Олег Верещагин - Путь в архипелаге (воспоминание о небывшем)

— Тогда ты поймёшь, — не обратил я внимания на его реплику, — почему я его убил… Скажи, — продолжал я, — тебе встречались негры, которые говорят по-русски?

Лешка удивился — открыто и несдержанно. Свёл брови, пожал плечами:

— Нет… Они, по-моему, вообще никаких языков не знают. А что?

— Ничего, — задумчиво покачал я головой. — Ну что, Леш, будем обустраиваться на зиму?

Холод, забравшийся под одеяло, разбудил меня неласковой рукой. Сентябрьское утро — это не шуточки, не разоспишься, даже если очень устал.

Я сел, всё ещё кутаясь в одеяло. Первое, что мне попалось на глаза, были пологие угловатые вершины, небрежно закинутые зелёным в алых и жёлтых узорах покрывалом леса.

Карпаты. Всю последнюю неделю они росли на горизонте над морем леса — к горам вообще очень трудно идти, они почти не меняются и не поймёшь, когда дойдёшь. Но вот вчера мы всё-таки дошли. Подъём начинался буквально за местом, где мы разбили лагерь.

Дошли до нашей странной, эфемерной цели…

…Мы шли весь последний месяц. Самой тяжёлой была неделя пути по болотам Полесья. И за весь этот месяц мы не встретили ни людей, ни негров — ни-ко-го. А ещё — фигово питались, охота почему-то была редкостно плохая.

«В Москве» мы обосноваться не смогли. Всё случилось в тот же день, когда мы сожгли форт прибалтов. Негры появились так неожиданно, что мы просто рванули в разные стороны — я со своими в одну, Лёшка со своими в другую, и больше мы не виделись. Ни о какой зимовке там и речи быть не могло, мы едва сумели оторваться.

Жаль. Отличное было место. Но, как пошутил Саня, иногородним в Москве закрепиться трудно было во все времена…

…Неподалёку с плоского камня рассеянной завесой падал в овальную выбоину водопад. Я увидел, что кое-кто поднялся раньше меня — кто-то сидел над водопадом, обхватив коленки руками и поставив на них подбородок. Я не сразу узнал Щуся, но мне сразу не понравилась его поза.

Я начал обуваться. Носки от бесконечных вынужденных стирок начали разваливаться, туфли (слава ГДР!) держались непоколебимо; хорошо ещё, мы тут не растём (между прочим, щетина у Вадима и Олега Крыгина, которые уже начали там бриться, расти перестала. Ногти тоже ни у кого не росли, а вот волосы на голове — почему-то да…)

Я сообразил, что нацепил на себя всё снаряжение, только когда уже сделал это. На верх водопада вела какая-то козлиная тропка, начинавшаяся сразу за выбоиной. Чертыхаясь про себя и желая Щусю всего самого нехорошего, я полез вверх — сработал «командирский инстинкт». Вообще-то я хотел разнести Щуся «за упадничество и отделение от коллектива». Но, поднявшись наверх, я обнаружил, что наш младший… плачет. И не скрывает это.

Я так обалдел, что остался довольно надолго стоять с краю обрыва и только через минуту сообразил подойти. И тихо спросил, даже не назвав его «Щусём»:

— Сань, ты чё, а?

Он сердито посмотрел на меня — сердито и беспомощно, потому что я видел, как он плачет, и сделать с этим уже ничего было нельзя. На пушистых ресницах висели слёзы, лицо пересекали мокрые дорожки. И с той отчаянной прямотой, которая появляется у мальчишек (по себе знаю), когда уже дальше некуда, ответил:

— Реву, а чего?

— Да ничего, а чего ревёшь-то? — уточнил я, присев рядом на корточки.

— Я… — он помедлил и закончил решительно: — Я домой хочу.

Я вздохнул. Вздохнул снова. И сказал:

— Не, Сань, домой не получится.

— Да знаю я, что не получится! — сердито отрезал он. — Я просто хочу, и всё.

Мне сегодня ночью дом снился… вот.

— Сань, — попросил я его, — ну ты держись, что ж теперь. Нам ещё тут жить.

Долго, наверное.

— Я ещё тут посижу, ладно? — тихо сказал он.

— Конечно, — кивнул я, поднимаясь, — посиди…

…Дежуривший Игорь Северцев бесшумно встал мне навстречу из-за мшистых камней. Если он и дрых (да нет, не в его характере это было), то внешне это никак на нём не отразилось. И вообще — Север изменился меньше всех нас. По крайней мере — опять-таки внешне.

— Доброе утро, — он махнул мне рукой. Я подумал, что уже давно не пожимал никому руку — какой смысл, если живёшь рядом с людьми и видишь их постоянно?

— Доброе утро, — кивнул я и оперся о камень. — Ну, как дежурство?

— Перед самым рассветом, как заступил, вон там, — он указал подбородком в скалы, — кто-то ревел. Довольно страшно, если честно… Может, пещерный лев, как у Жоржа Рони-старшего?.. Что со Щусём?

— Нервы, — коротко ответил я. — Ладно, сейчас будем подниматься. И сегодня начнём искать хорошую пещеру.

— Продукты надо спешно запасать, — высказался Игорь. — Зелень обязательно, а то…

— Знаем, читали про цингу, — ответил я. — Запасём, осень-то ещё только начинается… И зимняя одежда нужна, шкуры… — я вздохнул. — И до фига всего.

— Тут дальше много этих туманных пятен, — задумчиво вспомнил Игорь. — Интересно было бы узнать, что там, в них…

— Да не валяй дурака, — помотал головой я. Игорь улыбнулся:

— Ты раньше был любопытней.

— Я стал осторожней, — пояснил я, — потому что отвечаю теперь не только за себя.

Завтрак получился скудным, как и всё последнее время. Соль кончилась ещё в Полесье, приходилось пользоваться пеплом. Дожёвывая свою порцию, я пробурчал:

— Сейчас разойдёмся искать жилище. Давайте, ребята, не балдеть, искать сразу то, что нужно. Пещеру, просторную, с водой, если не внутри, то рядом. Нам там жить. Зимовать.

Я, если честно, сам почти не верил в то, что говорю. В смысле, что придётся тут зимовать. Нет, честное слово, мне до сих пор казалось, что вот-вот всё кончится…

…Мы шли вчетвером — я, Сергей, Танюшка и Ленка Чередниченко. За прошедший месяц Сергей и Ленка начисто перестали скрывать свои отношения, временами приводя меня в тихое бешенство. Да и вообще — межполовые связи стали вырисовываться всё чётче. Вадим, например, с взаимностью окончательно увлёкся Наташкой Крючковой, замкнутый Олег Крыгин — ко всеобщему удивлению, — сошёлся с Ленкой Власенковой, нашим «завхозом»… «Парочка кулаков», — подкалывал Саня, который оставался стоек и «не покобелим», по собственному выражению.

А я… Про себя я называл Танюшку «моя». И никто, собственно, в этом и не сомневался, и она вела себя так, словно это реальность… временами. А временами я и сам не мог понять, что ей нужно от меня и от жизни, и это наводило на печальные размышления. «На Земле» отношения были проще.