Олег Верещагин - Скаутский галстук

— Победят наши, — уверенно сказал лейтенант. — И вы отстроитесь. И будет, как раньше…

— Нет, — вздохнул мальчишка и сказал по-взрослому: — Как раньше — уже не будет…

Когда мы уже собирались идти дальше, я хотел отдать мальчишкам банку консервов. Просто отдать. Но Виктор отрезал:

— Нельзя. Нам нужнее.

Что тут сказать? Он был прав, хотя это была злая правота. Я убрал банку обратно в противогазную сумку, и мы зашагали к пока что неведомому нам месту днёвки…

…На этот раз мы за… задневали, если так можно сказать, в старом блин-даже — это место знал Сашка. За кустами около него на поросшем травой холмике лежал плоский камень, на котором было нацарапано:

Трое бойцов Красной Армии

— Это я написал, — сказал Сашка, тронув камень носком сапога и снимая пилотку. — Я похоронил и я написал… В блиндаже пулемёт стоял, — он махнул рукой в сторону видной просеки, — а вон там фрицевская пехота шла… Ну они и дали… Потом у них патроны кончились, они фрицев ближе подпустили, вышли и гранатами… — он вздохнул. — Я ни как их зовут не знаю, ничего. Один молодой совсем, двое мужики лет по тридцать… вот и всё.

— Медальоны не забрал? — спросил Витька, тоже снимая фуражку. [Медальоном в Красной Армии называлась пластмассовая трубочка, в которую вкладывался листок бумаги с данными бойца. Медальон зашивался в специальный кармашек гимнастёрки. ]

— Я не знал тогда про них, про медальоны…

— Ладно… — лейтенант кивнул. — Спите спокойно, товарищи. Мы за вас отомстим…

«Господи, — подумал я, — я знаю, Ты велел прощать, я верую в Тебя, я чту Твои заповеди… Прости меня, я повторю: мы отомстим за них, и за остальных — мы отомстим… Пусть на мне будет грех, но я не прощу всего, что видел тут, не брошу своих друзей, я буду мстить…»

Ребята ушли за кусты, а я перекрестился, глядя на могилу…

…Под вечер пошёл дождь, протекли остатки крыши, и мне вообразилось, что я всё ещё в другой сожжённой деревне, и всё, связанное с отрядом, мне приснилось. Открыв глаза, я увидел Юльку и долго не мог сообразить, кто это. По обваленным ступенькам бежали ручейки, штанина у меня промокла. К дождю примешивались ещё какие-то звуки, я моргал, зевал, а потом почти вскочил:

— Немцы!.. — я осекся и начал всех трясти по очереди: — Немцы, вставайте же…

— Не ори, — прошептал Витёк, — я не сплю уже. Тихо. Они на вырубке… Можешь в амбразуру глянуть.

Я осторожно подобрался к амбразуре. Немцы в самом деле разгуливали по вырубке. Вернее — как разгуливали? Видно было, что им мокро, тошно и очень не хочется тут находиться. Под дождём их чёрные клеёнчатые плащи отливали серебром в последнем дневном свете. Они грузили — сами, надо же — в кузов здоровенного «бюссинга» берёзовые хлысты.

— Дрова запасают, — сказал я и перевёл дух. — Блин, перепугался я…

— Какой блин? — сонно спросила Юлька.

— Присловье такое… — отозвался я. — Есть будем?

— Будем, — усмехнулся Виктор. — Поедим и пойдём. Нам ещё насчёт «Взрыва» и «Стрелков» нужно выяснить… да и с нашими с Большой Земли неплохо бы повидаться.

— Связь же есть, зачем их искать? — Сашка сел.

— Связь связью, а лишние контакты не помешают…

— Двое сюда идут, — Женька, тоже заглянувший в амбразуру, отшатнулся.

— Тихо, — Виктор достал финку. Мы рассосались по стенкам и замерли, тоже обнажив клинки.

Немцы прошли совсем близко. Через вход я видел, как они постояли у начала тропинки в лес, вроде бы мочились и о чём-то переговаривались. Винтовки висели за плечами стволами вверх… и я увидел, что пальцы Сашки на рукоятке финки побелели, а глаза замерцали, как разлитая ртуть. Но он, конечно, сдержался, и немцы вернулись обратно на просеку, снова прошагав мимо блиндажа.

— Паршивая погода, — сказала Юлька. — В лесу в дождь всё шепчет. Ничего не услышишь. В дождь надо на месте сидеть.

