Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)
Несколько раз я видел, как из-под клинков брызжут бледные искры. Два или три раза его клинок ударялся о мой эфес, а один раз мы столкнулись эфес на эфес лицом к лицу — и я увидел по краям его носа редкую россыпь веснушек. Ноздри раздулись и отвердели, но глаза остались бесстрастными.
Я надеялся, что, по крайней мере, не выгляжу совершенно беспомощно — до меня никак не могло дойти, что я проигрываю жизнь. С обеих сторон орали — и наши, и немцы… Они — что-то очень похожее на «зи'хайль!» Наши — нечто неразличимое, но в целом жизнеутверждающее.
А я… я вдруг понял. Это было как резкая, короткая вспышка молнии среди ясного неба — потрясающе красивая и неожиданная, но в то же время страшная… в общем, от которой дух захватывает.
Этот парень — конунг. Он дерётся за своих. Но и я — князь. Это не слово. Вадим знал, что говорил, а мне показалось, что он посмеялся.
Я — князь. И я дерусь за своих. Это не фехтовальный поединок на дорожке.
Это… это Суд Божий. Так говорили наши предки.
Падая на правое колено, я круговым ударом подсёк Гюнтеру ноги — свирепо, размашисто, сам от себя такого не ожидал. Немец не успел отбить удар — подпрыгнул, а я вернул руку уколом вперёд-вверх.
На груди отскочившего Гюнтера — от рёбер слева до правого соска — вскипела кровью алая полоса.
— У-ухх!!! — ахнули немцы, подаваясь вперёд. Гюнтер что-то коротко рявкнул, мазнул ладонью по ране и показал мне окровавленную руку.
Он улыбнулся. Нехорошо улыбнулся. И пошёл ко мне так, что мне на миг захотелось убежать.
На миг. Потом я понял, что скалюсь ему в ответ.
А ещё потом я ударил навстречу его удару…
…Во время очередного отбива он ранил меня в левое плечо. Я даже не понял, что ранен — что-то хрустнуло, совсем не больно, и я, скосив глаза, увидел кровь — она стекала под мышку и к локтю из линзовидного прокола, похожего на приоткрытый рот.
Потом мне показалось, что в плечо снова воткнули — только раскалённый прут, и течёт из пореза не кровь, а что-то кипящее, обжигающее кожу. Больше всего захотелось закричать и зажать порез ладонью.
Но в правой руке у меня был палаш.
А ещё я услышал, как закричала Танька. Так страшно закричала…
Словно это её ранили…
…Следующим ударом он хотел меня добить. Но я поставил скользящий блок — шпага немца соскользнула, он сам, увлекаемый тяжёлой силой удара, упал на колено. И только сумасшедшая ловкость немца спасла его — он забросил руку с оружием за спину и отбил мой выпад, а потом вскочил, очертив у моего живота сверкающий полукруг. Из раны на груди у него текла кровь, но вяло.
На какой-то миг мы опять перешли в классический фехтовальный поединок, и он чуть не обезоружил меня атакой на оружие, но я, недолго думая, ударил его в скулу кулаком.
— Молодчина! — узнал я голос Серёжки. Гюнтер отшатнулся, но тут же полоснул крест-накрест передо мной… и это была защита. Поспешная и даже испуганная. Сама мысль о том, что он меня испугался, заставила усилить напор. Я забыл о крови, текущей по руке, о боли, которая дёргала плечо при малейшем движении. Наверное, мне в жизни ещё не было так больно.
И в то же время — я не помню за собой такого подъёма. Во мне словно разворачивалась — оборот за оборотом! — пружина, лежавшая до сих пор туго сжатой. И каждый освобождающийся виток этой пружины был — удар.
Гюнтер опомнился и «упёрся» — встал, парируя мои удары встречными. Это было опасно — он оставался более сильным. Но во мне выключилась неуверенность, и сила его ударов больше меня не пугала.
Хрясть!!! Клинки столкнулись над эфесами — и я еле успел отклонить голову. Гюнтер «перехлестнул» оружие через мой палаш и едва не раскроил мне лицо. Но взамен промаха он пнул меня в живот с такой силой, что я отлетел наземь и проехался спиной по траве.
Больно не было. Просто нечем стало дышать, а ноги не действовали. Мелькнула холодная мысль — а ведь тренер говорил, что надо укреплять пресс.
Поздно. Гюнтер шёл ко мне — как-то неспешно шагал, широко ставя ноги и держа шпагу на отлёте. Приколет к земле?
Ноги заработали. Я отбил удар, поднявшись на колено, немец безжалостно сбил меня снова — пинком в грудь, от которого захватило дыхание. Следующим движением Гюнтер прижал моё запястье…
Я ударил его обеими ногами в живот — немец не ожидал этого и полетел кувырком, а я смог вскочить. Но, наверное, всё-таки слишком медленно, потому что Гюнтер оказался на ногах одновременно со мной. Мы ещё несколько раз тяжело, с лязгом, скрестили клинки, стоя друг против друга и только отшатываясь назад при ударах — в сущности, тянули время, чтобы восстановиться. На животе немца краснел сдвоенный отпечаток моих туфель.
Палаш в правой руке немца вдруг загудел звуком большого вентилятора, начиная бешеное вращение — и Гюнтер пошёл на меня, крутя оружие то сбоку от себя, то перед собой, то над головой. Вокруг него возник серебристый тонкий кокон.
Врёшь, устанешь, устанешь… Я несколько раз быстро выбрасывал клинок ему в ноги — серебристый кокон с гулом опускался угрожающе… Верти, верти…
Кокон вдруг выплюнул серебряное жало, похожее на атакующую змею. Гюнтер рассчитывал проколоть меня в солнечное…
В спортивном фехтовании не делают того, что сделал я. Но мы ради шутки отрабатывали это — «как по-правдашнему». И немец, скорее всего, не ожидал этого.
Поворачиваясь спиной к нему на выставленной вперёд левой ноге, я перехватил его запястье левой же рукой и нанёс сверху вниз рубящий — в полную силу! — удар в основание клинка, одновременно ударив головой назад. Валлонка упала мне под ноги, вывернутая из захвата силой удара.
Когда я повернулся — немец пытался подняться с земли. Я упёр конец палаша ему в горло — и под загорелой кожей мальчишки выступили и запульсировали голубоватые артерии. Лицо Гюнтера окаменело, но губы улыбнулись. Резиновой улыбкой.
— Штильгештатн, — с трудом переводя дыхание, выплюнул я всплывшее в памяти слово из какой-то книжки.
— Найн, найн, найн, бите, найн! — закричал высокий девчоночий голос, и возле нас на колени упала, обхватив Гюнтера поперёк груди одной и отталкивая мой палаш — другой рукой та самая девчонка. Я отшатнулся; ещё несколько немцев бежали к нам с оружием, кто-то натягивал лук, сбоку оказался Колька со вскинутым ружьём…
— Фертихь! — крикнул, перекрывая общий шум, Гюнтер.
И засмеялся. Уже по-настоящему.
* * *
Огромный костёр плевался в небо искрами и целыми столбами огня — кто-то водрузил в центр огромный дубовый пень, и тот, с воем всосав в себя половину костра, работал, как печная труба. Вкусно пахло шашлыками, и девчонки, разом перезнакомившиеся, тараторили на мгновенно образовавшейся смеси немецкого, русского и… английского. Мальчишки, как ни странно, хором ревели «Калинку» — знаменитую тем, что в ней нет ни единого непроизносимого для немца русского «р».