Коллектив авторов - Рюмка водки на столе (сборник)

Водка, конечно, совсем другое дело. Водка вам не коньяк. Пьющий водку к борьбе и исканиям не склонен. На таран он, может, и пойдет, но чтобы чего-нибудь искать – это увольте. Он скорее пошлет всех к чертовой матери и даже третьей рюмки ждать не будет. Он вас сразу пошлет. Еще до того, как бутылку открыл.

Пьющие водку не борцы и не искатели, поскольку водка вселяет в мозг тяжесть, а на душу вешает пудовые гири. «На том стою и не могу иначе» – вот что крикнет вам пьющий водку вслед за виттенбергским монахом Мартином Лютером. И хрен вы его с места сдвинете, будь вы хоть папа римский. Ибо коньяк есть полет души, а водка – душевная основательность. Водочный алкоголик тяжелодум, но мысли его, как глыбы. С ветреным любителем коньяка водочного алкоголика даже сравнивать глупо. Это все равно, что Моцарта и Сальери сравнивать, Пушкина и Баратынского, Марину Цветаеву и Черубину де Габриак.

Если пить пиво, тогда, конечно, о душевной основательности можно сразу забыть. И не думать, что когда-нибудь крикнешь: «На том стою и не могу иначе». Крикнуть-то, может, и крикнешь, а ты попробуй постой на месте хотя бы час, если пива выпил хотя бы полтора литра. Сосущие пиво вертлявы и суетливы. Непостоянство души – вот что такое пиво.

Про сволочь, которая пробавляется ершами, и говорить в приличном обществе стыдно. Водочная основательность, смешанная в пропорции один к одному с пивным непостоянством, ничем, кроме рвотного эффекта, наградить человека не в состоянии. А вино я не люблю. Вино, как доказал поэт Александр Блок, хлещут только пьяницы с глазами кроликов.

В общем, я, как и любой человек, хлопнувший вискаря, был готов к борьбе. Глупо хлопнуть вискаря и не быть готовым к борьбе. А менты, видимо, выпили водки. По крайней мере, соображали они туго. Поначалу.

Услышав, что я их поймал, а не они меня, менты опешили и чуть ли не с робостью говорят:

– Но ты же пьян.

Они ожидали гневной отповеди. Дескать, ни в одном глазу, разве что кружку пива. После этого они бы знали, что делать.

– Естественно, – говорю, – пьян. Было бы странно, если бы в два часа ночи я вышел из ресторана «Русь» трезвым.

Их привычное представление о мире рушилось на глазах. Они спросили, причем заискивающим тоном:

– И что будем делать?

– Отвезите, – говорю, – меня домой.

Первым нашелся сержант:

– С тебя пузырь.

– А где мы его будем пить? – спросил старшина. Он спросил сержанта, но ответил я:

– Хата есть. Не проблема.

– Ладно, – говорит старшина, – только ехать придется сзади.

Я уселся назад, на зарешеченное место, предназначенное для в меру опасных преступников, и мы поехали в магазин.

Остановились. Меня вывели. Я запротестовал:

– Я не хочу в этот магазин. В вашем городе продают на редкость дерьмовый алкоголь.

– А куда же ты хочешь? – спросил старшина. Спросил с вызовом, поскольку почувствовал подвох.

– Поехали в «Элитные спиртные напитки».

– Хорошо, – сказал старшина и посмотрел на меня с уважением. Потом с меньшим уважением посмотрел на сержанта и велел ему поменяться со мной местами. Я переместился на переднее сиденье, сержант уселся на место для в меру опасных преступников, и мы поехали.

Плутали довольно долго. Я плохо ориентировался в пространстве, а менты не знали, где находятся «Элитные спиртные напитки». Видимо, они были честными и употребляли алкоголь эконом-класса.

После магазина мы искали мой дом. Луга делится на две части. По левую сторону от железной дороги, если смотреть из Питера, что-то вроде города. А по правую сторону, где стоял барак, в котором я жил, что-то вроде деревни, только хуже. Наверное, даже хуже, чем в Новоржеве.

Я возмущался:

– Как вы ментами работаете, если города ни хрена не знаете?

Менты вяло оправдывались. Не доводилось, мол, бывать в этих краях.

– Конечно, – говорю. – Город у вас огромный, весь не изучишь.

А вообще менты оказались душевными людьми. Всю ночь мы пили, болтали и слушали тюремный шансон. Через полчаса я научился отличать группу «Бутырка» от группы «Лесоповал».

