Коллектив авторов - 12 историй о любви

– Помолимся, – сказал Генрих.

– Спасибо! Вот удружил! – воскликнул Шико. – Нечего сказать, приятное времяпрепровождение. Если ты за этим меня пригласил, то лучше мне вернуться обратно в ту дурную компанию, в которой я находился. Прощай, сын мой. Доброй ночи.

– Останьтесь! – приказал король.

– Ого! – воскликнул Шико, выпрямляясь. – Кажись, мы вырождаемся в тиранию. Ты деспот! Фаларис![476] Дионисий![477] Мне здесь надоело. Нынче я целый день по твоей милости обрабатывал плеткой из бычьих жил плечи своих лучших друзей, а пришел вечер – и ты хочешь начать все с начала… Чума меня возьми! Отложим это занятие, Генрих. Нас здесь всего лишь двое, а когда двое дерутся… каждый удар попадает в цель.

– Замолчите вы, несносный болтун, – прикрикнул на шута король, – и подумайте о своих грехах.

– Добро! Вот мы и договорились. Ты хочешь, чтобы я каялся? Ты этого от меня хочешь? Ну а в чем мне каяться? В том, что я сделался шутом у монаха? Confiteor… Я раскаиваюсь, mea culpa… Это моя вина, это моя вина, это моя тягчайшая вина!

– Не богохульствуй, жалкий грешник, не богохульствуй, – сказал король.

– Ах так! – воскликнул Шико. – Пусть лучше меня посадят в клетку со львами или с обезьянами, лишь бы не оставаться здесь, взаперти с королем-маньяком. Прощай, Генрих! Я ухожу.

Король схватил ключ от двери.

– Генрих, у тебя страшный вид, и предупреждаю, если ты меня не выпустишь отсюда, я кликну людей, я буду кричать, я сломаю дверь, я разобью окно. Я!.. Я!..

– Шико, – печально сказал король, – Шико, друг мой, ты пользуешься моим угнетенным состоянием.

– А-а, я понимаю, – ответил Шико, – тебе страшно остаться совсем одному, все вы, тираны, такие. Прикажи построить тебе двенадцать комнат, как Дионисий, или двенадцать дворцов, как Тиберий.[478] А пока что возьми мою шпагу и позволь мне забрать с собой ножны от нее. Согласен?

При слове «страшно» в глазах короля сверкнула молния, затем он поднялся, охваченный какой-то странной дрожью, и зашагал по комнате.

Во всем теле Генриха чувствовалось такое возбуждение, а лицо его так побледнело, что Шико подумал – уж не заболел ли король на самом деле. С испуганным видом он следил за тем, как Генрих описывает круги по комнате, и наконец сказал ему:

– Послушай, сын мой, что с тобой стряслось? Поделись своими страхами со мной, с твоим дружком Шико.

Король остановился перед шутом, глядя ему прямо в глаза.

– Да, – сказал он, – ты – мой друг, мой единственный друг.

– Кстати, в аббатстве Балансе пустует место приора, – заметил Шико.

– Слушай, Шико, ты умеешь хранить тайну?

– Недостает приора и в аббатстве Питивьер, а там пекут чудесные пироги с жаворонками.

– Несмотря на твои шутовские выходки, – продолжал король, – ты человек отважный.

– Тогда зачем мне аббатство, подари мне лучше полк.

– И даже можешь дать разумный совет.

– В таком случае не надо мне твоего полка, назначь меня советником. Ах нет, я передумал. Лучше полк или аббатство. Я не хочу быть советником. Тогда мне придется во всем поддакивать королю.

– Замолчите, Шико, замолчите, час приближается, ужасный час.

– Что на тебя опять накатило? – спросил Шико.

– Вы увидите, вы услышите.

– Что я увижу? Кого услышу?

– Подождите немного, и вы узнаете все, все, что хотите знать. Подождите.

– Нет, нет, ни за что на свете я не стану ждать. И какая бешеная блоха укусила твоего батюшку и твою матушку в ту злосчастную ночь, когда им вздумалось тебя зачать?

– Шико, ты храбрый человек?

– Да, и горжусь этим. Но я не стану подвергать мою храбрость такому испытанию. Сгинь, нечистая сила! Если король Франции и Польши вопит ночью, да так громко, что во всем Лувре поднимается переполох, то с меня-то что взять? Я человек маленький и могу даже опозорить твою опочивальню. Прощай, Генрих, позови своих капитанов, швейцарцев, привратников, аркебузиров, а мне позволь выбраться на свободу. К дьяволу невидимую погибель! К дьяволу неведомую опасность!

– Я вам приказываю остаться, – властно произнес король.

– Клянусь честью! Вот забавный монарх, он хочет отдавать приказания страху. Я боюсь, боюсь, говорю тебе. Ко мне! На помощь!

И Шико вскочил на стол, несомненно, для того, чтобы заранее занять выгодную позицию на тот случай, если объявится какая-то опасность.

– Ну ладно, шут, раз уж иначе ты не замолчишь, я тебе все расскажу.

