Анатолий Маркуша - Нет

— Да что ты, Витя, Кравцову такая муть никогда в голову не придет.

— Сам он может и не подумать, а подсказчики найдутся! Слишком он, к сожалению, в последнее время стал к окружению своему прислушиваться.

— Выпить хочешь? Ребята из Еревана коньячок привезли.

— Спасибо, не хочу.

— Я тоже не хочу. — Держась обеими руками за спину и чуть-чуть раскачиваясь, Орлов прошелся по комнате. — Так что, решили?

— В принципе — да. Решили. А подробности уточним завтра. Согласен?

— Согласен.

На этом они расстались.

Курс на юго-восток. Высота — десять тысяч. Звезд не видно, горизонта не видно. Ничего не видно. Но в какой-то момент на черноте, не имеющей ни конца ни края, проступает белесое пятно. Пятно меняет очертания, увеличивается, обретает окраску. Сначала становится бледно-бледно-бледно-желтым, потом — розовым, потом — тускло-красным. Пятно растекается.

Из крошечного озерцо вытягивается в порядочное теплое озеро, в горячую реку, уже не бледно-красную, а рубиновую. Река рвет берега, меняет русло, ширится, переполняясь оранжевой, лучистой лавой. Река дробится на протоки, слизывает темные островки, охватывает своим сиянием добрую половину неба. И вот уже голубой, едва уловимой черточкой намечается горизонт.

Горизонт плавится: голубой, светло-соломенный, золотисто-желтый. Дальше смотреть невозможно: золото горит, золото слепит… И разом на работу выходит солнце. Налитое пожаром, оно быстро поднимается по блеклому чистому небу.

Если бы авиация могла подарить человеку только одну-единственную радость — встречу с восходящим солнцем на высоте в десять тысяч метров, и то стоило бы бросить все земные заботы и уйти в летчики…

На этот раз начлет смотрел почти весело. И не тянул слова, и не косился в окно, а сказал просто:

— Отпуск? Законное дело. Только хорошо бы дополучить с тебя, Виктор Михайлович, один полетик. Ты как?

— Какой полетик?

— Завтра-послезавтра выкатят большую машину Севса. Ноги заменили, еще кое-какие доработки сделали, так, мелочь всякую… Ну вот. Контрольный облет за тобой. Чего там осталось — часа на три!

Хабаров согласился. Он не очень верил, что машина будет действительно готова завтра-послезавтра. Так всегда бывает: обещают вот-вот, а как до дела доходит, так жди неделю, а то и все две, но отказываться не стал. Виктор Михайлович считал своей прямой обязанностью довести работу до конца. И хотя в том, что эта работа распалась на два этапа, его вины не было, спорить и не подумал.

— Хорошо, додадим полетик, что должен, то отдам.

Теперь он знал: его задача состоит в том, чтобы лишний раз не попадаться на глаза начальству. А то непременно сунут куда-нибудь на подхват, и тогда не скоро вырвешься.

Хабаров наведался на машину Севса и убедился — работы там еще дней на пять, не меньше. По утрам он приезжал на аэродром и сразу же, не заходя в летную комнату, прятался либо в техническом отделе, либо в спецбиблиотеке, либо нырял в комнату отдыха для перелетных экипажей.

Черно-белый автомобиль Хабарова стоял напротив административного корпуса Испытательного центра, каждому ясно: Виктор Михайлович здесь, но найти его было не так-то просто.

В техническом отделе Хабаров изучал материалы, так или иначе связанные с двигателями последней модификации. Двигатели его беспокоили. Со дня катастрофы Углова двигатели гвоздем засели в голове Хабарова. И что бы он ни делал, чем бы ни занимался, мысли его снова и снова возвращались к обстоятельствам несчастья. Его угнетала неясность…

А в спецбиблиотеке он перелистывал зарубежные авиационные журналы и постоянно брал разные биологические издания Академии наук. Биология занимала его давно. Не вообще биология, а, так сказать, инженерный ее аспект, конструкции живых моделей. Как ориентируются в полете перелетные птицы? Предположений существовало много, но четкой схемы не открыл еще никто.

А ведь существует же у птиц какая-то навигационная система, должна существовать.

Его занимало все, что хоть как-то относилось к механизму машущего полета. Он не был оптимистом и не очень верил в усилия многих фанатиков, которые бились над созданием махолетов. Но ему было интересно.

И познакомиться с локационным устройством летучих мышей тоже было интересно…

Термина «бионика» в ту пору, кажется, еще не существовало, но исподволь эта наука нарождалась, складывалась и вот-вот должна была заявить о себе. Хабаров не был пророком, но нисколько не сомневался, что у будущей бионики — дальняя дорога…

В комнате отдыха перелетных экипажей он искал встречи со знакомыми ребятами, которых нет-нет, да и заносило на аэродром Испытательного центра. Хабаров любил послушать авиационные россказни — совершенно обязательный, неофициальный гарнир любого разговора, возникающего всюду, где скапливается летающий народ. Словом, дни вынужденного бездействия Хабаров старался проводить с пользой и удовольствием.

Именно в комнате отдыха он узнал, что на посадку запросился командир отряда игнатьевского испытательного заведения Лева Рабинович. С Рабиновичем Хабаров подружился еще в летной школе. Виделись они редко. Хабаров знал, что Рабинович закончил инженерную авиационную академию, заочно прошел курс адъюнктуры, защитил диссертацию и ни на день при этом не бросал летной работы.

Когда изуродованный всякими надстройками, пристройками, весь утыканный антеннами, в прошлом транспортный корабль, а теперь летающая лаборатория игнатьевского заведения подрулила к стоянке, первым, кто пришел встречать машину, был Хабаров.

Легко взбежав по трапу, Виктор Михайлович шагнул в салон и остолбенел. Все пространство от двери до пилотской кабины было заставлено шкафами-панелями, блоками и черт знает, чем еще.

Самолет превратили в гигантский радиоприемник. В салоне было нестерпимо жарко, воняло краской, канифолью, звериным потом. Девушки-экспериментаторы были в купальных трусиках и лифчиках, какой-то босой парень прыгал по кабине в черных плавках.

Ничего не понимая, чувствуя только, как он покрывается липкой испариной, Хабаров стал осторожно пробираться к пилотской кабине. С Рабиновичем он столкнулся в дверях. Коротконогий, широкоплечий, покрытый черной курчавой шерстью, Левка давал какие-то указания бортинженеру и одновременно пытался натянуть на себя брюки. Рабинович увидел и сразу узнал Хабарова. Путаясь в штанине (одна уже была надета, другую он держал в руках), рванулся к Виктору Михайловичу:

— Витька! Привет. Беги на волю из этого сортира. Беги, пока не задохся. Я сейчас, только чуточку зачехлюсь… Они обнялись уже под крылом.

— Слушай, Левка, что это за зверинец? Как ты можешь в нем летать?

— Если Родина прикажет, комсомол ответит: есть! — выкрикнул Рабинович и засмеялся. Но Хабарову было не смешно.

— Нет, серьезно, что это такое?

И, сразу перестав смеяться, Рабинович сказал:

— Мы испытываем системы. Сначала возили пять блоков, и все шло нормально — было тепло. Теперь возим тридцать четыре блока, и стало как в душегубке. Когда строилась эта лаборатория, отбор тепла от электронной аппаратуры не запроектировали, потому что никто не знал, что на ней будет исследоваться. А теперь… теперь ни черта уже не сделаешь. Полумеры тут не помогут. Нужна другая машина. Кстати, она уже строится, а пока… Нельзя же остановить работу. Мучаемся, летаем голяком.

— Ну, я тебе скажу, Левка, — силен ты, если соглашаешься. Я бы все министерство вверх ногами поставил, но вентиляцию бы пробил…

— Витенька, барбос, или ты не понимаешь, что такое надо? Тут каждый час дорог. У них базы, Витя, им же до нас ближе, чем нам до них. Про крокодила знаешь: от кончика носа до кончика хвоста — пять метров, а от кончика хвоста до кончика носа — семь… Ну? Понимаешь, или тебе еще объяснить?

— Левчик, я слышал, что ты стал сильно ученым малым, а ты, оказывается, просто агитатор?

— Да. А что? Агитатор. Приходится. Обнявшись, они пошли вместе в диспетчерскую. Рабинович едва достигал до плеча Хабарова, и рядом они выглядели очень забавно.

Вспомнили старых друзей, поговорили о делах семейных, перекинулись анекдотами. Хабаров сказал:

— Ты Збарского знаешь?

— Александра Симоновича? Вопрос!

— Наверное, Александр Симонович перейдет скоро к вам.

— С чего бы?

— Да так внешние факторы сложились. Бывает. — Хабаров помолчал. — Обласкай его, Лерка. Он очень хороший мужик и летчик настоящий, но последнее время ему фантастически не везет. Полоса.

— Его бы к нам начлетом поставить, — сказал Рабинович и даже присвистнул от удовольствия. — А? Мысль?

— Это действительно толковая мысль.

— Надо будет провентилировать, надо будет поднажать на Игнатьева.