— Ну, мы на месте сидеть не можем, — возразил Виктор, — нам так и так не миновать идти…

— Уехали, — оповестил Женька. Это мы и сами слышали — «бюссинг» зарычал, и этот звук уплыл куда-то по просеке. Сашка потянулся:

— Давайте есть, что ли…

Порции были — всего ничего, конечно, но мы не спешили. Никому не хотелось вылезать под дождь. Все надеялись, что, пока мы поедим, дождь как-нибудь сам собой кончится. Глупо, конечно. Природе плевать на человеческие проблемы. Я это давно понял, а уж сейчас убедился в этом окончательно. Всем, кто желает «единения с природой», я хочу напомнить, что такая ерунда, как крем от комаров — достижение цивилизации, а без него эти мелкие пакостники в лесу достанут вас даже в дождь. Хорошо ещё, что май, а не октябрь… хотя — мне-то предстоит тут и октябрь увидеть. А вот интересно — что мне дальше делать? Ну, буду в партизанах где-то до сорок четвёртого. Будет мне семнадцать. Запишусь добровольцем в армию… А что, если в армии и остаться? Довоюю, если не убьют, конечно. Раз я с оккупированной территории, то скажусь — мол, ни родни, ни документов. Выправят новые… В то, что меня бросятся сажать в лагерь, как-то не верилось. Я читал документы в одном сборнике, там указывалось, что из четырёх миллионов наших пленных, побывавших у немцев, погибло около двух с половиной миллионов, примерно сто пятьдесят тысяч сбежали на Запад после войны, а из вернувшихся где-то миллиона четырёхсот тысяч в лагеря попали только сто двадцать тысяч человек. И в основном правда те, кто сотрудничал с гитлеровцами. Просто по телику это раздувают, вот и кажется, что в лагеря сажали просто за то, что побывал в плену или под оккупантами… Останусь в армии. Попробую поступить в училище на офицера. И буду себе пенсию выслуживать. Вот только тяжеловато будет жить, зная, чем всё это кончится — с Союзом и вообще… На Юльке женюсь, детей назаводим, штук пять. Если она согласится… Должна согласиться, они тут всё ещё считают, что много детей — это хорошо… Развести бы её снова на поцелуи, только так, чтобы по морде не схлопотать… или даже на что-то большее подбить.

— Ты что, уснул, Борька? — услышал я шёпот Сашки, и он хлопнул меня по плечу. Я встрепенулся.

Мы шагали и шагали себе по лесу — Сашка, я, Юлька, Женька и Виктор. И сейчас Сашка, остановившись, подождал меня и улыбался. Совсем стемнело, небо в тучах, но его улыбка светилась в ночи, как маяк и мне вдруг стало за него обидно. Хороший друг. Может быть, даже лучше Вальки — тот, по крайней мере, меня не откапывал из могилы. И вот…

— Не, я задумался, — покачал я головой. И шепнул: — Сань, тебе Юлька нравится?

— Ты, я вижу, сильно задумался, — он перестал улыбаться. — Скажи Виктору, что мы подходим к оврагу, про который он говорил…

…Овраг уходил, как мне показалось, в глубины земли, но потом, когда сырые стены почти смыкались наверху, он вдруг словно бы распахивался — и мы оказались на дне котловины, похожей на стакан. Наверху над ней почти смыкались кроны деревьев. Наверное, сюда и сильный дождь не попал бы… Было совсем темно, но глаза привыкли к мраку, и я различал остатки разрушенных шалашей, какие-то деревянные конструкции, ещё что-то. Виктор поворошил ногой — звякнули гильзы. Он сказал тихо:

— Ну, вот и «Стрелки»… Вот почему про них ничего не слышно… И до них егеря добрались… Говорили же Чусовому: зажмут тебя в твоём «стакане» (я удивился, до чего точно угадал!)… А он всё: «Пусть найдут сначала, немцы — они в лесу слепые!» Не очень-то и слепые…

— Мы сюда шли? — спросил я. Вместо лейтенанта ответила Юлька:

— Да… Тут отряд «Стрелки» базировался… ещё недавно… Может, они ушли, Вить?

— Не ушли, — сказал откуда-то сбоку Женька…

…Не меньше двадцати трупов — безоружных и уже сильно разложившихся, странно, что мы не почуяли запаха сразу — лежали навалом в ручьевой промоине за лагерем, под самой «стенкой стакана». Рассматривать их подробней ни у кого, конечно, желания не было. И так всё становилось ясным.

— Значит, «Ленинцы» целы… и надо ещё «Взрыв» найти, — сказал Виктор. — И будет три отряда… Зря Мухарев в Белебелку ушёл, раздавят немцы Белебелку рано или поздно… А в конце прошлого года было больше двадцати отрядов…

Голос нашего командира был усталым и тусклым, как дождь. И я сказал:

— Ладно тебе. Ничего не кончено ещё. Всё только начинается…

Дождь шёл всю ночь и весь следующий день. Мы вымокли до такой степени, что это уже перестало причинять какие-то особенные неудобства. Другое дело — я не представлял себе, какие буреломные чащи есть на Псковщине! К нашему времени их свели, наверняка. А тут — прежде чем заночевать, мы еле ползли завалами, где и волки, наверное, не живут. И спать завалились в какую-то берлогу под валежником. Я до такой степени устал, что не помню, как уснул и как спал, честное слово.

Вечер был серый и тёмный, только где-то далеко на западе за деревьями горела красная полоска. Похоже было, что ночью дождь всё-таки прекратится. Когда мы поднялись, Виктор уже был на ногах и вертел в пальцах кусочек фольги.