Евгений Кравченко - С Антарктидой — только на Вы

— Женя, — напоминает Костырев, — главное — не дать ей возможности сползти вниз по уклону.

— Понял, командир...

— Тогда поехали.

Прощально мелькнули под нами огоньки на полосе, дробь ударов о неровности ВПП отыграла свою мелодию на корпусе Ил-14, и мы повисаем в воздухе. Медленный набор высоты, уборка лыж, и Ил-14 соскальзывает к морю. Айсберги огромными серыми «бородавками» разлеглись в заливе, барьер вырисовался черным зубчатым занавесом, отделяющим ледник от замерзшего океана, — мы легли на курс.

— Попью-ка я чайку, — сказал Костырев, снимая наушники, как только улеглись послевзлетные хлопоты. — Давай, Женя, командуй.

Пробегаю взглядом по приборам — все показатели в норме. «Так, наверное, пастух пересчитывает овец после возвращения домой», — думаю я, и ко мне приходит умиротворение. Нет, это не равнодушие, не самообман, граничащий с безразличием, а чувство покоя в душе, когда мир по-доброму, без единого намека на угрозу, принимает тебя и твоих товарищей. Машина идет вверх тяжело, и я ощущаю, как непросто отвоевывают двигатели каждый метр высоты у неба. Медленно разворачивается пространство под нами, тягуче течет время. Плоское небо и плоский ледник смыкаются справа по горизонту, как створки гигантской западни, которая заряжена кем-то, но еще не захлопнулась. От этой нелепой мысли — ну, не может же небо упасть на землю! — меня пробирает легкий озноб.

— Штурман, удаление?

— Полста километров отошли от «Молодежной».

— Бортрадист?

— Связь держу, но появляются помехи.

«Помехи, помехи... Неужели погода все-таки не даст нам спокойно дойти до «Мирного»? — думаю я. — Похоже, что Антарктида слишком спокойно выпустила нас в этот рейс. А помехи — это привет от нее, родимой».

Возвращается Костырев:

— Иди, подкрепись — ночь длинная, работы будет много. Межевых в роли гостеприимного хозяина колдует над плитой в

грузовом отсеке. Почему-то в полете еда кажется вкуснее, чем в кают-компании на Земле.

— Данилыч, как ты думаешь, почему в самолете еда кажется вкуснее?

— Это, когда готовлю я, — не задумываясь отвечает бортмеханик, — а когда Жилкинский — можешь сюда и не приходить.

— Ты Веню не обижай, — присоединяется к нам Серегин, — и, вообще, поскромнее надо быть.

— При чем здесь скромность? — пожимает плечами Данилыч. — Конечно, вы оба молодые, вам что ни дай, все съедите и даже вкуса не успеете почувствовать. И Жилкинский тоже из вашей компании — не то что мы с командиром...

Серегин с Межевых затевают легкую перебранку, спорят о том, кто в экипаже самый большой гурман, какая кухня лучше — русская, грузинская или армянская и кто из них чего бы больше съел. «Мне хорошо с ними, — думаю я. — Настоящие профессионалы, отличные мужики. Вот еще почему мне так спокойно здесь».

Допиваю кофе, возвращаюсь в свое кресло. Костырев, взглянув на меня, кивает головой вперед:

— Видишь?

Вправо и влево, насколько хватает глаз, белесой стеной стоит облачность. Под ней — черная тень, укрывающая и ледник, сползающий с материка, и морской лед на всю ширину горизонта. Глубины в этой черноте нет, она кажется плотной материальной субстанцией, затопившей все видимое пространство между пеленой облаков и льдами.

— Вижу. Как пойдем?

— Думай...

Легко сказать... Облачность лежит низко, и мы можем нырнуть под нее, но где гарантия, что она не придавит нас до высоты айсбергов или островков, которые здесь иногда встречаются. Порой даже один из них может оказаться опасным, если не ведаешь, где точно он лежит. К тому же мы не знаем направления ветра под облаками, а

значит, не сможем точно определить величину сноса машины. В темноте, не ровен час, машину потащит на ледник, а он здесь мощный, круто уходит вверх...

Идти вверх, на ледник? И л-14 залит топливом под самые пробки, две тонны взрывчатки на борту, а если начнется обледенение? Вытянут ли движки такую тяжесть на купол? К тому же идти придется в облаках, не видя подстилающую поверхность. Какое давление здесь — не известно, выставить точно высотомер не сможем, и кто быстрее — мы поднимемся над ледником или он «подползет» под нас, — никто сейчас сказать не сможет.

Ладно, еще вариант. Сейчас зима, облачность в эту пору года не должна быть мощной. Пробить ее и пойти над облаками? А если движок откажет? Садиться вслепую с таким грузом, как у нас? Положим, груз можно сбросить, но сколько на это понадобится времени?!

Вернуться в «Молодежную»? Но это не так просто...

— Командир, — Бойко словно прочитал мои мысли, — Корнилов передает, что они закрылись. Сильный ветер, снег, видимость на нуле.

— Спасибо, Петр Васильевич.

Итак, все ясно — назад дороги нет. Барьер, плывущий справа черной обрывистой плоскостью, начинает мутнеть — мы входим в облачность.

— Экипаж, — голос Костырева спокоен и деловит, — попробуем пробить облачность над морем. Сейчас зима, не думаю, чтобы она оказалась нам не по зубам. Прошу всех быть повнимательнее.

«Что ж, вот и кончился анализ вариантов, — думаю я, — но если бы мне пришлось принимать решение, я выбрал бы именно это». Потуже пристегиваю себя к креслу. Серые мутные пятна налетают на остекление кабины — кажется, кто-то швыряет в нас тряпками. Барьер начинает играть в прятки, — то исчезает, то появляется, чтобы тут же снова нырнуть под облака. Ил-14 словно вязнет в окутывающей плотной мгле.

Костырев держит машину в наборе высоты, но если уходить от земли так медленно, как сейчас, облачность пробьем не скоро.

— Командир, может, добавить газку? Быстрее вылезем наверх. Он смотрит на приборы, потом на меня:

— Топливо, Женя, — это наш главный козырь сейчас. Нам топать еще долго, и кто знает, что ждет впереди, Пока у тебя есть топливо, ты — король. Сейчас еще нет обледенения и болтанки и потому спешить вверх не будем.

— Ясно...

Но болтанка, а за ней и обледенение не заставили себя ждать. «Похоже, мы все глубже заползаем в гнилое место, — думаю я, глядя на тускнеющий на глазах аэронавигационный огонь на конце крыла. — Облачность уплотняется и его видно все хуже». Машину плавно, словно на большой пологой волне, поднимает и опускает, и тут же она попадает в зону турбулентности. Нас начинает швырять, как в байдарке на горной реке. Скорость снижается на пять, десять, пятнадцать километров в час.

— Данилыч, — Костырев все так же спокоен, — похоже мы начинаем хватать лед. Открой заслонки подогрева воздуха и попробуй побороться с обледенением.

— Сделано, командир.

Костырев добавляет мощности двигателям, чтобы побыстрее всплыть из этого океана мрака к звездам, но не очень-то они нас ждут. Во всяком случае, пляшущая стрелка вариометра танцует в пределах нескольких метров, что может означать лишь одно — высота прирастает медленнее, чем нам бы хотелось. Возвращается Межевых, усаживается на свое место между мной и Костыревым, резким движением затягивает привязной ремень.