Анатолий Маркуша - Завещание грустного клоуна

А еще эта совсем не глупая женщина изрекла в другой раз:

— Ты же понимаешь, лучшэ уж эврей, чем армянин.

С красавицы спрос какой? Ее дело блистать… Но вот мой добрый приятель народный артист Советского Союза армянский интеллигент с характерным окончанием фамилии на «ян» увел жену у другого народного с фамилией на — «ов» и страшно гордился не женщиной, а тем, что она, русская дворянка по крови, предпочла его, армянина, русскому.

Не странно ли, что эти мысли пришли ко мне на кладбище?

И еще: однажды центральное телевидение показало мордастого мужика, он торговал фашистской литературой у самого входа в музей Ленина. Никто его бизнесу не препятствовал, правда, и очередь к мужику не выстраивалась — мимо шли и шли совершенно равнодушные москвичи. В кадре появился пацан, на вид лет двенадцати, мордастый остановил мальчика и спросил: «Скажи, если в доме нетводы, воду выпили жиды? Правильно?» Парнишка пустился наутек… Неужели ж нам надо всем передохнуть, переместиться на кладбище, залечь бортом к борту, как Буслаев, Окуленко, Чимишкин, Гаприндашвили и прочие соседи моего друга, чтобы успокоиться, отрешиться, забыть о проклятой проблеме «крови»?

Национальная рознь и нетерпимость, которую мы старательно скрывали десятилетиями, ханжески разглагольствуя о единой семье народов, о нерушимой дружбе и прочая, сегодня душит мою Россию, эта эпидемия ненависти пострашнее наступающего СПИДа.

Снова и снова пытаюсь понять — почему все-таки пришли ко мне эти горькие мысли на кладбище, где по раннему времени царили тишь, гладь и божья благодать, пожалуй, закономерно: не найдем спасения от этой заразы, так ведь и земли может не хватить для новых захоронений.

Однажды в такой же светлый дачный день в нашей постоянной компании зашел разговор на избитую тему — отменят ли когда-нибудь пятый пункт в паспортах, доживем или не доживем до такого дня, что станем эсэсэсэровцами?

— Допустим, отменят и доживем, — без особого энтузиазма сказал мой друг, — и что? Что изменится? Пятый пункт не с бумаги убрать надо, а вытравить из мозгов…

— И как это возможно вытравить?

Тут загалдели все разом, но кроме общих слов, признаться, я ничего не услыхал, пока мой друг еще раз не вмешался в этот весьма эмоциональный, но маловразумительный галдеж:

— Надо платить премии русскому, когда он женится на японке, например, украинке, — выходящей замуж за турка. И грузинке, вступающей в брак с эстонцем и так далее. Не пройдет каких-нибудь пятисот лет и необратимый процесс ассимиляции смоет все национальные предрассудки…

Пятьсот лет еще не прошли, ассимиляция идет, наблюдаю это в собственном окружении, хочется верить, что мой друг в своем прогнозе не ошибся, только жалко, что ни он, ни я не узнаем — получилось или не получилось?

В нашем российском представлении американец — национальность, представляющая народ, населяющий Соединенные Штаты Америки, но это только в нашем понимании. Сами американцы мыслят далеко не так. Они крепко хватаются за свои «исторические корни»… Но все равно я думаю, что скандал на строительстве Вавилонской башни, разноязыкость людей, разметанных по всему свету, многоверие — не случайность. Тут имела место своя хитрость — был создан резервный генофонд! И может быть именно теперь пришло время использовать его скрытые возможности, чтобы не сгинуть бесследно.

Не скажу, будто покидаю кладбище просветленным, испытывая тишину и мир в душе. Чего нет, того нет. Ухожу, однако, уверенный, чтобы выжить, надо непременно что-то делать: бездействие, даже самое сладостное, — вступление в небытие.

Мой давний друг где-то вычитал и любил повторять: «Если ко дню вашей смерти у вас сохранится хотя бы пять настоящих друзей, ваша жизнь была счастливой». Выдав в очередной раз эту сентенцию, он обычно добавлял:

— Обзаводись друзьями помоложе, старикашка, чтобы они не присоединились к большинству раньше тебя. Понял?

С его ли подачи или это просто совпадение, за последние годы в моем окружении и на самом деле появились люди и на пятнадцать, и даже на все двадцать лет моложе меня.

Вот с одним из таких новых приятелей мы возвращались с автодрома. Автомобилей иностранного происхождения было в России тогда совсем мало, и нет ничего удивительного, что наша мощная, спортивного образца машина — мечта, а не автомобиль — привлекала к себе общее внимание. Машина принадлежала столичному автозаводу, она была куплена, как гласило соответствующее распоряжение, «для детального ознакомления с новейшими технологиями». Но не о машине пойдет речь — о ее испытателе. На автодромеон проводил скоростные пробы. Я увязался за ним и получил кучу удовольствия, пока мы волчком носились скоростному кольцу, легко перешагивая за двести километров в час по спидометру!

