Оскар Курганов - Сердца и камни

И все-таки эти письма могли бы Лехту чем-то помочь. Почему же он не взял их с собой, в Москву? Или просто забыл? Они были собраны в папке, пронумерованы, лежали на столе. Он выехал неожиданно, торопился. Почему же он не звонит? Она бы могла послать эти письма в Москву первым же самолетом — вечером они уже будут у него, в Москве. Она спустилась вниз, постояла под лестницей, где на столике в углу стоял телефон. Подошла, проверила — не испорчен ли? Нет, все в порядке. В руках у нее были письма, она хотела положить их обратно на стол мужа. И в этот момент продолжительный телефонный звонок вернул ее с лестницы.

— Алло, алло, — крикнула она, — да, да, это я, Иоханнес. Почему ты так долго не звонил? Я прочитала письма из Вены. Ты забыл их? Мне кажется, ты мог бы их зачитать, и все бы убедились, что ты прав. Почему ты смеешься? Я говорю глупости?

— Нет, дружок, ты говоришь умные вещи, но теперь это не имеет никакого значения. Не в этом дело, Нелли.

— А что там происходит?

— Ничего особенного, — ответил Лехт.

— Все-таки?

— Обычная борьба, — сказал Лехт и опять рассмеялся.

— Что же ты веселишься?

— Я не веселюсь. Приятного здесь мало, но я думал, что мне уже не придется выслушивать весь этот вздор.

— Ты выступал? — спросила Нелли Александровна.

— Да, конечно.

— Тебя слушали?

— Кажется, не очень.

— Зачем же ты выступал?

— Но мне предложили выступить — я и выступил.

— Что же ты говорил?

— Я думаю, что пересказ моей речи обойдется нам очень дорого.

Теперь уже рассмеялась Нелли Александровна.

— Ну хорошо, — сказала она, — не волнуйся и не переживай. Так эти письма тебе не нужны?

— Нет, они уже ничего не изменят.

— Вот как? — удивилась она.

— Пойми — мне не нужны свидетели из Вены. У нас своих хватает, — веселым голосом сказал Лехт.

Лехт попрощался и положил трубку. Он вышел из кабины, усмехнувшись обычному напутствию жены: «Не переживай и не волнуйся».

Он подошел к Людмиле Ивановне — она склонила голову над столом и как будто проникала в тайный смысл нацарапанных ножом слов: «Люда + Сережа».

Людмила Ивановна увидела Лехта, быстро поднялась и пошла из зала, на ходу застегивая шубу.

В вестибюле телеграфа остановилась и протянула руку Лехту.

— Извините меня, — сказала она дрогнувшим голосом.

Лехт пожал ее руку и задержал в своей.

— Извинить должны вы меня, — сказал он, — действовать методами моих недругов я не могу — я бы опустился до них…

— Желаю вам победы, Иоханнес Александрович. Будьте здоровы, — быстро сказала Людмила Ивановна и заторопилась к выходу.

Лехт повернулся, чтобы посмотреть на часы, висевшие в зале, и увидел стоящего в вестибюле Тоома.

— Мы уже пообедали, — сказал он.

— Я задержался, — улыбнулся Лехт.

Тоом протянул ему сверток:

— Ваш обед, — бутерброды, ростбиф и фрукты. Нам пора — Лейгер и Краус уже там.

Они вышли на улицу Горького. Над городом нависло свинцовое небо, наступали сумерки, всегда наводившие грусть на Лехта.

Его не покидало тревожное предчувствие беды. Удар, нанесенный в пылу борьбы, казался незаметным и нечувствительным. Но вместе с успокоением приходила и боль, тупая, давящая боль. С нею Лехт вошел в холл перед залом заседаний, где его и Тоома ждали Ванас и Краус.

Когда Туров объявил перерыв и сказал, что после него заседание будет продолжаться с новыми силами, он имел в виду не только обед (Сергей Александрович ограничивал себя в еде, чтобы приостановить ожирение), но главным образом — новых ораторов.

Один за другим поднимались они на трибуну и доказывали, что изобретение Лехта бесперспективно, что в технологическом процессе производства силикальцита есть много таких слабых или даже порочных узлов, которые практически делают его невозможным для использования в промышленном масштабе.

Лехт отметил про себя, что выступают люди, с которыми он уже не раз сталкивался.

— Это уже хорошо, — шепнул он Тоому — новые враги не появились, а старые нас уже не интересуют. Все это мы слышим от них много лет.

Лехт не хотел спорить с ними. Но Тоом все же решил выступить. Конечно, после рассказа Лехта о его встрече с Людмилой Ивановной он уже не рассчитывал на успех. Но все-таки пусть поразмыслят над его аргументами дома, когда уйдут отсюда и будут, может быть, допрашивать свою совесть — правильно ли они поступили, не слишком ли погрешили против истины?

Тоом готовился к своей речи. Он даже выходил из зала и, положив блокнот на подоконник, написал вступительные ударные фразы. «Давайте будем вести честную научную дискуссию. Поедем на силикальцитный завод и там, опираясь на факты, поспорим. Кстати, почему здесь нет ни одного директора силикальцитного завода? Ни одного практика? Почему?»

Все это Тоом написал в своем блокноте. Но, поднявшись на трибуну, он от всего этого отказался. Всю заготовленную речь он отложил в сторону, а говорил только о дезинтеграторе.

Он с улыбкой повторил цифры расхода металла, которыми пользовался Королев.

— Да, я помню эти цифры, — сказал Тоом, — они соответствуют действительности. Но они относятся к далеким временам. Теперь об этих цифрах мы уже забыли. Могу еще напомнить, что этими цифрами снабдил вас в свое время человек по фамилии Янес. Вы, конечно, не забыли о нем. Он уже давно не имеет ничего общего с силикальцитом, а вы все еще пользуетесь его услугами или, во всяком случае, его старыми рассказами. Теперь мы ушли далеко вперед.

Тоом огласил цифры последних испытаний дезинтегратора, проведенные на заводах.

— Согласитесь, что это уже серьезный прогресс, — сказал он, — и если говорить о принципе, применяемом в дезинтеграторе, то пора понять простую истину — мы имеем здесь дело с могущественной силой, которая находит себе все новые и новые сферы применения. Руда, пропущенная через дезинтегратор, становится более «активной». Из муки, размолотой в дезинтеграторе, выпекают более вкусный хлеб, к тому же он долго не черствеет. Короче говоря, мы проникли в тайны таких сил, о которых раньше даже не догадывались. Но, к сожалению, нам почему-то запрещают изучать эти проблемы — они, видите ли, относятся к другим ведомствам. Не кажется ли вам, — Тоом повернулся к Турову и Королеву, — что вы поступаете, как удельные князья?

Сергей Александрович поднял голову, гневно посмотрел на Тоома, но сдержал себя. Дело уже шло к концу, он не сомневался в своей победе — излишние споры только нарушат плавный ход заседания совета. Он любил именно такие заседания — все действовали без «отсебятины», как хорошо пригнанные детали машины, а сама машина двигалась без скрипа и грохота, отлично смазанная и направляемая опытным водителем — Сергеем Александровичем Туровым. Вот почему он сделал вид, что не обратил внимания на упрек Тоома. Наоборот — он сразу же после него предоставил слово Ванасу. Все в зале должны были убедиться в его полной беспристрастности. Правда, никто не знал, что главный и, пожалуй, решающий оратор — впереди: он уже приготовился, сидел в заднем ряду — это всегда производит должное впечатление.

Ванас сравнивал два процесса, два искусственных бесцементных камня.

— Я уже не говорю о простоте всего технологического процесса, — сказал он, — о той самой простоте, которая имеет первостепенное значение в любом индустриальном производстве.

Ванас поднял над головой тщательно вычерченную сравнительную таблицу.

— Пожалуйста, — говорил он, — запишите эти цифры. Подумайте над ними в лабораториях, на заводах, дома. Не торопитесь с выводами. Еще и еще раз посчитайте. Взгляните на эти цифры не только глазами, но и сердцем, совестью. Пожалуйста, запишите. — Ванас громко, внятно, как диктант в школе, зачитал акты испытаний силикальцита и силикатобетона. Именно эта бесстрастная сухая цифирь, определяющая удельный вес, прочность, себестоимость, морозостойкость того и другого камня, произвела на всех наибольшее впечатление.

Туров встал, проводил взглядом уходящего на свое место щуплого, бледного Ванаса и сразу же объявил, что слово просит Владимир Владимирович Гурин.

Гурин шел по проходу зала медленно, по-медвежьи переваливаясь с боку на бок, мягко ступая по красной ковровой дорожке. Он знал, что здесь он — звезда, коронный номер, который обычно припасается на конец вечера, когда все уже устали и как будто ничем их нельзя удивить. И конферансье представляет эту звезду коротко, сдержанно, без лишних слов. Ничего, мол, не могу прибавить к этому имени. И публика обретает новые силы, сбрасывает с себя усталость, затихает, с нетерпением ждет. Все опытные устроители концертов знают, что без такой звезды нечего тратить силы, собирать публику, все уйдут неудовлетворенными, в чем-то обманутыми. Будто пригласили на форель, а угостили тюлькой. Все это хорошо знал и Туров. И припас к финалу заседания Гурина.