Коллектив авторов - Поляна №2 (8), май 2014

Соловки

Мы попали на Соловки в 60-е годы. Музей и турбаза были только что организованы. До этого в монастыре размещалась воинская часть, и туристов возил на острова с материка военный катер. Говорили, что во времена, когда на островах находился СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения, настенные росписи в монастыре сохранялись, а когда отдали все помещения военным, они первым делом побелили все стены. Мы жили в монастырских кельях, путешествовали по окрестностям. Архипелаг ГУЛАГ Солженицына еще не читали, поскольку он еще не был написан, но видели кирпичные здания с сорванными с петель дверями. Хорошо сохранились только решетки на окнах. Местный народ занимался в основном добычей агар-агара – водорослей, из которых делают мармелад, пастилу и другие вкусные вещи. Еще нас очень интересовала знаменитая соловецкая селедка, о которой мы много слышали и, конечно, хотели отведать. Никто из нас соловецкой селедки не пробовал, считалось, что довезти ее до Москвы невозможно – испортится. Как уж ее доставляли к царскому столу – не знаю. Решено было откомандировать меня, как человека, любящего «работать с народом». Я постучался в одну из изб и, получив разрешение, вошел. Очки с улицы сразу в тепле избы запотели, я, толком их не протерев, поздоровавшись с хозяевами, сказал: «Хозяева, как насчет селедочки?» – «Сколько тебе?» В моем представлении соловецкая селедка была очень больших размеров, благодаря своей знаменитости, и я сказал: «Штуки две». – «Две штуки, – разочарованно сказал хозяин. – Может, возьмешь хоть два килограмма?» Я радостно согласился. Знаменитая соловецкая селедка оказалась размером чуть больше крупной салаки. Примерно так же мы бываем разочарованы, когда видим вблизи знаменитого человека, а он оказывается маленького роста. Большую часть купленной селедки – нежнейшего вкуса – мы благополучно съели под водку, а часть пытались довезти до Москвы. Но народ, как всегда, прав – пришлось выбросить.

В качестве одного из главных экспонатов посреди монастыря на небольшой высоте был подвешен на перекладине колокол, подаренный Иваном Грозным монастырю в честь того, что монахи отбили нашествие шведов. Около колокола сидела, как водится, старушка-смотрительница и даже разрешала легонько брякнуть языком колокола о край, отчего шел очень низкий и приятный гул. Так вот, однажды утром вся турбаза была разбужена необычайно громким колокольным звоном, наполнявшим весь монастырь и округу. Мы бросились к узким окнам и увидели, что вокруг колокола стоит толпа людей с блаженными лицами, и они по очереди со всей силы бьют в колокол. Старушка бегает вокруг, кудахчет, а сделать ничего не может. Я наскоро зашнуровал кеды и помчался во двор, чтобы понять, в чем дело. Оказалось, что из Архангельска приехала группа глухонемых и они обнаружили, что удары колокола через пятки доходят до их чувств. То есть они впервые в жизни почувствовали звуковую связь с внешним миром.

Пока все не назвонились, они не успокоились.

Опыт с самогоноварением начался у меня с того, что муж моей первой жены – Алексей Акимов подарил мне стеклянный самогонный аппарат. Кто не знает, самогонный аппарат состоит из двух основных предметов: колбы литра на три, куда наливается брага, и рефрижератора – трубки, в которую встроен змеевик. В саму же трубку подается через шланг от клизмы холодная вода из крана и сливается в раковину. Колба ставится на газовую конфорку, пускается вода и на малом газу начинается подогрев. Через некоторое время брага начинает булькать, и вскорости начинает капать вожделенная жидкость. Пробуй! Это самая приятная часть процесса. А для получения браги надо взять три килограмма сахарного песка и три палочки дрожжей, залить водой в десятилитровую бутыль и перемешать. Бутыль надо поставить в теплое место, и через несколько дней брага готова.

Мы в те годы жили на Преображенке в кооперативной однокомнатной квартире и у нас был маленький сын. Процессом перегонки я обычно занимался вечером, сын и жена уже спали. Я усаживался на кухне, ставил колбу на конфорку, подставлял под капающий самогон бутылку и занимался «умственным трудом» – писал кандидатскую диссертацию. Приятным было сознание того, что даже если ничего не напишешь, нужная жидкость накапает. Правда, имелось две трудности: в процессе получения браги распространялся характерный запашок, да и во время перегонки запах был весьма характерный, который чувствовался и на лестничной площадке. Могли настучать. Вторая трудность состояла в том, что не было воспроизводимости – вроде все делаешь одинаково, пропорцию и режим выдерживаешь, а получается то божественная влага, а то – «пить нельзя». Жена высказывала недовольство. В те годы мужчины все мерили на бутылки, а женщины – на колготки. И мой основной аргумент состоял в том, «сколько ты сможешь купить пар колготок, если мы для приема гостей не будем покупать водки, а угостим самогоном». Жена вняла этому аргументу, но сказала: «Ты что-то делаешь не так! Дай-ка я займусь этим сама!» Надо сказать, что у нее имелись «технические» наклонности, она занималась фотографией, всякие там проявители-закрепители. Отстранила меня от процесса, и воспроизводимость значительно повысилась. Жена даже дошла до того, что, начав процесс перегонки, уезжала в свой техникум преподавать, и когда через положенное время возвращалась, бутылка была уже почти полной. Так дело и шло, в семье царили мир и согласие, укрепленные новыми парами колготок. Все было хорошо до одного дня, когда ее попросили заменить заболевшего преподавателя. У преподавателей замена – дело святое: сегодня – ты, а завтра – тебя. Не могла же она сказать: «Извините, у меня перегоняется самогон». Одним словом, она вернулась домой на два-часа позже и вовремя: по линолеумному полу кухни уже побежали голубоватые огоньки. Это самогон переполнил бутылку и вспыхнул от конфорки (надо сказать, что сначала идет самогон градусов в шестьдесят). В общем, приди она чуть позже, и сгорела бы наша кооперативная квартира, а то и весь кооперативный дом. На этом наши опыты с самогоноварением закончились.

