Анатолий Маркуша - Нет

Кира долго плакала потом, а Виктор Михайлович, придя в себя, пытался успокоить ее:

— Ну, не могу я, не могу мириться с тем, что ненавижу. Ты прости. За слова прости меня, ладно?

Хабаров с нетерпением ждал, когда она окончит свой Историко-архивный институт. Говорил:

— Как все науки превзойдешь, так родишь сына.

И она превзошла науки и родила Андрюшку. Хабаров любил сына и никак не мог примириться с тем, что, на его взгляд, Андрюшка рос слишком медленно.

Когда парню исполнилось два года, Хабаров притащил в дом настоящие лыжи с жесткими, пружинными креплениями. Крепления были сделаны на заказ в авиационных ремонтных-мастерских, и ботинки пошиты на заказ. Все это стоило очень дорого и добыто было с большим трудом.

— Ты с ума сошел, — сказала Кира, — он же еще маленький для таких штук.

— Ничего, пусть привыкает.

Однажды невзлюбившая Хабарова подруга Киры Соня пришла в дом, когда хозяйки не было. О чем она говорила с. Виктором Михайловичем в тот вечер, Кира, естественно, не знала. Но, вернувшись, сразу почувствовала: настроение у мужа испорченное.

— Ты чего невеселый?

— Так, — сказал Хабаров.

— Кто был твой отец?

— Как кто? — не поняла и удивилась Кира.

— Ну, какую должность занимал, кем работал?

— Тебе для анкеты надо?

— Нет. Сам хочу знать.

— Папа окончил Тимирязевскую академию, всю жизнь занимался, овцеводством и считал это дело самым важным на свете…

— А за что же ему присвоили генеральское звание?

— Какое генеральское звание? Он работал в министерстве, был начальником главка, членом коллегии…

— Очень интересно. А вот твоя Соня объяснила мне сегодня, что ты генеральская дочка и мне следует это иметь в виду.

— Если хочешь, папа действительно занимал генеральскую должность… По масштабу… Понимаешь?

— Это ты сама Соне объяснила?

— Ну, а если даже сама, то что?

— Глупо. Так бессмысленно и бездарно врать — глупо. Они поссорились в тот вечер. А Кира так и не поняла, что взбесило Хабарова, чем были вызваны его злые слова:

— Смотри, Кира! Если ты мне когда-нибудь так по-дурацки соврешь, берегись. Я не проглочу.

Как-то, прибирая в квартире, Кира нашла на его столе страничку из большого блокнота, исписанную четким прямым почерком Хабарова. Начала текста не было, конца тоже не было, и Кира не могла понять, что это — заявление, объяснительная записка, может быть, черновик выступления. Хабаров писал:

«….и продолжаю настаивать: в стране с всеобщей грамотностью, с громадными тиражами периодических изданий, с невероятным числом подписчиков выпуск стенных газет — бессмысленная трата времени. Анахронизм чистейшей воды.

Но еще больше меня удивляет, для чего вы, занятые люди, расходуете время и энергию, утомляете серое мозговое вещество на расследование и обсуждение «вопроса». Говорил или не говорил, когда, кому, при каких обстоятельствах? Чего тут расследовать? Спросили бы у меня сразу, и я б вам сказал: говорил! Думаю так, а не иначе и скрывать свои мысли не имею причин. И все было бы ясно.

Полагаю, что моя идейность, если уж возникла необходимость в ее контроле, может быть измерена другими методами и совсем иными параметрами. Проверьте, честен ли я в оценке той техники, которую испытываю. Если найдете изъян в оценках, пристрастность, соглашательские тенденции или что-нибудь подобное — бейте меня. Установите, достаточно ли принципиален в своем подходе к делу, к людям, позволяю ли себе скользкие сомнительные формулировки в заключениях, которые подписываю. Найдете, что недостаточно принципиален — наказывайте, изгоняйте.

Неужели вы не понимаете, что человека следует проверять по его поступкам, по его делам? Неужели вы не видите, где главное, а где второстепенное? И разве вам дано право унижать человеческое достоинство весьма сомнительными способами ведения…»

Вечером, когда Хабаров вернулся домой, Кира спросила:

— У тебя неприятности, Вить?

— С чего ты взяла?

Кира показала ему блокнотный листок. Виктор Михайлович поморщился и сказал:

— В душе он был романистом плодовитым, как Оноре де Бальзак, и утонченным, как Стендаль, он никогда не терял времени между полетами и строчил книгу за книгой, правда, мир еще не знал его имени, но с годами узнает и запомнит и скорей всего увековечит…

Они жили хорошо. И за все десять лет у Киры не было причины всерьез усомниться в этом. Конечно, случались и недоразумения, случались и неприятности, но, в конце концов, разве совместная жизнь двух людей не требует постоянных взаимных уступок? Кира уступала легче, он — труднее, но, в общем, все было хорошо.

