Коллектив авторов - Россия в годы Первой мировой войны: экономическое положение, социальные процессы, политический кризис

31 октября Англия и Франция ультимативно потребовали от Турции выслать немецких военных, что для Стамбула было заведомо невыполнимо — к тому времени их здесь было уже порядка четырех тысяч. Дипломаты союзников 1 ноября покинули турецкую столицу, а спустя два дня соединенный англо-французский флот «в виде репрессии» обстрелял укрепления Дарданелл. Но эта 11-минутная демонстрация, не принеся нападавшим никаких дивидендов, лишь укрепила боевой дух и решимость турок, одновременно указав им слабые места в обороне пролива. Вскоре они были устранены под руководством все того же генерала фон Сандерса. В середине ноября 1914 г. Османская империя объявила Франции и Англии «джихад». Для Антанты выступление Турции на стороне противника явилось крупнейшей дипломатической неудачей с начала мировой войны. Напротив, германские державы обрели воюющего союзника, в известной мере компенсировав себе, таким образом, итало-румынский нейтралитет.

Страны Антанты вступили в борьбу с Тройственным союзом без четко сформулированных и согласованных целей в войне. Они не имели и общей договорной базы, которая закрепляла бы их взаимные обязательства и консолидировала линию поведения относительно неприятеля. Прежних «джентльменских» обещаний, «сердечного согласия», двусторонних конвенций теперь было явно недостаточно. Для западных союзников России дополнительным аргументом в пользу заключения трехсторонних, определенных и твердых договоренностей на этот счет явился проигрыш ими грандиозного (около 3 млн. участников с обеих сторон) пограничного сражения в Бельгии и на северо-востоке Франции в августе 1914 г. В результате настояний Петрограда, 5 сентября 1914 г. представители Англии, России и Франции подписали в Лондоне декларацию, получившую силу союзного договора, который завершил оформление Антанты как военно-политического блока. Этим документом правительства стран Согласия взаимно обязались не заключать сепаратный мир и не выдвигать условий мирного договора в одиночку и без предварительного согласия прочих участников соглашения. Вслед за присоединением к лондонской Декларации Италии и Японии с ноября 1915 г. Тройственное согласие стало официально именоваться Пятерным союзом.

Инициатива совместной разработки проекта условий мира по итогам выигранной странами Согласия войны также исходила от России. По воспоминаниям французского посла в России, своим видением этой стратегической проблемы Сазонов впервые поделился с ним 20 августа, а затем уже с обоими союзными послами — 12 сентября 1914 г.[45] В том же сентябре с союзными дипломатами эту проблему в предварительном порядке обсудил влиятельный при дворе министр земледелия А.В. Кривошеий. Спустя два месяца на ту же тему с французским послом приватно беседовал премьер Горемыкин, а 21 ноября «с полной свободой и откровенностью» на протяжении двух часов — и сам Николай II в Царском Селе. Сазонов и Кривошеий указали на двоякие цели Антанты — общесоюзнические и национальные и призвали союзников немедленно приступить к подготовке и оформлению соответствующих договоренностей, чтобы не быть застигнутыми окончанием войны врасплох{303}. Царь со своей стороны подчеркнул, что вырабатывать условия мира с тем, чтобы совместно «продиктовать» их проигравшей стороне без каких-либо общеевропейских конференций и иных посредников, должны и могут лишь Россия, Франция и Англия (и, возможно, Япония), как несущие основное бремя вооруженной борьбы, и вслед за Горемыкиным, к особому удовольствию Парижа, пожелал, чтобы союзники «оставались сплоченными и по завершении войны» в качестве гарантов стабильности послевоенного мироустройства.

Свою главную задачу правительства Согласия видели в том, чтобы покарать за развязывание войны Тройственный союз с его последующим генеральным «обезврежением». В этом пункте, свидетельствует Сазонов, между союзниками никогда не было разногласий[46]. Острие возмездия планировалось направить на Германию и Австро-Венгрию. Николай II настаивал, чтобы война продолжалась до тех пор, пока германские державы не будут «раздавлены» без шансов на реванш, дабы Европа, таким образом, наконец, освободилась от почти полувекового «кошмара» германского милитаризма. В отличие от своего «кузена Жоржи» (Георга V), который, по информации русского посла в Лондоне, «не отдавал себе отчета в будущем устройстве Германии»{304}, царь предвкушал понижение статуса империи кайзера и кардинальное уменьшение ее территории восстановлением самостоятельности германских королевств и земель (Ганновера, Гессен-Нассау и др.), превращением самой Пруссии в «простое королевство», лишением Гогенцоллернов императорского достоинства, а равно права вести мирные переговоры от лица Германии{305}.[47] Оставшейся части Германии, полагал он, следует предоставить возможность самостоятельно избрать и установить форму своего правления. Но пруссачество «с его беспощадным эгоизмом и хищническими инстинктами» должно быть «навсегда обезврежено», уточнил позднее в Госдуме Сазонов. Парируя обвинение, брошенное немецкой правительственной пропагандой Антанте в стремлении уничтожить германскую нацию, в той же парламентской речи русский министр отметил: «Союзники никогда не имели подобной мысли и, требуя для себя самих возможности спокойного и свободного развития, они не посягают на законные права других»{306}. К этим пунктам сводился общесоюзнический «раздел» проекта русской послевоенной мирной программы.

К еще большим переменам на политической карте мира должно было, по мысли русской стороны, привести удовлетворение национальных интересов стран Антанты и некоторых нейтральных государств. Сазонов заявил, что Россия претендует на территории в нижнем течении Немана и на Восточную Галицию, а также на вхождение в свой состав на правах автономии Царства Польского, расширенного за счет отторгаемых у Германии и Австро-Венгрии польских земель — Познани, Силезии и Западной Галиции. При этом, однако, царская дипломатия и русский политический бомонд подчеркивали, что решение польского вопроса, включая пределы будущей польской автономии, является сугубо внутренним делом России. В этом духе Петроград с молчаливого согласия союзников и действовал в дальнейшем. Франции, продолжал Сазонов, следует вернуть Эльзас и Лотарингию и часть Рейнской провинции Пруссии, Бельгии и Дании — свою долю ранее захваченных немцами земель, в том числе Шлезвиг с Кильским каналом и Голштинию. От Австро-Венгрии, преобразуемой в Австро-Венгро-Богемскую монархию[48], русский министр предлагал отторгнуть Боснию и Герцеговину в пользу Сербии, одновременно присоединив к последней Далмацию и северную Албанию. Также намечались территориальные приращения Болгарии в Македонии, а Греции и Италии — в южной Албании. В продолжение предвоенной линии петербургского кабинета на урегулирование армянского вопроса русский император проявил озабоченность послевоенной судьбой миллиона подвластных султану армян. «Нельзя будет, конечно, оставить их под турецким игом», — заметил он{307}. Царь заявил готовность либо включить их в число своих подданных, либо способствовать образованию ими собственного правительства — в зависимости от пожеланий самих турецких армян. Англия предпочла создание самостоятельной Армении, но под коллективным протекторатом Антанты. Заморские территории Германии должны были поделить между собой Англия, Франция и Япония. Наконец, австро-германский агрессор облагался контрибуцией[49].

Хотя и с оговорками относительно дележа «шкуры еще не убитого медведя», в целом союзники одобрили планы русской стороны. В общем виде французский кабинет министров высказался в поддержку русских предложений уже 20 сентября 1914 г. на заседании под председательством президента Пуанкаре. На следующий день Форин офис телеграммой Сазонову подтвердил решимость Англии продолжать войну «с предельной энергией вплоть до заключения прочного мира»{308}. Впоследствии в русский эскиз мирного договора союзники внесли уточнения и добавления. Лондон, в частности, заявил претензии на передачу себе большей части германского флота для его последующего затопления[50], компенсацию Бельгии за счет Голландии, Голландии за счет Германии и максимально возможное увеличение контрибуционных выплат последней.

Важные и, как тогда казалось, своевременные внешнеполитические инициативы России, подкрепленные крупными успехами на австрийском и турецком фронтах в осенне-зимнюю кампанию 1914/15 г. ее самой многочисленной в коалиции армии на фоне военных неудач ее западных союзников, способствовали превращению России в неформального лидера Антанты. На первые месяцы 1915 г. пришелся и всплеск общественных симпатий к России в союзных ей странах, даже в Англии. Неудивительно, что в начале 1916 г. Дума принципиально одобрила, а подновленное правительство (вместо Горемыкина премьер-министром был назначен ставленник придворной камарильи Б.В. Штюрмер, которого Бьюкенен назвал человеком с «умом лишь второго сорта»{309}) постаралось продолжить столь плодотворно проводимый в условиях войны внешнеполитический курс своего предшественника. Вопреки опасениям союзников, отставка Сазонова 23 июля 1916 г. (императрица с весны этого года добивалась его удаления как «труса перед Европой и парламентариста») и появление на его месте безликого Штюрмера не внесли принципиальных изменений в политику Петрограда на мировой арене. Последний министр иностранных дел императорской России, финансист H. H. Покровский, как и Штюрмер, не имел собственной внешнеполитической программы. Костяк дипломатического корпуса и чиновников МИД, несмотря на неоднократную смену первых лиц ведомства, все это время оставался прежним, что также способствовало стабильности русского внешнеполитического курса.