Коллектив авторов - Приключения 1972-1973

– Какая Сибирь, Натан, что за ватник?

Я тоже ничего не понимал.

– А разве вы меня не посадите?

– А за что, Натан?

– Ну все же… Предавая: ворованные вещи… Помогал внутреннему врагу… Вы же понимаете, товарищ начальник, жить‑то надо!

– Иди, работай спокойно. Никто не собирается сажать тебя, – ответил Джура.

– Ах, долгой жизни я вам желаю, товарищ начальник, очень долгой… – Натан снова заплакал. – Если не от меня, то от аллаха… – он запнулся, – хочу сказать, от государства воздастся вам за благодеяние.

– Сабир, – сказав Джура, – составь опись, и пусть Натан распишется…

– Спасибо, спасибо, ах, товарищ начальник… Не успел продать…

Я повел Натана к себе, составил акт о передаче в милицию награбленных вещей. Золотые браслеты были из тех, о которых говорила певица Уктам. Прав оказался Зубов: вернули‑таки золото.

Джуры не было три дня. Зубов сказал, что он уехал в Бештерак. На четвертый день я ехал с милиционерами на стрельбище и увидел далеко на дороге двух конных. Одного сразу узнал по посадке – Джура. А когда приблизились, узнал и второго: это была жена Ураза. Ребенка Джура держал на руках.

В конце сентября в кишлаках стало особенно беспокойно: – дурные вести приходили каждый день. Басмачи не нападали теперь целой бандой, а разбивались на группы в несколько человек и кусали исподтишка, но часто и в разных местах одновременно. Трудно, было понять – то ли мало осталось у них людей, то ли берегут силы, готовятся к решительному нападению. В Чадаке убили молодого парня, учителя, приехавшего как и я, по путевке комсомола. Только день и успел поработать… В Тангатапды басмачи напали на обоз, отвозивший в город на продажу урожай фруктов. Еще в одном кишлаке растерзали корреспондента ташкентской газеты и тело сбросили в обрыв…

В кишлаках портились собранные овощи, виноград, яблоки, дыни, амбары были переполнены, а тут еще: зачастили дожди, на дорогах слякоть. Арбакеши отказывались пускаться в путь без охраны, каждый небольшой обоз сопровождали несколько милиционеров. Нам тоже приходилось охранять обозы, свободного времени почти не было, но по настоянию Зубова все наши работники и милиционеры еще и занимались ежедневно: тренировались в стрельбе, ездили верхом, а я учил грамоте тех, кто не знал ее. Неграмотных было много, не все хотели учиться, некоторые увиливали, и тогда Зубов распорядился повесить в коридоре милиции лозунг: «Кто не учится, тот внутренний враг!»

Лозунг показался мне очень страшным, и я было попросил Зубова заменить его на другой, помягче, но начальник не согласился. Потом грозный плакат примелькался, и, как бывает обычно, люди перестали замечать его.

Я привык к новому месту, новым товарищам, а работа моя даже стала мне нравиться, хотя стихи писать я не бросил и даже показывал их Джуре, а он подшучивал надо мной: «Поэт», объясняя этим и неумелость мою, и незнание людей, и увлечение крайностями… Меж тем я научился прилично стрелять, владеть саблей, только вот замучил меня жеребец Ураза. С неделю после смерти хозяина гнедой ничего не ел, глаза сделались тусклыми, стоял, опустив голову, не шевелился. Если я входил в конюшню – перебирал ногами, оглядывался на меня и замирал. Только через неделю начал пить, потянулся к кормушке. До того никого не подпускал к себе, лишь жену Ураза, а теперь давал мне подойти и погладить себя. Еще через неделю я сел на жеребца верхом и несколько раз объехал двор. И наконец я приучил гнедого к себе. Товарищи завидовали мне, просили разрешения прокатиться на таком знатном скакуне, но гнедой никого из них не подпускал – кусал или лягал, если подходили сзади. Признавал только меня да жену Ураза, Зебо.

Зубов устроил ее было на хлопковый завод, но она осталась жить в нашем общежитии. Убирала, смотрела за лошадьми – в одной руке ребенок, в другой метелка или тряпка.

Все звали Зебо «апа», что означало «старшая сестра», хотя была она совсем молоденькая, всего лет семнадцати. Ходила, как жеребец Ураза, с опущенной головой, с нами почти не разговаривала, не спрашивала, не отвечала на вопросы, только с Зубовым держалась свободнее. Быстро справлялась со всеми своими делами и тихо сидела на крылечке, молчаливая, уставившись в вдаль невидящим взглядом.

Горе ее было известно всем, но как помочь ей, как вернуть к жизни – мы не знали. Завидев ее сидящей в печали на крыльце, Зубов начинал ворчать:

– Доченька, сколько можно убиваться так, ведь бела света не видишь! Твой муж был хороший человек, да и все‑таки басмач… Что уж теперь поделаешь? Терпеть надо. Ты молодая еще совсем, все у тебя будет, сам найду для тебя настоящего джигита… Ну хватит, хватит, вставай!..

Зебо молча вставала, не прекословила, молча же делала что‑нибудь по хозяйству и опять возвращалась на свое место на крылечко. Можно было подумать – ждет кого‑то…

– Ну что ты за человек! – сердился Зубов. – Ведь погибнешь так! Хоть о ребенке подумай, на кого оставишь?

В базарный день Джура принес, положил у колыбельки ее сына кусок шелка. Зебо отодвинула подарок. Вмешался Зубов:

– Зачем обижаешь человека? Он по‑большевистски дарит, помочь хочет, а ты отказываешься. Бери!

Зебо заплакала.

– Ну что поделаешь с ней, сумасшедшая, да и только! – огорчался Зубов.

Думая о Зебо и ее погибшем муже, я вспомнил рассказ Ураза о предстоящей свадьбе Худайберды и как‑ то спросил Джуру:

– Что, женился уже курбаши?

– На свадьбе захотелось погулять, да?

– А что ж! Интересно, какая свадьба бывает у басмачей! Посмотреть бы…

– Я тоже об этом думал… Нет, не женился еще курбаши, отложил свадьбу. Оплакивает джигитов Абдуллы.

– Так, может, еще попадем к нему на свадьбу, а?

Джура не ответил.

Кроме участия в операциях и учебы, приходилось мне еще возиться с бумагами. Зубов поручил мне навести порядок в документах управления и в том числе заново составить протокол о расстреле сдавшихся в плен басмачей в Чадаке.

Оказывается, Зубов после того трагического случая послал в Ташкент жалобу на Саидхана Мухтарова, но ответ получил такой: «В нашем деле эксперименты недопустимы. Отвечаете своим партбилетом». Джура хотел было сразу же ехать в Ташкент, но Зубов уговорил его подождать до зимы: через два месяца, в январе, в Ташкенте будет общее собрание народной милиции республики, тогда и нужно обратиться либо в спецотдел, либо к самому комиссару лично… А пока следовало подробнее составить протокол, записать допрос Ураза.

Пока я занимался документами, Джура и Зубов думали о том, как разделаться с курбаши Худайберды. Я ничего не знал об их планах, но в один прекрасный день Джура оторвал меня от бумаг вопросом: