Сергей Петров - Пора веселой осени

Они смутно помнили, как их прибило к берегу. Вышли, пошатываясь, тяжело оттащили лодку к деревьям. Ослабевшие ноги била мелкая дрожь. В лодке серели шершавые градины. Волны выбрасывали на мокрый, утрамбованный ими песок хлопья белой пены и истерзанные водоросли. Над берегом, над камнями дымилась водяная пыль.

По дороге к дому им встретилась Тамара Сергеевна. Мокрое платье облепило ее бедра, с волос стекала вода.

— Боже, какие синие! — воскликнула она и повернулась к сыну. — Домой! Сейчас же домой!

— Я и так иду домой, — независимо ответил Генка и, вразвалку, раскачивая по-моряцки плечами, пошел вперед.

Она нервно сплела на руках пальцы.

— Ах, с ним так неспокойно, так неспокойно… Только и ждешь, как бы чего не случилось. Я сегодня, наверно, с ума бы сошла, если бы он был один.

Бухалов промолчал. Шел рядом с ней и потирал саднивший от удара градиной висок. Возле дверей она сказала:

— Переодевайтесь и заходите к нам. Напою вас горячим чаем.

В комнате Юрий Петрович растер себя лохматым полотенцем и надел все сухое. Постоял, прижимая к затеплившимся щекам еще холодные ладони. Вспомнилось, как облегало Тамару Сергеевну мокрое платье, — отчетливо угадывались груди и живот, подол захлестывал ноги выше колен. Он расстегнул на рубашке верхнюю пуговицу.

Прошлым летом бородатый турист читал в соседней деревне лекцию «Есть ли жизнь на других планетах?» Стоял под деревом и тянул руку вверх, к бледным звездам. Люди тесно сидели на траве и били на щеках комаров — не спасал даже едкий махорочный дым. Пришел на лекцию и Генка, но она ему не очень понравилась: по словам туриста выходило, что если и есть жизнь на других планетах, то какая-то недоразвитая, без людей. Он продумал всю ночь, а утром пошел спорить с лектором. Турист собирался в путь, был веселым, но Генку выслушал очень внимательно, а потом снял с лацкана пиджака значок, на котором блестящая баллистическая ракета огибала земной шар, пришпилил ему на майку и сказал:

— Всюду, брат, живут люди. Теперь я это точно знаю.

Затеял Генка такой разговор и с Юрием Петровичем, когда они пошли как-то вечером купаться.

— Трудно сказать, старик, что там есть. Может, пустота одна… Космическая, — Бухалов зашел по пояс в озеро, окунулся и резко встал, точно сбросил с плеч закрасневшую в последних лучах солнца воду. Засмеялся: — Что касается меня, то мне и на земле неплохо.

— А я знаю — есть, — упрямо повторил Генка. — Мне турист один сказал, бородатый такой.

— Все возможно. Спорить не буду, но… — Юрий Петрович внезапно замолчал и поднял голову, словно прислушивался к чему-то, потом поспешно выбрался на берег.

Вытерся и стал одеваться, бросив полотенце на ветку. Оно белело, покачиваясь, в темных листьях.

К озеру, мягко ступая по траве, вышла Тамара Сергеевна.

— Вот вы где, — сказала она. — А мне одной скучно стало.

— Так посидите с нами, — ответил Юрий Петрович и широко повел рукой. — Вечер-то какой чудесный. Вот оно, счастье.

Тамара Сергеевна улыбнулась.

— Право не знаю, в чем заключается это самое счастье.

— Что так?

— Да ведь у каждого оно бывает свое.

— Э-э… — протянул Бухалов. — Все мы мудрим…

Генка насупился: всегда так получается — стоит подойти матери, и мужской разговор заканчивается.

— Пойду я, — буркнул он.

Полез по косогору, цепляясь за ветки. Но в комнату идти не хотелось, и он сел под черемуху, оперся спиной о шершавый ствол. Трава голубела в лунном свете, пересыпанное крупными звездами небо ярко сверкало.

Послышался голос Юрия Петровича — звучный, какой-то округлый в ночи.

— Ну и луна!

— Сегодня полнолуние, — ответила мать.

Они вышли на открытое место. В голубом воздухе фигуры их серебрились, казались литыми. Прошли близко от Генки, но его не заметили. Скрылись в черной тени у дома, словно слились со стенами. Стояли там и тихо разговаривали. Но вот отчетливо сказала мать:

— Зачем это?..

Помолчали. Потом быстро проговорил Юрий Петрович:

— Да что вы? Еще рано…

— Нет, нет. До завтра, — мягко ответила мать.

Неслышно встав, Генка обогнул дом и поднялся в комнату. Луна светила прямо в окна.

Утром прошел теплый грибной дождь. Деревья еще не успели просохнуть и стояли, покрытые светлыми каплями, словно стеклянными бусами.

