Михаил Козырев - Ленинград
— Где бумаги Витмана? — спросила Мэри.
— Я ничего не могу разобрать.
— И не надо. Они знают, что эти бумаги в наших руках, и успели изменить план. Ничего не надо. Вот билеты, мы можем отменить выступление и бежать…
— Чтобы пострадали наши товарищи? — возразил я.
Этот аргумент убедил ее.
— Я должен быть на своем посту, — сказал я, — но думаю, что вам следует просидеть весь день дома.
— Ну что ж, — ответила она, — если так… прощай.
Я горячо поцеловал ее, и мы расстались.
Утром в обычное время я пошел на завод. Солнце ярко освещало уже выстроившиеся колонны, между которыми бегали распорядители с повязками на руках. Я знал, что у каждого под одеждой спрятано оружие.
Мы двинулись к центру. К нам присоединялись колонны с других фабрик. Поднять красное знамя, двинуться на правительственные здания… Таков был план.
Меня поразила тишина и безлюдие улиц. Все двери заперты, спущены занавески на окнах; где есть ставни — закрыты ставни. Высшая администрация не явилась.
Троицкий мост. Наша колонна поднимает красный флаг. Раздается стройное пение революционной песни. Я уже готов скомандовать — вдруг…
Выстрел с Петропавловской крепости. Облако дыма. Мост колеблется. Со стоном падают люди…
И больше я ничего не помню.
Вероятно, меня подобрали на улице и отвезли в лазарет. Сиделка не ответила ни на один из моих вопросов.
Мучительная неизвестность продолжалась до того момента, пока меня не вызвали к следователю. За столом я, к удивлению моему, увидел Фетисова. Старик философ сидел рядом со следователем и, когда я пытался скрыть чтолибо, он поправлял меня и при том так смотрел в мои глаза, что приходилось поневоле соглашаться.
Признаюсь, его поведение — самое темное и непонятное для меня место во всей этой истории.
Теперь о Мэри. Мне удалось увидеть ее. Нам, правда, не разрешили разговаривать — она только смотрела на меня глубоким скорбным, любящим взглядом. Этот взгляд — самое драгоценное сокровище, оставленное мною на земле.
Что еще? Теперь я спокойно жду смерти. Я знаю, что начатое мною дело не погибнет. Пусть половина города уплыла по Неве, но зароненная мною искра зажжет пожар. Первый опыт научит их осторожности, первая неудача только укрепит руку, несущую карающий меч.
И я закончу эти записки выражением твердой веры в грядущее торжество того дела, которому я служил всю свою жизнь, в конечное торжество справедливости.
КОНЕЦ