Олег Верещагин - Скаутский галстук

27

Отец Николай и Кимка висели рядом. Их можно было различить только по росту и сложению — оба тела сильно обгорели. Кисти рук у повешенных были отрублены, между ног всё сожжено, глаза выдавлены. Шею отца Николая охватывала цепочка его креста. Шею Кимки — галстук, ярко-алый на чёрном.

Отца Николая повесили на цепочке креста. Кимку — на галстуке.

Мы стояли под виселицей и молчали. Я перекрестился — ребята даже не обернулись на меня. Юлька смотрела глазами такими же чёрными, как и тела погибших. Женька чуть покачивался и моргал. Сашка молчал, только как-то посвистывал сквозь зубы. Лиц остальных я не видел. А своего не чувствовал — оно онемело и стало чужим.

— Вот так, значит, — сказал наконец Сашка и повёл плечом, поддёргивая ремень ППШ. Оглянулся на собравшихся людей: — Кто это сделал?

— Эсэсовцы и сделали, — подал кто-то голос. — Батюшка пришёл, говорит — меня берите, а мальчонку отпустите… Они в смех и обоих в дом затащили. А длинный такой, худой, говорит: мол, молись, святоша, пусть бог спасает тебя и мальчишку…

— Их мёртвыми повесили? — спросил Сашка, и в голосе его была надежда. Уже другой голос ответил:

— Да нет, оба живые были, когда сюда их притащили, только не своими ногами уже шли… — и ещё один голос истерически закричал:

— Уходите! Уходите отсюда! Они ж опять придут, они всю деревню спалят! Вы там воюете, а нам да нашим детям…

Сашка выстрелил, и толпа раздалась от тяжело упавшего мужского тела.

— Кто ещё хочет что сказать? — голос Сашки был чужим. — Кто ещё своими соплями Советской Власти на жалость капать хочет? Кто ещё хочет победы за печкой подождать? Подай голос, ну? — ответом было ошалелое молчание. Сашка убрал «штейр» в кобуру и сказал: — Эти люди за вас погибли. За то, чтоб вы на своей земле свободными жили. Знали, что погибнуть могут. И всё равно боролись. А вы… — он обвёл сельчан взглядом. — Вы трусы. Все трусы. Видеть вас противно.

Он подошёл к виселице, достал финку и, привстав, начал пилить верёвку, на которой висел Кимка. Я подошёл к нему и придержал чёрные ноги. От Кимки пахло гарью, как от духовки, в которой что-то сожгли, под моими пальцами кожа потрескивала. Мы сняли его, другие ребята — отца Николая. Сашка, стоя на коленях, развязал узел Кимкиного галстука и молча повязал его себе на шею под гимнастёрку. Потом встал.

— Их надо похоронить, — сказал он толпе. — Слышите? Я знаю, что их запретили хоронить. Но если я сюда загляну и не увижу их могил — я сам. Слышите, вы?! Сам вашу деревню сожгу. Дотла… Пошли, ребята.

Мы опоздали. Почему-то я думал именно так: мы опоздали, хотя некуда нам было опаздывать. В Вяхирево мы зашли, чтобы забрать отца Николая, задержавшегося там по каким-то своим религиозным делам, а заодно дать задание Кимке. И уже на месте узнали, что произошло.

Зондеркоманда ворвалась в деревню на слеудющий день после взрыва моста на одноимённой станции Вяхирево, недалеко от деревни. Хватали всех, без разбора, волокли в бывший клуб и били. Именно тогда на Кимке обнаружили галстук. Ну а там, конечно, вспомнили, что этот мальчишка мыл полы на станции.

Тогда остальных отпустили, а за Кимку взялись всерьёз. Его пытала женщина — красивая и молодая. Мальчик кричал так, что в клубе полопались стёкла. Но ничего не сказал и никого не назвал. Тогда отец Николай, которого спрятали в одном из подвалов, вышел и сделал глупость. А по-другому он поступить, наверное, не мог.

Сейчас зондеркоманда стояла в восемнадцати километрах от Вяхирево, в деревушке Пеньки…

— Значит так, — Сашка помолчал и гулко выдохнул. — Три мотоцикла. Вездеход. Два бронетранспортёра. Не меньше тридцати человек. Будем считать — сорок. Нас десять. Вопрос стоит так — пропустить их, пусть едут. Кто за, того я сразу застрелю. Если кто скажет, что надо идти в отряд и совещаться, я его застрелю два раза.

— Я участвую, — сказала Юлька. Ответом было молчание. Борька кивнул.

— Я так и думал, что все за. В общем так. Или мы их уничтожаем, — он обвёл всех взглядом снова, семерых мальчишек и двух девчонок, — или умираем сами. Они отсюда уйти не должны… Вот тут, — он носком сапога разровнял песок, достал финку, — поворот. Впереди будут мотоциклы, конечно. Потом транспортёр, вездеход, опять транспортёр. Скорость они сбросят. Вот тут… ты, Димка, на тебе мотоциклы, они будут совсем рядом. С тобой Кирка и Пан. Зин, на тебе вездеход, водила точнее. Что с транспортёрами делать… — он задумался, и тут я подал голос:

— Транспортёры мне оставь… Жень, пойдёшь со мной? — Женька кивнул. — И ещё…

— Меня возьми, — сказал Гришка. Я кивнул:

— Хорошо.

