Евгений Федосов - ПОЛВЕКА В АВИАЦИИ Записки академика

Главным конструктором самолета МиГ-25 был Николай Захарович Матюк - наш старейший авиаконструктор, который работал еще у Поликарпова. Николай Захарович был сама мудрость. Он всегда был спокоен, максимально демократичен, очень благожелателен со всеми, кто с ним работал.

Надо сказать, что для скорейшего поступления МиГ-25 в строевые части ПВО много сделал председатель Государственной комиссии по этой машине - командующий истребительной авиацией ПВО, маршал авиации Советского Союза Евгений Яковлевич Савицкий. Это был человек, хорошо понимавший значение технического прогресса в авиации. Он не занимал формальной позиции, на которую мог бы стать в силу своего положения и должности, а шел всегда навстречу авиационной промышленности. Это не означало, что он прощал нам какие-то «ляпы», а переводил испытание с этапа на этап как можно скорее, четко следуя при этом всем законам обеспечения безопасности полетов. Савицкий тем самым, с одной стороны, затягивал поглубже авиационную науку и промышленность в процесс скорейшего создания нового самолета, а с другой - стремился обучить летчиков, испытательные бригады эксплуатировать его. Ведь процесс испытаний - двусторонний: с одной стороны, как бы самообучается авиапромышленность на том, что она делает, выявляя все нюансы поведения изделия, с другой - его осваивает летный и инженерно-технический состав ВВС и ПВО. Савицкий хорошо понимал эту взаимосвязь, к тому же на темпы создания МиГ-25 влияла и политическая обстановка - «холодная война» была в самом разгаре. Мы в то время верили, что ядерное столкновение с Соединенными Штатами Америки возможно, а то, пожалуй, и неизбежно. Поэтому все понимали ответственность, которая ложилась на наши плечи за решение задач обороноспособности страны, и делали все возможное, чтобы справиться с ними как можно лучше и быстрее.

Забегая вперед, скажу, что лишь спустя годы и годы, по мере глубокого изучения последствий возможного ядерного конфликта, когда наш институт занялся созданием авиационной составляющей в стратегической триаде - крылатых ракет авиационного базирования, - когда стали моделировать двусторонние ядерные операции, мы поняли (да и то не все), что ядерная война - бессмыслица, и она никогда не может быть развязана между двумя цивилизованными государствами. Сейчас это называется «фактором сдерживания».

Но в начале 60-х годов, когда разразился Карибский кризис, когда Хрущев в ООН кричал американцам, что мы их закопаем и т. д., - все эти процессы и заявления не могли не тревожить.

В общем, МиГ-25 был принят на вооружение, сотрудники института приобрели новый опыт, а я, участвуя лично в работе над ним в качестве заместителя начальника института, стал неплохо ориентироваться и в решении «самолетных» задач.

Но на этом эпопея с МиГ-25 для нашего института не закончилась - нам пришлось еще раз основательно его доработать. Причиной стал угон этой машины летчиком Биленко с Дальнего Востока в Японию.

…Вдруг, неожиданно, меня вызывает к себе министр авиационной промышленности В. А. Казаков и говорит, что мы с ним должны срочно ехать к Дмитрию Федоровичу Устинову, который был в это время министром обороны. Он-то нам и сказал, что МиГ-25 угнан в Японию и необходимо быстро дать оценку этому происшествию. Тут же была создана Государственная комиссия, в которую вошли и специалисты нашего института, по сути дела определявшие весь ход ее работы. Кроме нас, в нее включили сотрудников Минобороны, МАП, КБ Микояна, других ведомств и организаций. Столь высокий ранг комиссии определялся тем, что этим угоном Биленко, образно говоря, создал брешь на высотном рубеже перехвата самолетов вероятного противника. Об этом угонщике тут же пошли разные легенды - Савицкий, к примеру, утверждал, что самого Биленко «убрали» вражеские спецслужбы, а МиГ-25 угнал его двойник, которым подменили нашего летчика… Но нам было не до личности предателя, мы в это время занимались проблемой «ликвидации ущерба» - появился тогда такой термин. От нас, как от института, который хорошо знал все тонкости угнанной системы, потребовали дать официальное заключение, какой урон нанесен стране этим ЧП. Мы понимали, что, получив в свои руки МиГ-25, американцы расшифровали все схемы радиолокатора, и теперь легко могут «ослепить» его, поставив помехи в случае использования нашими ПВО этого перехватчика. Тем самым они бы «обнулили» эффективность действий всего парка МиГ-25, который вместе с Су-15 был основным перехватчиком в СССР в начале 70-х годов. Первый закрывал большие высоты, второй - средние.