Вернувшись после зарядки, Бухалов походил по комнате, приятно ощущая тяжесть мускулов. Весь он за время жизни здесь окреп, тело отливало бронзой. Спал ночами хорошо, просыпался с ясной головой, но работа над вокзалом, хотя и отпуск уже заканчивался, так и не сдвинулась с места. Занимался он мало, урывками, и не из-за лени, а просто плохо думалось и все время казалось — отработанный во всех деталях проект получается каким-то стандартным, выполненным без вдохновения, без теплоты. Это расхолаживало Юрия Петровича, и он подолгу не подходил к столу.

Но сегодня сказал Генке:

— Иди один на озеро, а я посижу дома.

Все утро он рассматривал эскизы и вздыхал, недовольно морщился. Не радовал даже рисунок буфета-бара с блестящей стойкой, полукругом выпиравшей из большой, облицованной керамической плиткой ниши. Злясь на себя за беспомощность, за сухость мысли, Бухалов мучительно думал, как оживить проект, чтобы вокзал сразу предстал объемно и появилась уверенность — вот оно, правильное решение, единственное, свое. Но решение не приходило, и он, локтем сдвинув бумаги на край стола, опять зашагал по комнате.

Постоял у окна, потянулся, хрустя суставами плеч. Увидел, что мимо дома идет Тамара Сергеевна, и выглянул из окна.

— С праздником вас!

— С каким? — удивилась она.

— А с ярким солнцем.

Она посмотрела на блестящее небо, засмеялась и пошла дальше, спиной чувствуя взгляд Бухалова. Старалась идти ровней, легче. Поймала себя на этом и прикусила губу.

Под черемуху, чтобы во время стирки солнце не жгло спину, Аверьяновна поставила две табуретки, а на них — корыто. В выварке на костре кипела вода. Тамара Сергеевна, решив помочь старухе, надела старый короткий халат, тапочки на босую ногу. Волосы повязала голубой лентой.

— И чего пришла? — ворчала Аверьяновна. — Твое дело молодое. Знай гуляй себе, пока время еще есть.

— Так уж и молодая, — вздохнула Тамара Сергеевна. — Сын вон какой вырос…

Аверьяновна подхватила:

— И то правда. Вырастет и не заметишь… А ты еще кровь с молоком. Мужики заглядываются. Наш-то, — старуха дернула подбородком к дому, — все норовит поближе к тебе быть. Ай не вижу.

Тамара Сергеевна нахмурилась.

— Аверьяновна… Рассержусь.

— Ну, ладно, ладно, не буду, — старуха отжала простыню. — А что? Мужчина видный… Обходительный.

— Аверьяновна!

— Все, все… Принеси вот мыла кусок, а то заканчивается.

Мыло хранилось на печном карнизе в комнате, где жил сейчас Юрий Петрович. Они покупали его сразу помногу — впрок. Оно сохло у печки, куски становились желтовато-восковыми, твердыми, как камень, и хорошо мылились. Обойдя дом, Тамара Сергеевна заглянула в полуоткрытую дверь. Бухалов, согнувшись, стоял у стола, прижимая ладонями развернутый лист ватмана.

Она постучала в дверной косяк.

— О-о! — протянул Юрий Петрович. — А вам идет этот халат.

— Мыло у нас тут, — смутилась она.

Придвинула к печке скамейку и встала на нее. Сбоку Юрий Петрович увидел, как натянулся у нее на груди халат, как окрепли ноги, загорелые в лодыжках, нежно-розовые под коленками, с синими жилками под прозрачной кожей… Он тяжело шагнул от стола.

— Помочь?

— Нет, нет… Я сама, — она переступила по скамейке.

Но он уже стоял рядом. Отстраняясь, она еще переступила в сторону — скамейка пошатнулась и начала уходить из-под ног. Тамара Сергеевна взмахнула руками, тихо ойкнула. Со стуком посыпались куски мыла. Юрий Петрович на лету подхватил ее. Выгнув спину, она попыталась достать ногой пол и тут у самого лица увидела его глаза — серые, с большими зрачками. И сразу ослабли ноги, не хватило воздуха. Заметила раскрытую дверь и, вся похолодев от стыда, от ужаса, вскрикнула:

— Дверь!.. Открыта!.. — и замерла у него на руках, поняв двусмысленность сорвавшихся слов.

Юрий Петрович вытянул под ее шеей сильно напрягшуюся руку и дотянулся пальцами до дверной ручки.

Аверьяновна сняла с огня скворчащую сковородку с яичницей, поставила ее на стол перед Бухаловым и сказала:

— Дров вот у нас маловато. Надоть выписать в леспромхозе, да все недосуг. Ты после завтрака не сходишь, случаем?

Он посидел молча и ответил:

— А ведь мне, Аверьяновна, сегодня уходить пора. Последний день отпуска.

Вяло поев, он вышел на улицу. Надо было подняться к Тамаре Сергеевне и сказать, что он уезжает, что пора ему на работу, но он никак не решался, как не решился сказать этого и вчера, все стоял на месте и рассеянно смотрел на мягкий свет озера за деревьями.