Коллектив авторов - Поляна №3 (5), август 2013

Но что сказать о «кабацком» генезисе крыловской ели? Полностью исключать возможность существования указанной С.А. Фомичевым ассоциации не следует, однако квалифицировать ее скорее надо как фоновую, маргинальную. Во всяком случае басня не содержит каких-либо дополнительных «зацепок» такого рода. Полагаю, что ель у Крылова навеяна ветхозаветным текстом: «ложе у нас – зелень ; кровли домов наших – кедры, потолки наши – кипарисы » (Песн. 1:15–17). В Библии (в том числе и в «Песни песней») образ кедра, как правило, выступает в качестве метафоры (или элемента сравнения) красоты, богатства, роскоши, крепости, долголетия, мудрости, царственности [66] . Другое дело, что исполненный поэзии библейский образ в пространстве русской басни теряет свою символическую насыщенность: фигурально говоря, остается лишь «хвойность» дерева, избранного Вороной для утренней трапезы. Это и понятно: кипарис и кедр не столь обильно произрастают на Ближнем Востоке и в силу этого высоко ценились в древности, тогда как на Руси ельники не переводятся. Получается, что «царь-птица» облюбовала себе как бы «царственное древо» – что ж, как говорится, по Сеньке и шапка… [67]

Но вернемся к нашим сопоставлениям. Сближает Ворону с героиней «Песни песней» и портретная деталь: «… черна я, но красива… Не смотрите на меня, что я смугла …» (Песн. 1:4–5). Однако смуглость кожи Суламиты – не врожденный, а благоприобретенный признак: «солнце опалило меня: сыновья матери моей разгневались на меня, поставили меня стеречь виноградники» (Песн. 1:5), – объясняет она. А что, интересно, сказала бы о своей черноте Ворона? Не менее интересные результаты дает сравнение развернутых портретных характеристик ветхозаветного и басенного персонажей:

Как видим, структуры портретов практически совпадают – за исключением того, что общая оценка облика (привлекательность) в первом случае заключает, во втором – открывает описание; кроме того, в портрете Суламиты сначала упоминается нос, а после волосы, тогда как перушки (Вороньи «волосы») предшествуют носку. А как иначе? Сыр, как магнит, притягивает взор голодной Лисицы, которая и Ворону-то увидела не сразу – лишь после того, как ее «сыр пленил».

Но главное, конечно, в том, что монументальные, по-восточному роскошные сравнения, которыми оперирует слагатель «Песни песней», в басне напрочь отсутствуют – единственная метафора ангельский голосок имеет гипотетический статус. Как уже отмечалось, в отличие от предшественников Крылов не использует оценочных эпитетов и всякого рода уподоблений [68] , очищая от них в процессе редактирования [69] монолог Лисицы («хороша» – в большей степени констатация факта, нежели субъективная оценка) – оценочность переносится в уменьшительно-ласкательные суффиксы и интонационно-синтаксическое оформление. Здесь-то, думается, и надо искать ответ на вопрос, поставленный в названии статьи.

Начнем с того, что «монолог» Лисицы был, так сказать, предварительно «обкатан» Крыловым в шуто-трагедии «Подщипа» (1800).

Ну где есть личико другое так беленько,

Где букли толще есть, где гуще есть усы,

И у кого коса длинней твоей косы?

Где есть такой носок, глазок, роток, бородка

И журавлиная степенная походка? —

расхваливает Цыганка самозваного жениха Подщипы немецкого принца Трумфа. Комментируя сходство реплик Лисицы и Цыганки, С. А. Фомичев пишет: «…здесь, как и в крыловской басне, нет, по сути дела, ни одного слова лжи, разве что подсюсюкивание (“носок, глазок, роток, бородка ”) и точный расчет на убежденность глупца в своих самоочевидных достоинствах» (курсив авт. – А. К) [70] . В целом справедливо, однако, различия сопоставляемых фрагментов не менее, а может, и более значимы – по крайней мере в плане изучения динамики роста поэтического мастерства Крылова. Реплика Цыганки – грубая, неприкрытая лесть и – тут никак не могу согласиться с комментатором! – именно ложь: и «личико другое так беленько» где-то есть, и букли потолще, и усы погуще можно сыскать, и косу длинней Трумфовой и т. д. Сами использованные в данном случае синтаксические конструкции содержат необходимость сравнения той или иной черты (свойства) внешности с подобными чертами других представителей рода человеческого, а в силу этого проблематичны и вызывают у адресата лести справедливое недоверие:

Так тфой не лицемеришь ?