Приятель мой, вне сомнения, умница, природа наградила его не только многими техническими талантами, но и взрывным, сокрушающим чувством юмора.

Возвращаясь в город, мы остановились перед светофором, стоим и ждем стрелочки, разрешающей начинать правый поворот. Засветилась. И тут на нас наваливается дикая какофонии сигналов, это, словно с цепи сорвавшись, нас торопит стоящий сзади москвич. Реакция моего приятеля оказалось неожиданной — он неторопливо вылез из-за руля и пошел к москвичу. О чем он там разговаривал с нетерпеливым водителем, мне не было понятно. Когда же приятель вернулся и неторопливо уселся на свое водительское место, нам засветил красный свет.

— О чем ты с ним так мило беседовал? — спрашиваю я.

— Подошел и спросил, не нужна ли помощь?

— И он тебя но послал?

— Точно! Послал.

— А ты?

— Попросил повторить, если можно по буквам: Павел, Ольга… и так далее, а то я глуховат, — сказал, — и могу по ошибке не туда поехать.

— И на черта тебе было связываться…

— Как на черта? Хамов надо учить.

Он и на самом деле был ярым противником невмешательства, он не терпел лозунговых призывов к борьбе с… и за… не цитировал классиков, осуждающих равнодушие, он просто вмешивался, используя, как говорил сам, подручные средства. Не всегда его действия отличались изысканностью, но запоминались непременно.

Случайно я узнал — он самбист, разрядник, победитель и чемпион чего-то, но любопытно как мне стало это известно. Тихо, мирно мы выгружались с ним из троллейбуса, когда навстречу нам попер здоровенный парнище, расталкивая женщин, расшвыривая ребятишек, он пер, что бульдозер. Мой приятель остановился, загородив собой троллейбусную дверь и спросил:

— Куда ты так спешишь, малыш?

А дальше… я даже не сразу понял, что произошло — сначала над головой приятеля мелькнули чужие ноги, потом от земли понеслись самые отборнейшие ругательства и здоровенная туша егозила ногами, пытаясь встать.

— Пожалуйста, затихни, — сказал мой приятель, — дай троллейбусу спокойно отъехать и смолкни, иначе придется сделать тебе больно.

Величайшим достоинством моего покойного друга была не просто фантастическая работоспособность, а ярко выраженное стремление любое дело исполнить возможно лучше. И неважно о чем шла речь — о заправке тяжелого корабля в полете, об испытании новых бустеров или о какой-то домашней работе — ремонте кранов, замене замков. В весьма почтенном возрасте он приобрел, можно сказать, детский фотоаппарат и принялся рьяно снимать окружающий мир. Побудительной причиной к этому занятию была выставка фоторабот Сергея Владимировича Образцова, приобщившегося к художественной фотографии тоже в весьма пожилом возрасте.

— Не удосужился в свое время, — сказал он мне, — теперь наверстываю. Весь мир, можно сказать, на фотографиях помешался.

— А чего ты пожадничал?

— Не понял, как — пожадничал?

— Мог бы, наверное, камеру посолидней купить, что-нибудь из Японии отхватить?

— Это потом! Сначала надо освоится… Ты видел, какие чудеса творит Образцов точно таким же «Пионером?» От простого — к сложному. Или ты не на У-2 начал, а потом на И-5 перешел, на И-16 добрался до реактивных машин. Жадность тут, старикашка, ни при чем. Тут дело принципа!

Жаль, не хватило ему жизни, не успел он подняться до уровня Образцова, а мог бы, уверен.

В каком-то смысле время — наш враг. Враг коварный! И как глубоко мы все заблуждаемся, когда не ценим минуту, пренебрегаем часом… Кажется, еще Чехов заметил: без копеечки рубля не бывает. О копеечках, наполняющих рубль, собственно и делающих его рублем — чуть позже.

Однажды мой друг сказал то ли с усмешкой, то ли совершенно серьезно: «Обнаженная женщина, даже если она не Афродита и не Мэрлин Монро, — это все равно зрелище достойное вдохновения, но она же полураздетая или полуодетая — брр!» — предполагаю, что он имел в виду собственную супругу, хотя и не назвал ее. Но по упоминанию некоторых деталей, мне кажется, я не ошибся. Клочки ваты, измазанные губной помадой, разбросанные где попало предметы дамского туалета, очесы волос даже мне попадались на глаза, когда я бывал в их квартире. И еще он говорил: «Когда дамочка, можно считать, и не второй свежести называет свои конечности ручками, ножками — ох, ручки мои болят, ой, бедненькие мои ножки устали», — это тоже противно. Конечно, всякую мелочь не стоит принимать близко к сердцу, а вот не получается…» Теперь понимаю — мой друг находился тогда в предразводном состоянии и мучил себя сомнениями. Понятно, я ни о чем его не спросил: сочтет нужным, сам скажет, я же странным образом сосредоточился на употребленном им мимоходом слове — мелочь.