Первые годы Киру беспокоил его неизменный успех у женщин. И даже не сам успех — он должен был нравиться! Ее огорчало, что Хабарову этот успех доставляет явное удовольствие. Он, так иронично относившийся к своей растущей час от часу популярности, вдруг начинал глупо ухмыляться и страшно хорохориться под взглядом какой-нибудь хорошенькой мордашки.

— Ви-и-итя! Это же несолидно. Она учится в девятом классе…

— Ты так считаешь?

— Слепому видно…

— Вас понял, переключаю внимание.

Скоро, однако, Кира убедилась, что дальше улыбок и петушиного распускания хвоста дело не заходит, и успокоилась. С тех пор она никогда и не думала, что их совместной жизни может что-нибудь угрожать.

Все произошло совершенно неожиданно.

Кира забеременела во второй раз. Сказала ему, он обрадовался:

— Андрюшке напарник в самый раз. Очень ему нужен напарник, чтобы не рос эгоистом, чтобы не был центропупистом вообще?.. Вообще одного пацана в доме мало…

Кира же считала, что Андрюшки ей вполне достаточно. Она ничего об этом не говорила, но думала именно так. Потому через некоторое время она сообщила Виктору Михайловичу, что врачи находят у нее какие-то серьезные отклонения от нормы и советуют прервать беременность.

Хабаров всполошился, он готов был поднять на ноги всю медицину. Но Кира, хотя и вздыхала, хотя и уверяла, что до смерти боится предпринимать какие-нибудь шаги, что до сих пор ей ужас как везло и не приходилось обращаться к врачам, сказала:

— Раз надо, то надо… Теперь не средневековье и риска, пожалуй, никакого нет… Хотя…

В конце концов Виктор Михайлович, жалея Киру, стал ее успокаивать:

— Не волнуйся. Я просто не знаю женщины, которая не прошла бы через это. Стоит ли так нервничать? Раз необходимо, раз иначе никак нельзя…

И незаметно роли их переменились.

Теперь Кира говорила:

— В первый раз, наверное, все страшно…

А Хабаров успокаивал:

— Так ведь, если всерьез разобраться, жить и вообще страшно.

Кира легла в хирургическое отделение гинекологической больницы. И он, нарушая, казалось бы, незыблемую традицию этого медицинского заведения, дважды в день приезжал ее проведывать. Передавал записки, цветы, конфеты, всякий утонченный харч (еду он всегда называл харчем).

Но… но, вернувшись домой, Кира сразу, от порога, поняла: хорошая жизнь кончилась.

Хабаров был вежлив, предупредителен, но он был не тот. Впрочем, ни в первый, ни во второй, ни в третий день никаких объяснений не последовало. И только через неделю, решив, видимо, что Кира вошла в норму, он сел против нее за стол и спросил:

— Скажи, Кира, когда ты первый раз делала аборт?

Она посмотрела на него и поняла: врать нет никакого смысла. Поигрывая обручальным колечком, легко соскочившим с похудевшего пальца, не глядя ему в лицо, сказала:

— Давно. А что?

— Точнее.

— До тебя. — И сразу попыталась атаковать: — Но я никогда и не выдавала себя за девушку, я честно предупредила тебя. Ты забыл?

— Не понимаю, для чего надо было обманывать и не просто…

— Когда? В чем я тебя обманула? Собственно, что ты имеешь в виду? Я не понимаю…

— Все ты понимаешь. День за днем перед больницей ты заставляла меня беспокоиться, думать, волноваться. Ну, для чего ты повторяла на все лады: это впервые, я никогда раньше… мне так везло… Врала и знала, что врешь. Для чего?

— Витя, я сейчас объясню.

— Объяснить ты ничего не можешь. Или человек врет, или не врет. Нюансы значения не имеют. А я предупреждал тебя, Кира, мне не ври. Никогда не ври. Чего ж теперь говорить, когда доверие кончилось. Говорить теперь поздно. Больше в этом доме меня не будет.

— А как же Андрюшка?

— Разве я от сына отказываюсь?

— Но так же нельзя, Витя…

— Возможно, и нельзя, но так будет.

Кира долго не могла прийти в себя. Ей все казалось, что Виктор просто воспользовался поводом и не открыл перед ней подлинной причины, толкнувшей его на столь немыслимый, столь отчаянный шаг. Она пыталась говорить со свекровью, с которой у нее всегда были противоестественно хорошие отношения. Но Анна Мироновна только и могла сказать: