Коллектив авторов - Приключения 1972-1973

оглядывал ее Селезнев.

– Золотишко? – переспросила она. Неотрывные ее глаза что‑то выискивали на селезневском лице. Климову показалось, что на минуту сквозь враждебность на лицах обоих проступило нечто вроде взаимопонимания, Клембовская зло улыбнулась: – Золотишко отец давно сдал…

– Уважал наши законы, – хмыкнул Селезнев, – золотишко сдал, а все нэпманы города его золотыми коронками сверкают!

Климов изумленно смотрел на Селезнева: что он делает? О чем он спрашивает?

Хлопнула дверь, вошел начальник управления Клейн.

– Здравствуйте, товаричи!

– Здравствуйте, – Селезнев кивнул на Клембовскую, – вот по делу об убийстве на Белоусовском, два.

– Клембовская Виктория Дмитриевна? – спросил Клейн, присаживаясь сбоку на стул. – Соболезную, мадемуазель.

Клембовская перевела на него тяжелый взгляд, установила что‑то для себя и опять всмотрелась в Селезнева. Клейн в секунду оценил ситуацию.

– Устроим перерив, – сказал он, четко, как всегда, выговаривая русские слова, – вы можете отдохнуть, мадемуазель, потом продольжим. – Ряд русских звуков не давался Клейну.

– Вы в самом деле заинтересованы узнать что‑нибудь кроме того, не утаил ли отец от государства золото? – Клембовская встала. Голос у нее был напряжен, как струна.

– Гражданка, – тоже встал Клейн, – мы же хотим помочь вам!

– Я обойдусь! – уже от двери отрезала она. – Как‑нибудь выясню все и без рабоче‑крестьянского розыска. – Дверь за ней хлопнула.

– Бур‑жуйская дочка! – сквозь зубы просипел Селезнев. – В восемнадцатом мы таких на принудработы гоняли, а теперь я что, нанялся им прислуживать?

– Товарич Селезнев, – жестко взглянул на него Клейн, – ви дольжпи научиться отбрасивать все личное при допросах. Объявляю вам виговор. Он будет в приказе.

– Объявляйте, – набычился Селезнев, – но я им не дешевка, чтобы перед нэпманами на задних лапках прыгать!

– У нее семью перебили! – почти крикнул возмущенный Климов. – А ты…

– Жалостливые стали! – Селезнев с презрением оглядел Климова. – Погодите, дожалеетесь. Они вам революцию живо в отхожее место переделают!

– Внимание, – перебил Клейн, – к этой теме есче вернемся. Сейчас о деле: убийство на Белоусовском, два, редкое по жестокости. Таких преступников ми упустить не имеем права. Пока у нас нет следов. Однако план есть. – Он оглядел всех прищуренным взглядом. – Ми давно готовили чистку гнилых углов. Теперь она назрела. Привлечем части ЧОНа и пехотни курси. Бьем сразу по сами опасни место – по Горни. Затем переключаемся на беженски бараки у Воронежски тракт. После них очередь притонов на Рубцовской.

Климов и остальные слушали его молча. Клейн умел мыслить широко и точно. Это был высокий черноволосый австриец, с черной щеточкой усов под изящным носом, с умными серыми глазами на худом интеллигентном лице,

В пятнадцатом под Перемышлем во время отражения кавалерийской атаки лейтенант Клейн был взят в плен русскими драгунами и оказался в туркестанских лагерях для военнопленных. Революционная пропаганда прорывалась сквозь проволочные загрождения и тесовые стены бараков. В начале восемнадцатого года вооруженные русские рабочие распахнули ворота лагерей для военнопленных. И многие тогда связали свою судьбу с русской революцией.

Тяжелое, опасное настало время. Почти два года шагал теперь уже коммунист Клейн по выжженной, встречавшей пулей и казачьим гиком земле фронтов. Дрался под Иркутском и Омском, под Царицыном и Лозовой. На русскую землю падала кровь дважды раненного в боях за революцию австрийского студента и бывшего лейтенанта.

В девятнадцатом его вызвали в отдел по работе с военнопленными.

– Принято решение отправить на родину часть наших товарищей, – сказал ему пожилой человек в кепи австрийского солдата. – Согласны ли вы вернуться, чтобы и там продолжать борьбу?

Клейн кивнул. Виски его вдруг обдало жаром волнения.

– Я согласен, – сказал он.

В конце девятнадцатого он вернулся на родину. Его высокую тонкую фигуру видели на венских заводах, глухой его голос слышали на митингах в Линце, Зальцбурге и Вене. Потом перешел границу соседей Венгрии. Через год за ним захлопнулись ворота будапештской тюрьмы.

В двадцать первом товарищи выручили Клейна. Он бежал.

А через несколько недель страна, ставшая его второй родиной, вновь приняла его к себе. С тех пор прошло два года, и вот теперь он снова пошел туда, где было жарко, – бороться с бандитами. Он руководил губернским розыском. Слово его ценилось дорого. Розыск при нем повел широкое наступление на местную уголовную братию. Но бороться было трудно. Город лежал на пути с юга к Москве. Залетные бандюги появились здесь нежданно, как чума в средние века. После них оставались трупы и чудовищные слухи. Но Клейн осторожно и уверенно вел свою игру. Он походил на шахматиста, когда, склонив голову, как это было сейчас, излагал свои тщательно продуманные планы.

– Самое важное – информация, – заканчивал свое сообщение начальник, – кто‑то знает про убийство. Знает и его участников. На Горни знают многие. Раскидиваем бредень. Загребем один голавль – неплохо, выудим карась – хорошо. – Он замолчал, потом оглядел всех повеселевшими глазами и чуть улыбнулся.

– А поведет на операцию вас Степан Спиридонович. Наконец и он с нами. Это есть мой сюрпиз… Сбор в одиннадцать. Все.

В одиннадцать на тускло освещенном дворе губрозыска собралось полтора десятка сотрудников. Вечер обдавал холодным ветром. Большинство было в шинелях. От конюшни до ворот в линию стояли пять фаэтонов. У забора переговаривались возчики. Парни из бригады по особо тяжким поджидали своего начальника и глухо поминали Горны.

Когда‑то, несколько веков тому назад, была там Гончарная слобода. Еще и сейчас виднелись на этих местах развалины каменных горнов, на которых обжигали когда‑то глину. От них и получила слободка свое название. Теперь это была вольная слободка Горны – приют налетчиков и воров.

Вечерами выползали оттуда волчьи стаи. К рассвету сходились с добычей, делили ее у костров, пили, расшибали тьму гармонями и гитарой. По утрам по канавам и скверам города подбирали трупы обобранных до нитки людей. В прошлом году впервые дошли у властей руки до Горнов. Чоновцы и курсанты, окружив их со всех сторон, с боем ворвались в поселок. После стрельбы и повальных обысков увели с собой несколько десятков захваченных бандитов, унесли пять тел убитых и восемь раненых товарищей.

Но слишком удобно разлеглись они, Горны, – на самой границе города, железной дороги и степи. Было куда идти на дело, было куда удрать при опасности – рядом Москва, в другой стороне дорога на юг. И опять полнились Горны махровым цветом уголовной бражки.