— Что придумал? — спросил Сашка.

— Сюрприз, — я криво усмехнулся. — Нужны две «лимонки»… и восемь толовых шашек. Есть?

— Конечно. А сработает?

— Конечно, — невольно передразнил я Сашку.

В отношении порядка выдвижения Сашка не ошибся. Впереди шли три здоровенных «цундапа» с люльками, из которых торчали пулемёты — один посреди дороги, позади два по обочинам. Потом — транспортёр с легионерами, вездеход и ещё один транспортёр. Большая сила — достаточно большая, чтобы партизаны сто раз подумали, прежде, чем нападать.

Но в моё время таких, как мы, зовут коротко — «отморозки». А уж каким тоном это произнести — решайте сами.

Мы лежали, наверное, ближе всех к дороге, потому что я не хотел рисковать с длинными верёвками. Именно на верёвках висели над дорогой гранаты — «лимонки», к которым бинтом были примотаны по четыре толовых шашки. Под бинт я натолкал гальки. Чеки держались на соплях — достаточно было сильного рывка, чтобы «подарки» полетели вниз. Хотелось надеяться, что Женька и Гришка сделают всё хладнокровно. Гранатами была заминирована и противоположная от засады сторона дороги — мы поставили в кустах пять штук на растяжках, потому что немцы должны были броситься именно туда. Если кто уцелеет в первые секунды нашей атаки…

Я повернулся на бок, уперся ногой в корень, а спиной — в другой, чтобы было удобнее стрелять. Откинутый приклад вдвинул в бедро.

Первый транспортёр вьехал под гранату. Я скосил глаза — второй тоже вползал на цель.

— Давай! — крикнул я, уже не заботясь о секретности. И начал стрелять в вездеход.

Люди умеют жалеть. Люди должны уметь жалеть. Даже на войне. И если они не умеют этого делать — и гордятся этим — пусть не жалуются, что их не жалеют тоже.

Восемьсот граммов тротила с галькой, плюс «лимонка» — это не шутки. По-моему, из бронетранспортёров никто так и не появился. Вот что бывает, ко-гда не прикрываются сверху… Что-то ещё взрывалось и грохало, но в нашу сторону уже выскочили двое — молодой парень в расстёгнутой куртке, с пистолет-пулемётом — и длинный офицер с пистолетом, без фуражки. Молодой наткнулся на меня, когда я, встав на колено, менял магазин; я тут же бросил ЭмПи и, всадив финку парню в солнечное, спросил, глядя в умоляющие глаза:

— Круто, правда?

— Борь-ка-а!..

Я обернулся. Офицер, сбивший Женьку ударом ноги, обернулся и выстрелил в меня — я нырнул вбок на миг раньше. Но успел — как будто молния вспыхнула! — узнать того самого эсэсовца, который допрашивал меня в самом начале вместе с той красивой сукой. Будущего владельца имения…

ТАК ВОТ КТО КИМКУ! ВОТ КТО ОТЦА НИКОЛАЯ!!!

Я взревел и, перекатившись через плечо, выстрелил в него из пистолета. Следующее, что я увидел — граната на длинной ручке, из которой шёл дымок. Граната лежала прямо у меня перед лицом.

Юлька что-то говорила, но я не слышал. У меня в голове бесконечно и мучительно грохотал взрыв, и это было так больно, что я замычал и зажал руками виски. Голова не держалась и падала, Юлька придержала её ладонями. Неподалёку дымилась небольшая воронка.

— Где офицер? — спросил я и не услышал себя. И Юлька, кажется, не услышала, потому что помотала головой (у меня внутри всё перевернулось от этого её движения) и начала помогать мне подняться. У меня подламывались ноги и ухало под сердцем; при каждом уханье мозги падали в горло и я икал. Кажется, я успел перекатиться за корень сосны, но граната меня всё равно контузила. И, судя по всему, здорово. Я попытался повторить вопрос, но у меня получилось какое-то тяжёлое мычание — у Юльки даже лицо от жалости исказилось. «Господи Боже, а вдруг это навсегда?!» — с ужасом подумал я, плетясь к дороге на плечах Юльки и Женьки.

Убитых у нас не было. Гришке пуля сорвала волосы и кожу над правым ухом, Димке пробило навылет правое плечо. Около горящих машин лежали трупы легионеров — немцы ехали толко на мотоциклах и в вездеходе. Они, впрочем, тоже были убиты, ушёл только тот офицер — а он-то, судя по всему, и был «шишкой». Около вездехода валялся труп женщины — серая юбка задралась, открыв красивые длинные ноги в узких сапогах на ажурном чулке, из правой руки выпала рукоятка ЭмПи. Густые волосы склеили кровь и мозг — кто-то попал ей почти в упор над левым глазом, разворотив голову — но я всё-таки узнал лицо. Подошёдший Сашка, улыбаясь, указал на труп, что-то сказал — я осторожно кивнул, хотя ничего и не услышал.