Сначала нам мешала рация. Она бесконечно трендела. Вызывала моих собутыльников на места преступлений. Через час они ее вырубили.

– Мешает, – сказал старшина.

Я понимающе кивнул.

Видимо, с точки зрения жертв преступлений, мои менты выглядели не такими отличными ребятами, какими казались мне. Но в Лужском районе плохие дороги, так что менты все равно не успели бы помочь жертвам преступлений. К тому же, если менты не составили протокола – значит, и преступления не было. А без преступления – какие могут быть жертвы? Это они мне объяснили, я бы сам не додумался.

Под утро позвонил хозяин квартиры и сказал, что скоро зайдет.

– Не надо, – говорю, – я не один.

– Ты с бабой?

– Хуже, – говорю, – у меня менты.

– Сейчас я тебя выручу, – сказал хозяин и повесил трубку.

Ситуация выходила из-под контроля. Надо сказать, хозяин квартиры был человеком не вполне обычной судьбы. Он только что откинулся, просидев 12 лет за двойное убийство, которое совершил в том самом ресторане «Русь». Его ударили пивной кружкой по голове, а он, очнувшись, прирезал двоих обидчиков, которые продолжали спокойно пить пиво за соседним столиком. Хозяин квартиры сел при Советском Союзе, а вышел при Путине. Окружающий мир он воспринимал не вполне адекватно.

Встреча хозяина с ментами не входила в мои планы. По крайне мере место встречи можно и нужно было изменить. Я понял, что пора выметаться.

Старшина включил рацию и, сославшись на срочный вызов, уехал на «козелке». На прощанье попросил довести сержанта до дома. До его, сержантского, дома.

Мы вышли на улицу. Снег искрился под ярким декабрьским солнцем, а к дому целеустремленно двигался хозяин квартиры. Я оттащил сержанта за сарай. Хозяин скрылся за дверью, а мы потащились в каком-то неопределенном направлении. Я был горд, что спасаю сержанта от расправы, а хозяина от нового срока.

Мы шли по окраинам Луги. Я походил на героическую санитарку, а он – на раненого бойца. Для пущего сходства сержант ежеминутно просил, чтобы я его бросил. Я не бросил.

Единственным человеком, который в этой истории обошелся со мной грубо, оказалась жена сержанта. Она даже превысила полномочия, распустив руки. К счастью, не на меня, а на мужа-милиционера.

– Нельзя так обращаться с людьми, – сказал я. И зачем-то добавил:

– Тем более – при исполнении.

Она оглядела меня с ног до головы:

– Ты, я смотрю, тоже в форме.

– Что вы, – говорю, – я сегодня в штатском.

– Коллега, что ли?

Я задумался.

– Что-то типа того.

Потом я много раз встречал этих ментов. Правда, поодиночке. Сержант отводил взгляд и делал вид, что меня не замечает. А старшина не отводил взгляд и спрашивал, когда еще забухаем. Один раз и вовсе меня удивил.

– Бухнем, – говорит, – за мой счет? Мне премию дали.

Интересно – за что?

Суровые ребята с северных островов в нечастые перерывы между грабежами и пирами готовили в морозы так называемое «зимнее пиво», которое было плотнее обычного, да и согревало гораздо лучше.

Способ приготовления зимнего пива основан на том, что вода замерзает быстрее алкоголя. В холодное время выставляли бочки с напитком на улицу и ждали, пока их содержимое начнет застывать. Затем вычерпывали лед, ставили на дубовые столы и предавались любимому занятию.

– Эй, ты чё делаешь?

– Раба из себя выдавливаю.

– Чё?

– Раба, говорю, из себя выдавливаю. По капле, – сказал Витюня, выжимая в стакан последние капли спиртуоза. – Всё, решено, больше не пью.

– Ага, – рассмеялись в трубке и тут же ее бросили.

– Вера… – взвыл Витюня в потолок и прикрыл веки.

Витюня сидел на кухне, поглядывая на огромный рюкзак, набитый пустыми бутылками: четыре он уже отнес на помойку.

Витюня встал, прошелся. Голова закружилась, а спасительного пива так нигде и не оказалось. Полный слабой решимости завязать (Вера ушла месяц как), он стал набирать тёщин номер. От одного это слова – тёща – его выворачивало, однако брезгливость Витюня поборол.

Никто не подходил: сработал определитель. Витюня посмотрелся в зеркало – и сморщился, и сплюнул: Вера терпеть не может, когда он не бреется. «Всё, решено, больше не пью», – громко сказал Витюня и для пущей важности стукнул кулаком по столу – большим кулаком по маленькому столу;