– Ага, – сказал Шико, потирая руки. Он осторожно слез со стола и обнажил свою длинную шпагу. – Великое дело – знать заранее. Мы это все мигом распутаем. Ну, рассказывай, рассказывай, сын мой. Похоже, тут завелся крокодил, не так ли? Сгинь, нечистая сила! Клинок у меня добрый, я им каждую неделю мозоли срезаю, а мозоли у меня исключительно твердые.

И Шико удобно расположился в большом кресле, поставив перед собой обнаженную шпагу; ноги его обвились вокруг клинка, как две змеи – символ мира – вокруг жезла Меркурия.

– Прошлой ночью, – начал Генрих, – я спал…

– И я тоже, – подхватил Шико.

– И вдруг ощутил на лице какое-то дуновение…

– Это крокодил, он проголодался и слизывал с тебя помаду.

– Я наполовину проснулся и почувствовал, что волосы на моей бороде встали дыбом от страха.

– Ах, ты вгоняешь меня в дрожь, – сказал Шико, съежившись в кресле и опираясь подбородком на эфес шпаги.

– И тут, – проговорил король голосом настолько слабым и неуверенным, что Шико с большим трудом улавливал слова, – и тут в комнате раздался голос, и звучал он так горестно, что потряс меня до глубины души.

– Голос крокодила, да. Я читал у путешественника Марко Поло,[479] что крокодил обладает необыкновенным голосом, он может даже подражать детскому плачу. Но успокойся, сын мой, если он явится, мы его убьем.

– Слушай хорошенько.

– А я что делаю, черт возьми? – возмутился Шико, распрямляясь, как на пружине. – Я весь превратился в слух: неподвижен, что твой пень, и нем, будто карп.

Генрих продолжал еще более мрачным и скорбным тоном:

– «Жалкий грешник!..» – сказал голос.

– Ба! – прервал короля Шико. – Голос произносил слова. Значит, это был не крокодил?

– «Жалкий грешник! – сказал голос. – Я глас господа бога твоего!»

Шико подпрыгнул, затем снова расположился в кресле.

– Господа бога? – переспросил он.

– Ах, Шико, – ответил Генрих, – этот голос ужасал.

– А звучал-то он красиво? – спросил Шико. – И что, он действительно смахивал на трубный глас, как говорится в Писании?

– «Ты здесь? Ты внемлешь? – продолжал голос. – Внемлешь мне, закоренелый грешник? Ты что же, решил по-прежнему коснеть во грехе и погрязать в беззакониях?»

– Скажите пожалуйста, ай-яй-яй! Однако, насколько я могу судить, глас божий, пожалуй, сходен с голосом твоего народа.

– Затем, – сказал король, – последовала добрая тысяча других попреков, которые, уверяю вас, Шико, показались мне очень жестокими.

– Ну дальше, рассказывай дальше, сын мой, расскажи, расскажи, чем тебя попрекал этот голос. Я хочу знать – хорошо ли осведомлен господь бог.

– Нечестивец! – воскликнул король. – Коли ты сомневаешься, я прикажу тебя наказать.

– Я-то? – сказал Шико. – Я не сомневаюсь, нет, но меня удивляет одно: почему господь бог ждал до этого дня, чтобы на тебя обрушиться? Неужели со времен потопа он научился терпению? Итак, сын мой, – продолжал Шико, – тебя охватил невыносимый страх.

– О да!

– И было от чего.

– Пот ручьями стекал по моему лицу, мозг застыл в костях.

– Совсем как у Иеремии,[480] а впрочем, это вполне естественно. Ей-богу, будь я на твоем месте, со мною еще и не такое бы творилось. И тогда ты позвал на помощь?

– Да.

– И все сбежались?

– Да.

– И принялись искать?

– Повсюду.

– И доброго боженьку не нашли?

– Нет. Этот голос умолк.

– Зато раздался твой. Да-а, действительно страшно.

– Так страшно, что я позвал духовника.

– Ага! И он появился?

– Тут же.

– Послушай-ка, сын мой, будь со мной откровенен и, против своего обыкновения, скажи мне правду. Что думает об этом откровении твой духовник?

– Он содрогнулся.

– Еще бы!

– Он перекрестился и так же, как бог, приказал мне покаяться.

– Отлично, покаяние никогда не мешает. Но о том, что тебе привиделось или, скорее, послышалось, что он сказал?

– Он сказал: это указание свыше, чудо, и нужно подумать о спасении государства. Поэтому нынче утром я…

– Что ты сделал нынче утром, сын мой?

– Я дал сто тысяч ливров иезуитам.

– Великолепно!

– И я исполосовал ударами дисциплины свою кожу и кожу моих молодых любимцев.

– Прекрасно! И это все?

– Как это – все? А ты сам что думаешь, Шико? Я не к шуту обращаюсь, а к человеку разумному, к другу.

– Ах, государь, – серьезно сказал Шико, – сдается мне, у вашего величества был кошмар.

– Ты так думаешь?

– Все это привиделось вашему величеству во сне, и сон не повторится, если ваше величество не будет забивать себе голову разными мыслями.