И Цыганка вынуждена прибегнуть к дополнительной аргументации: Взглянись лишь в зеркало, так лучше мне поверишь.

Что касается «журавлиной степенной походки», то уподобление по природе своей указывает на определенную вторичность обладателя качества, эталоном которого считается его естественный, а значит, первичный, главный носитель.

А вот речь Лисицы и впрямь не содержит ни слова лжи, да и неоткуда ей взяться, ибо состоит она – когда дело идет о конкретных чертах Вороньей внешности – из назывных нераспространенных: «что за шейка, что за глазки!» – и, скажем так, «условно распространенных» конструкций: «Какие перушки! какой носок!». Определительные местоимения какие, какой по сути бессодержательны, а эмоциональное наполнение может трактоваться сколь угодно широко – восхищение, удивление, негодование, возмущение, осуждение и т. п. – точно так же, как и у частиц что за или ну и. Сказки же тоже можно рассказывать о чем и какие угодно… Расточаемые Лисицей похвалы в высшей степени двусмысленны, и потому Л. С. Выготский прав и неправ одновременно, считая, что плутовка откровенно и язвительно издевается над Вороной [71] . Прав – потому что как издевательство их воспринимает объективный реципиент, который ничего привлекательного в облике вороны не видит, неправ – потому что забывает об адресате лести. Но не так ли происходит и в реальной «человечьей» жизни? Со стороны лесть мгновенно распознает каждый, но устоять перед ней дано далеко не всем…

Подчеркну: отсутствие в Лисицыных приветливых словах конкретики в виде эпитетов и сравнений с кем и чем бы то ни было заключает важнейший для Вороны смысл: она несравненна, неподражательна, единственная в своем роде, абсолютна, она не ВОРОНА и не ГОЛУБЬ, она – это только ОНА. Механизмом лести Лисица владеет в совершенстве: указывая на ту или иную черту облика «красавицы», она лишь катализирует появление в голове Вороны уже готовых «распространений»: какие перушки! – такие: блестящие, ослепительные, несравненные, умопомрачительные, изумительные, божественные…; что за глазки! – зоркие, очаровательные, прекрасные, влекущие, незабываемые… и т. д., и т. п. Кажется, именно по этой причине Крылов отредактировал 24-й стих, который в двух первых публикациях имел такой вид:

И, вздумав оправдать Лисицыны слова…

Вороне, конечно, нет никакой нужды оправдывать чьи бы то ни было слова – пожалуй, ей не так уж и важно, что слышит их от Лисицы, поскольку оглушена литаврами и медью собственной, внутренней «песнью песней», предметом которой, разумеется, является она сама – избранная ! – Ворона. Исключительно важна здесь одна, казалось бы, чисто физиологическая деталь:

От радости в зобу дыханье сперло… [72]

<…> Ворона каркнула во все воронье горло…

Ворону переполнила радость, оттого и дышать стало невмочь, и единственным способом спастись от удушья становится громогласное КАРРРР! Все случилось буквально по Писанию: «от избытка сердца говорят уста» (Мф 12:34).

Что ж, как мы помним, Ворон у Тредьяковского был «без сердца мех» – у крыловской же Вороны сердце есть, иначе где бы еще Лисица нашла тот заветный уголок, в который сумела влезть!

На последний вопрос: почему размышления Вороны были не особо веселыми? – наверное, лучше всего ответит герой совсем другой – не крыловской – эпохи. Предоставим ему слово: «Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть, – прибавил он вдруг задумчиво, даже не в тон разговора». Читатель, конечно, узнал по этой реплике Родиона Романовича Раскольникова, так часто впадающего в задумчивость…

Эпоха другая – но проблема-то вневременная, вечная: гордыня всегда сопряжена с духом уныния. Иначе и быть не может: величие, понимаемое как абсолютное совершенство, – духовный тупик и… страшное одиночество. Загрустишь тут!..

В заключение, дорогой Друг, мы хотим напомнить вам одну из любимейших наших басен, принадлежащих перу Ивана Андреевича. Басню по теме ироду занятий нам близкую, весьма многомудрую и назидательную…

В жилище мрачное теней

На суд предстали пред судей

В один и тот же час: Грабитель

(Он по большим дорогам разбивал,