А вообще должен сказать, что под брюки в то время редкие женщины надевали целые колготки.

В начале 90-х, когда мы купили дом в селе Веретее возле поселка Борок Ярославской области, я как раз стал апологетом «открытых систем» и продвигал эту идею где только можно. Учитывая, что Борок – маленький наукоград, я предложил прочитать лекцию на любимую мной тему. В Веретее мы поселились, можно сказать, благодаря знакомству с В. Цельмовичем – человеком замечательным во многих отношениях, и он предложил прочитать мне лекцию в конференц-зале Института биологии внутренних вод РАН. Когда я вошел в конференц-зал, про себя ахнул – зал был заполнен весь, вплоть до последнего кресла, что в девяностые годы было большой редкостью для научных лекций. Пока я шел к трибуне, я отметил, что преобладали женщины в возрасте 25–30 лет, то есть в самом расцвете. Цельмович как ведущий объявил мою лекцию со всеми моими регалиями. Вдохновленный такой аудиторией, я очень старался сделать презентацию как можно лучше, доходчивей. То есть я «распушил хвост» как можно пышнее. Мне казалось, что зал сидел, затаив дыхание. Когда прошел последний слайд «Спасибо за внимание», я сказал, что с удовольствием отвечу на все вопросы. «Пожалуйста, вопросы» – сказал Цельмович. Вопросов не оказалось. Как известно, вопросов не бывает в двух случаях: или всем слушающим все совершенно понятно или никто ничего не понял. Еще не совсем остыв от своей вдохновенной речи, я истолковал отсутствие вопросов «в свою пользу», решив, что мое выступление было блестящим. Сходя с трибуны, я услышал, как Цельмович сказал: «Ну, раз вопросов нет, поблагодарим докладчика и переходим ко второму вопросу нашего заседания: о выплате пособий матерям-одиночкам».

Мой отец Яков Алексеевич Олейников был геологом. До войны с ним произошел такой случай. Он участвовал как-то летом в работе геологического конгресса, проходившего в Ленинграде. Во время перерыва, когда он стоял и курил, к нему подходит одна довольно симпатичная дама и говорит: «Серж! Почему же ты вернулся и никак не объявился?» Отец говорит: «Гражданочка, вы видно обознались и с кем-то меня перепутали». Дамочка приближается на опасно близкое расстояние и говорит с придыханием: «Серж! Как ты можешь такое говорить? Тем более, после всего того, что у нас с тобой было!» Отец говорит: «Гражданочка, я вам никакой не Серж, а Олейников Яков Алексеевич! Хотите, я вам паспорт покажу?» И лезет в карман за паспортом. Дамочка говорит: «Не надо мне твоего поддельного паспорта! Неужели ты думаешь, что я тебя выдам. И наш сынок – вылитый ты!» Тут, на счастье, объявляют конец перерыва, и отец, быстро извинившись, уходит на заседание. Во время заседания он соображает, что у дамочки был роман с этим Сержем, видимо белогвардейцем, который потом эмигрировал, и теперь она решила, что он нелегально вернулся из-за границы. Как заядлому курильщику, в следующем перерыве отцу не терпится покурить, и он уходит на дальнюю лестницу. Не успел он затянуться папиросой, как дамочка, обойдя все курилки, снова подходит к нему с той же песней: «Серж! Я клянусь, что не выдам тебя, но я не могу без тебя жить, я никого больше не любила» и так далее. Отец всячески отнекивается, но дамочка никаких аргументов слушать не хочет. Тут опять звонок об окончании перерыва, и отец ускользает от настойчивой дамочки в зал. Но слушать докладчиков он уж не может, думая, как бы отделаться от дамы. Ему и смешно и надоело, и немножко жалко ее. Тут заседание заканчивается, отец выходит в фойе и норовит скрыться в туалете, но дама тут как тут. И тут отца осеняет одна мысль. Он спрашивает: «Скажите, а у вашего Сержа были на теле какие-нибудь особые приметы?» Дамочка закатывает глаза и говорит: «А как же? Разве я могу забыть родимое пятно у тебя под левой лопаткой, которое я так любила целовать, устав от объятий!». Тогда отец крепко берет ее под руку и говорит: «Пойдемте со мной» и увлекает ее в парк, прилегающий к зданию, где проходил конгресс. Уже стемнело, и отец, подойдя под свет фонаря, задирает на спине рубашку до самой шеи. Дама взглянула и говорит упавшим голосом: