Борис Ляпунов - Искатель. 1963. Выпуск №6

— Где искать Якова-то Гавриловича-то? А где ж он быть должон? — спросила доярка у самой себя. — Он, должно стать, с утра в черемуховой роще, у мельницы. Ступай в рощу, тамо-ко он…

По земляной дамбе мы вышли к старой, утопающей в пенном черемушнике мельнице. За мельницей по взгорку и дальше по лугам до соснового бора буйствовало все то же половодье черемухи.

Вошли в рощу и замерли, охваченные запахами прохладного цвета, черемуховой смолы, прошлогодних листьев. Роща казалась и густой, и белой, и в то же время глубокой, прозрачной, и, не знаю, как это сказать, — невесомой, что ли, ускользающей в июньскую даль. Отцветшие лепестки сплошь засеяли теплую землю; медленно, наискосок падали меж стволами.

Пробираясь между деревьями, мы вышли на край широкой круглой поляны; в центре ее рос корявый размашистый вяз, рядом поднимался гранитный обелиск. Перед обелиском на скамейке сидел старик.

Узкоплечий, сутулый, бритоголовый — конечно же, это Яков Гаврилович. Он увидел меня и поднялся.

— Здравствуйте, здравствуйте! Слышал про вас, звонили из райисполкома. Присаживайтесь, — ладони Якова Гавриловича были жесткими и шершавыми, как ореховая скорлупа.

Старость словно не касалась его лица; длинное, с резкими морщинами между бровями, оно было гладким и моложавым. Вот только глаза, какие-то печальные и полинявшие, как голубая эмаль, говорили о возрасте и давно пережитых страданиях.

— Извиняйте, что вас не встретил, — снова сказал Яков Гаврилович. — В другое время со всей душой бы, а нонче не смог. У меня нонче день особенный — третье июня.

Сказав эти довольно странные слова, он поднял глаза на обелиск, увенчанный охапками черемуховых веток. На вершине обелиска краснела пятиконечная звезда, под ней на сером граните строгой колонкой чернели имена восемнадцати человек. А под именами была высечена краткая надпись:

«Вечная слава борцам Революции!»

Яков Гаврилович сложил руки, уронил их между коленями.

Я спросил:

— Кому это обелиск?

— Красным партизанам, — ответил Яков Гаврилович. — Колчаковцы на этом месте восемнадцать человек порешили. В девятнадцатом году дело-то было, третьего июня…

Существовала какая-то связь между братской могилой, третьим июня и Яковом Гавриловичем, но какая? Я стал осторожно, наводящими вопросами выяснять эту взаимосвязь…

Третьего июня девятнадцатого года колчаковцы прорвали наш фронт и вышли на Вятку. Передовые части генерала Каппеля докатились до Сосновки. Азинцы отчаянно защищали деревню, но вынуждены были отступить. Колчаковцы взяли Сосновку, и началась расправа над мирным населением. Деревенский поп выдал карателям всех местных коммунистов, комбедчиков и партизан. Их было восемнадцать. Восемнадцать истерзанных, избитых, искалеченных пригнали в черемуховую рощу, на эту поляну, заставили рыть общую могилу.

Коммунисты рыли себе могилу, а колчаковцы издевательски пели над ними: «Вы жертвою пали в борьбе роковой…»

Яков Гаврилович говорил и все ниже опускал голову, вбирая ее в узкие плечи. Голос его стал тусклым и хмурым.

— И в эти минуты азинцы оправились и снова на Сосновку ударили. Да не успели только. Колчаковцы всех расстреляли, могилу ветками и землей кое-как засыпали. Командир-то, Азин-то, сам могилу раскапывал, расстрелянных на руках выносил. Из восемнадцати один только немного дышал, Его в грудь тяжело ранили, без памяти был. В этой могиле и братья мои лежат…

— А выжил он, восемнадцатый?

— А я и буду восемнадцатым-то. Я, можно сказать, на собственную могилу прихожу. Каждое третье июня…

Молчание было долгим и грустным. Над поляной подул ветерок, со всех сторон посыпались бесшумные влажные лепестки. Яков Гаврилович снова заговорил:

— Я тогда молод да силен был, живо оклемался и к Азину добровольцем ушел. Город Екатеринбург, нонешний Свердловск, с ним брал. А потом под Царицыном бились, там меня снова поранили, пришлось домой возвернуться. Много позже узнал: Азин на Маныче попал в руки деникинцев. К себе переманивали, не пошел. Тогда они его расстреляли. Ах, какой командир был, какой человек жил на земле! О нем в дивизии песню сложили. В походе пели, на привалах.

Как хорошо, что Яков Гаврилович вспомнил о песне!

— Слова героя никогда с делами не расходятся?.. Вы про эту? — спросил я.

— Вот-вот, эта самая, — твердая голубая эмаль появилась в глазах старого азинца, морщины между бровями разгладились.

То ли показалось мне, то ли почудилось, но сразу покачнулись и рассеялись кружевные ветки черемухи, раздвинулись сосновые дали, заревели гневные взрывы снарядов, замелькали в пороховом дыму боевые лошади, и возник всадник в папахе, с красным бантом на тужурке, с шашкой, приподнятой над головою…

О том, кто такой был Азин, красноречиво говорит документ времен гражданской войны:

«Начдив тов. Азин был и всегда останется честным, стойким, доблестным борцом за власть трудящегося народа, непримиримым врагом всех насильников и эксплуататоров.

Герой Азин с первого дня Революции боролся в первых рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии, он во главе доблестной 28-й дивизии дрался и разбил чехословаков на востоке, Колчака в Сибири и деникинские банды на нашем фронте. Он награжден за свою храбрость и преданность делу Революции орденом Красного Знамени.

Этот приказ был написан после того, как деникинцы в провокационных целях известили, будто Азин, попавший к ним в руки, предал дело революции.

В тридцатые годы, воссоздавая историю гражданской войны, некоторые историки допустили явные извращения и произвольным толкованием исказили облик В. М. Азина. Документальная повесть А. Алдан-Семенова, с отрывком из которой вы познакомились, представляет собой попытку по рассказам живых современников Азина воссоздать светлый образ героя гражданской войны.