Мы также не без основания предполагали, что в скором времени в нашем воздушном пространстве должен появиться SR-71, который постарается проникнуть в глубь страны, с комплексом помех, нейтрализующих возможности МиГ-25. А кроме него перехватить нарушителя не мог никто.

Действительно, вскоре мы получили сообщение, что SR-71 вертится вдоль нашей границы, протянувшейся от Мурманска до Дальнего Востока, но почему-то он так ни разу и не сунулся к нам…

Надо сказать, что спустя какое-то время после угона американцы давали оценку системе МиГ-25. Самым поразительным для них открытием стало то, что в нашем радиолокаторе использованы… радиолампы, тогда как во всем мире уже широко были известны и успешно работали транзисторные схемы. Но еще больше их поразило то, что при этой допотопной элементной базе логика управления и самонаведения МиГ-25 была более совершенной, чем у них. А дело в том, что перед нами ставили задачу настолько глубоко автоматизировать режим перехвата цели, чтобы летчик, фактически, мог быть из него исключен. И вывод на цель, и самонаведение на нее могли осуществляться автоматически, без его участия, и даже ракету он пустить не мог, потому что для этого должен был получить разблокирующий сигнал с земли, чтобы, не дай Бог, не произошел несанкционированный пуск. В этом, кстати, ярко проявилась философия нашей противовоздушной обороны - летчику никогда особо не доверяли, а доверяли наземным системам и наземным командирам, которые должны были руководить всем процессом перехвата. Летчик же оставался как бы в резерве, на случай возникновения аварийных, форс-мажорных обстоятельств или отказов автоматических систем.

Поэтому столь высокая степень автоматизации и удивила американцев. Они ведь и по сей день, в начале нового тысячелетия, так не автоматизируют режим перехвата, а дают летчику только сигналы целеуказания - то, что мы реализуем сегодня в так называемой философии полуавтономных действий на МиГ-31. У них же этот режим - штатный, летчику задается эшелон цели и курс, и он идет к ней автономно. Лишь после захвата цели он переходит на бортовое самонаведение, а жесткого автоматического выхода к ней нет… Это продиктовано тем, что у американцев никогда не были твердо определены рубежи перехвата, поскольку СССР еще не имел своей дальней стратегической авиации, которая появилась позже с вводом в строй Ту-95МС и Ту-160. Поэтому им никто не угрожал и США не имел жестких позиций ПВО. Именно этим и объясняется их удивление, когда они увидели высочайший уровень автоматизации МиГ-25 при низком уровне электронной элементной базы, которая ее обеспечивала.

Тем не менее самолет нам пришлось переделывать. В это время мы заканчивали испытания и отработку МиГ-23 (речь о котором впереди), а на нем уже стояло вооружение, способное работать на фоне земли - ракета К-23, с головкой самонаведения, умеющей решать столь сложную задачу, как пеленгование цели, летящей на сверхнизких высотах. Эту головку самонаведения поставили на ракету К-40, а локатор сменили: сняли «Смерч» и вместо него использовали «Сапфир-23» с МиГ-23, но с антенной большего размера. Столь масштабные доработки обошлись стране и народу в весьма круглую сумму, но они нейтрализовали эффект угона МиГ-25.

Однако я немного забежал вперед…

Итак, к середине 60-х годов я прошел две школы - отработки систем бомбардировщика и истребителя-перехватчика, что дало мне в какой-то мере право считать себя готовым к более серьезным работам в качестве одного из руководителей НИИ. Я уже не говорю о коллективе самого института, который эти школы проходил, работая над более ранними поколениями боевых машин: МиГ-15, МиГ-17, МиГ-19, МиГ-21, Су-7, Су-9. Но, осваивая авиационные системы на практике, я старался быть осведомленным и в теоретических проблемах. Я хотел защитить докторскую диссертацию, что позволяло мне заниматься научной работой, а также продолжать преподавательскую деятельность. Как уже было сказано, после окончания аспирантуры меня пытались оставить в МВТУ преподавателем. И хотя я категорически отказался и ушел в НИИ-2, но лекции - по совместительству - в МВТУ читал, причем брался все время за новые курсы… В конце 60-х годов перешел с кафедры, которой руководил В. В. Солодовников, на кафедру В. Н. Челомея. Здесь я стал читать курсы теории управления, элементов систем автоматики для ракетчиков, поскольку кафедра М-2 готовила специалистов по крылатым ракетам и по космическим аппаратам, что совпадало с основной деятельностью Челомея.