, всего их двадцать четыре. Внезапно возникшие острые ситуации.

Что значимо, а что нет для внутренней жизни человека: разбил вазу, испортили костюм в химчистке, опоздал на поезд, попал в аварию, но выжил. Что это? Катастрофа, жизненное крушение или просто происшествие, на которое не стоит обращать внимания.

– Да, – говорит Шафранская даже, как мне кажется, несколько разочарованно, – ничего особенного. Тут тоже почти норма…

Много и часто спорят о правомерности широкого употребления тестов, об экспансии их в судьбу человека, о беззащитности людей перед лицом огромной батареи тестов, которые сопровождают человека на Западе и как-то влияют на ЛЕобое изменение и продвижение по службе. Это аспект чисто социальный. Много спорят о достоверности научных выводов тестовых испытаний. Это .аспект научный. Но все единодушно признают: в ряду других исследований личности тесты – гибкое и сильное оружие.

В 20-30-е годы советские психологи много работали с тестами. Тесты часто служили практически единственным инструментом исследования. На основании результатов тестов делались неоправданно широкие выводы: тесты попали в руки слишком большому количеству людей, не только профессионалов. Это вызвало вполне понятное раздражение, о нем хорошо написал Макаренко. Но Макаренко не сталкивался со специалистами: он ужаснулся психологическому дилетантизму, калечащему человеческие судьбы. Потом тесты исчезли совсем. И это было так же неоправданно, как прежде неоправданно было повсеместное их употребление.

Сейчас, тридцать лет спустя, тесты медленно возвращаются к жизни. И все-таки применяются еще сравнительно редко. Как хорошо сказал известный советский психоневролог Мясищев, это происходит «как по соображениям критической требовательности, так и по мотивам робкой осторожности».

Одним из первых в нашей стране вновь начал употреблять тесты профессор Ананьев. Начали использовать тесты и в психиатрических клиниках.

На Старом Арбате есть переулок – Малый Могильцевский. А в старом переулке не очень старый доходный дом времен начала века. А в доме том комната на втором этаже в общей квартире. Комната небольшая, потолок высокий. От таких комнат с такими потолками мы начинаем уже понемногу отвыкать.

Мебели мало. Кушетка, книжные полки, ореховое резное бюро, оно же обеденный стол, массивное, тоже резное, из того же старинного гарнитура кресло, на стене – огромная картина. На картине – море, буря, и под ветром гнется и не тонет, и летит дальше парус. В этой комнате только нужные вещи. Раз летит парус – значит, так нужно.

Бывают такие комнаты. Входишь и чувствуешь: будешь ходить сюда долго. Редко, от случая к случаю, или часто, кто знает, но ходить будешь.

Живет в этой комнате Майя Захаровна Дукаревич. Ну что может рассказать, как выражаются социологи, «словесный портрет»? Высокая, сухощавая, с седой челкой. До самых последних лет ходила она в кожаном пальто, оставшемся от отца, старого большевика. В этом потертом пальто и походкой и обликом напоминала она всех тех, что ушли давно и безвозвратно. В прошлом году друзья сняли с нее это пальто, в котором она ходила и весной и осенью и норовила прихватить часть зимы, и заставили купить что-то обычное, как у всех. Но походка-то осталась, и челка осталась, и быг остался.

Есть такие понятия в социальной психологии – роль и статус. О ролях мы уже говорили. Роли то, что человек играет, статус – его истинное положение в коллективе. По роли Майя Захаровна сейчас психолог-лаборант Научно-исследовательского института психиатрии имени Ганушкина. (У нее была трудная молодость. В силу целого ряда обстоятельств она не смогла кончить институт.) По статусу же она отнюдь не лаборант, что-то совсем другое, выпадающее из обычных представлений о том, «кто есть кто». Она из тех лаборантов, к кому приходят консультироваться все: и просто психологи, и просто врачи, и доктора наук, и студенты, вообще не очень-то склонные с кем-нибудь консультироваться.