Евгений Кравченко - С Антарктидой — только на Вы
— Да, да, — серьезно кивает головой Серегин, — ты же можешь засадить его в свое кресло второго пилота до «Мирного», а сам спокойно спать. Тем более, что в этом деле ты — чемпион...
— Ладно вам болтать, — улыбается Межевых, — давай, Жан, бери мешок, я тебе помогу на крыле устроиться.
Жан, мое новое «подпольное» прозвище. Местные остряки так среагировали на выросшую за зимовку большую окладистую бороду и берет, который я надеваю в полетах: «Ну чем не кэптэн Жан?!» Расстилаю на крыле спальный мешок, с трудом втискиваюсь в него, застегиваюсь. Межевых переворачивает меня, как тюк, на живот, сует в руки «пистолет» шланга, открывает крышку лючка с надписью «Заливная горловина», снимает с нее резиновую крышку, отворачивает болт барашек, — поле деятельности для меня готово. К металлу крыла лучше не прикасаться. Вымороженный за ночь, он словно ведет на тебя охоту — любое касание, и с куском кожи можешь распрощаться.
— Готов? — кричит снизу Межевых.
— Готов!
Слышатся характерные «вдох-выдох» насоса, и первые сотни граммов бензина льются в бак. Поскольку на крыле лежать предстоит долго, от нечего делать, начинаю считать: емкость порции, которую выдает «альвейер» — двести пятьдесят — триста граммов, стакан. Четыре движения ручки насоса «туда-назад» — литр топлива в баке. Семь тысяч литров умножаем на четыре — двадцать восемь тысяч «качков» предстоит сделать моим товарищам, пока зальем машину под самые пробки. Да, что я считаю, будто в первый раз лежу на плоскости. Четыре часа, в лучшем случае, торчать мне здесь, периодически тыча «пистолетом» в горловины баков номер два и четыре.
Ветер усиливается, значит, близится ночь. Поглубже зарываюсь в свое стеганное цигейкой и обшитое брезентом убежище, прячу лицо, но это помогает мало — холодом тянет снизу, от крыла, мороз лезет в малейшую щель, смерзаются ресницы. «Вдох-выдох», «вдох-выдох»... Небо на востоке бледнеет, из темноты выступают трактор, сани, бочки с топливом и маслом. Мир подо мной живет своей жизнью: вот подвезли взрывчатку, вот подъехали Корнилов с Миньковым и что-то горячо обсуждают. Веня Жилкинский откатывает опустевшую емкость... «Как медленно, — думаю я, — как трудно здесь в Антарктиде достается любая, малейшая победа человека — построенный дом, установленная антенна, совершенный полет... Сколько же терпения и упорства нужно от каждого из нас, чтобы человечество хоть на шаг продвинулось в своем движении вперед в изучении мира». От этих мыслей становится даже чуточку теплее.
— Эй там, на рее! — слышу снизу голос Серегина. — Ты еще не врезал дуба?
— Держусь, — деревянными губами говорить трудно, но я стараюсь придать голосу бодрость.
— Данилыч, — окликает Серегин Межевых, — пойдем Кравченко от крыла отдирать, иначе потеряем лучшего второго пилота в нашем экипаже
Оказывается, действительно здорово замерз — с трудом покидаю свой кокон, негнущимися ногами осторожно нащупываю перекладины стремянки и опасаюсь лишь одного: упасть, лететь-то высоко. Добрейший Серегин, заняв мое место, гудит из мешка:
— Данилыч, ты его пинками, пинками вокруг машины погоняй — может, оживет?!
Две-три короткие пробежки, небольшая «зарядка», чашка горячего кофе и я действительно «оживаю» — молодость берет свое, заправка и подготовка Ил-14 близятся к завершению, и все мое существо охватывает радостное предвкушение приближающегося полета.
Но... Но суровые законы летной жизни запрещают уставшему экипажу испытывать судьбу. Мы все выдохлись до дрожи в коленях. Это и не удивительно — сегодня мы сработали, как хорошая бригада грузчиков. Какие уж тут полеты?! Короткий ужин и спать, спать, спать! После работы на морозе, стоит только попасть в тепло, поесть, как сразу веки тяжелеют и против воли тянет в сон. Все тело расслабляется, тяжелеет и нет сил сопротивляться разливающемуся теплу. Я проваливаюсь в бездну без всяких сновидений, едва успев влезть в спальный мешок.
Утром все идет по накатанной схеме: подъем, завтрак, дорога на аэродром, загрузка взрывчатки, подготовка к взлету... Самолет словно просыпается после ночного сна. Проверяю загрузку, крепление ящиков со взрывчаткой, центровку машины. Никакой симпатии к грузу я не испытываю — стоит только подумать, какая чудовищная мощность таится под крышками таких внешне безобидных деревянных коробок, и по спине пробегает холодок.
— Вот с этим будь поосторожней, — взрывник с «Молодежной» протягивает мне «шкатулку», доверху набитую небольшими «карандашами» — взрывателями. — Они не любят тряски, бросков, ударов.
— Куда же я их дену?
— Поставь себе под кресло, — беспечно советует он. — В случае неприятностей в полете, сможешь выбросить в форточку.
— Хорош совет...
— Ничего лучше еще не придумали, — смеется он. — Счастливо! Однако всему бывает конец, и вот лопасти винтов Межевых устанавливает не крестом — две горизонтально, две вертикально, а буквой «к», что означает — подготовку Ил-14 к вылету и предполетный осмотр самолета и его оборудования экипаж завершил. Можно лететь. Юра Серегин немножко нервничает, торопит нас — по его расчетам мы и так загостевались в «Молодежной» и в «Мирный» придем не на рассвете, а днем. Но свои поправки может внести встречный ветер на маршруте, и тогда придется садиться в «Мирном» ночью. С двумя тоннами взрывчатки на борту... Впрочем, взлетать нам тоже предстоит в глубокой темноте, которая так быстро опускается на аэродром.
Короткое прощание с Корниловым, с ребятами, и мы выруливаем на старт. «Ворота» взлетно-посадочной полосы с каждой стороны обозначены тремя плошками с горящей ветошью, намоченной в бензине и соляре. Тусклое красноватое пламя мечется по ветру — нам пришлось ждать, пока он подует в нужном направлении, чтобы копоть ложилась не на полосу, а в стороне. Иначе летом, когда пригреет солнышко, закопченные участки в теле ВПП начнут вытаивать, образуя пустоты, в которые могут провалиться лыжи. «Здесь нет пустяков, — думаю я, — здесь все имеет причину и следствие»...
— Повнимательней на взлете, — голос Минькова, сухой и бестрастный, все же выдает его чуть заметное волнение. — На полосе небольшой поперечный уклон, как вираж на велотреке, поэтому машину будет стаскивать вниз. Если зацепим несбитые заструги, могут начаться неприятности. Поэтому держать ее надо чуть под углом к направлению взлета. Отрываемся, убираем лыжи — и в море.
— Ясно, — цедит Костырев, и в кабине повисает та особая напряженная тишина, которая предшествует сложному взлету: что-то нас ждет впереди? Если бы верил в Бога, перекрестился бы...
Костырев выводит двигатели на взлетный режим. Посадочные и рулежные фары выхватывают впереди отливающую слюдой чуть прикатанную ВПП. Начинаем разбег. Стоя за спиной Межевых, невольно крепче вцепляюсь в переборки, красные пятна огня мелькнули и скрылись за машиной, белое полотно полосы разматывается все быстрее, словно мы спешим догнать убегающую от нас темноту. Машину начинает тащить вниз, но летчики двигателями и рулем поворота удерживают ее в нужном положении.