Владимир Орлов - Лягушки

Нынешней осенью земля, грядки, клумбы в садах поселка, особенно в тех, чьи хозяева из города уже не выезжали, были устелены яблоками. Будто в ранней ленте Довженко. Позднего Довженко (работы его, конечно, а не личность) Ковригин не уважал из-за пафосных красивостей, а вот немые фильмы мастера были для него хороши. Вспоминались эпизоды одного из них — яблоки, не переставая, падали там на землю, падали, как и полагалось в Великом Немом, беззвучно. Сейчас же они, иные из них — с антоновок, апортов, штрефлингов, в полкило весом, гремели. В поселке в последние годы дневными звуками электропил и молотков давала о себе знать строительная лихорадка, и теперь в ночные часы фруктовые бомбы взрывались на свежих крышах, особенно тяжело и тревожно ударяли они в жестяные покрытия соседей Ковригина.

Яблонь в саду Ковригиных стояло двенадцать, но крыши дома и кухни от них не страдали, над теми тянулись в небо берёзы. При этом, по нынешним деньгам и понятиям, дом их был и не дом, а домик — комната, три террасы (две из них — пристроенные) и чердак. Домик, отчего-то названный финским, но привезенный из Щёкина, того самого, что портил своими вредностями жизнь Ясной Поляны, был щитовой и в годы Хрущёва благонамеренно соответствовал требованиям и духу вздуваемой ветрами эпохи Программы идеального общества. Без заборов и с равными условиями быта сознающих себя честью народа тружеников. То есть не вздумай выпендриваться и выделяться. Имей за городом непротекающую крышу и место для хранения инвентаря, ковыряйся по выходным дням на картофельных и овощных грядках, и достаточно. По легенде, наиболее свирепым ревнителем коммунных правил считался Член Политбюро Дмитрий Полянский, поговаривали, что после его усердий и в целях совершенствования человека всяческие права на наследство будут отменены. Чтобы в свободном и братском обществе всем предоставлялось удовольствие начинать с нуля. А потому родители Ковригина и не суетились. И так могли обеспечить себя стеклянными банками с соками, вареньями и маринадами. К банкам бы ещё добыть крышки для завёртывания. Из ягод же получались хорошие домашние вина и наливки. Участок получил отец Александра и Антонины Андрей Николаевич Ковригин, корректор в издательстве. Понятно, денег он в семью приносил в носовом платке, и когда пошли послабления и повсюду в поселке затевали надстройки и дома как бы "флигельные", сил у него хватило лишь на две хрупкие пристроенные террасы. Но тогда всё это мало трогало Ковригина. Что есть, то и есть. Главное, чтобы отец дышал летом лесным воздухом, а мать, в чьем роду были крепостные крестьяне, сидела в грядках и радовалась любому зародившемуся кабачку. Теперь же, когда Ковригин наблюдал в глянцевых журналах фотографии вилл с мордами известных стране звезд, цену которым он знал, всё это были, по его понятиям, пустышки и шелупонь, он начинал досадовать. А тут ещё и в их поселке стали подниматься терема совершенно ничем не примечательных личностей, и досады его обострились. "Впрочем, стало быть, ты достоин своих условий проживания, — успокаивал себя Ковригин. — Ты лежачий камень и этим обстоятельством доволен. И не будет у тебя ни уважаемого автомобиля, ни приличной квартиры…"

"И не надо!" — грозно заявил кому-то Ковригин.

И тут же отругал себя.

О чём он думает?! При тиши (падение яблок нисколько не раздражает), глади и Божьей благодати лунной ночи, на куинджевскую непохожей, и в непохожести своей ещё более прекрасной; будут ли у него ещё такие ночи и миромногозвучие в душе?..

Разбудили Ковригина автомобильные гудки.

Ковригин выскочил во двор в трусах и в смущении вынужден был извиняться.

У ворот рядом с синей "семёркой" стояла Антонина, руки в боки, и при ней — сопровождающая особа.

— Сейчас, сейчас, я оденусь, — пообещал Ковригин. — И вынесу ключи…

— Да на кой нам твои одевания! — заявила Антонина. — Отворяй ворота и калитку! И разгружай машину!

"Так, — соображал Ковригин. — Значит, без мужика. Сказала бы толком о бабе, уговорил бы Дувакина приехать… Всё было бы веселее…"

— У нас может быть и ещё один гость, — сейчас же остудила его Антонина. — А вдруг и не один…

"Ага. Без мужиков всё же не обойдутся… Интересно, какие сюжеты нынче намечены? А может быть, из этих сюжетов я и вынырну", — будто бы испытал облегчение Ковригин.

— Смотри, какие бока-то отъел! — не удержалась Антонина и ущипнула Ковригина. — Обнаженная натура! Таскай, таскай, там и тебе что-то перепадет. Завтрак можешь не готовить, сама что-нибудь соображу. Какой ты кулинар, я знаю…

Замечание это вызвало протест Ковригина, впрочем, вслух не высказанный, оно и к лучшему, пусть сами и готовят, то, что он умеет колдовать на кухне, сестрице было известно по житейской практике, стало быть, ехидство было ею произнесено и не для него, Ковригина, а для сопровождающей особы.

На особу эту Ковригин взглянул мельком, она уже грызла яблоко, отмахиваясь от оживших мелких мух, посмеивалась чему-то, было ей лет двадцать пять, эстетических одобрений первого взгляда она у Ковригина не вызвала, а подвинула его к моментальному решению — проявлять себя джентльменом и угодником нет игровой нужды, и поведет он себя букой и дикарём.

— Напрягать вашу творческую натуру, маэстро Ковригин, вряд ли мы будем, — сказала Антонина. — Вам повезло. Мы приехали по делу.

— По какому? — на всякий случай спросил Ковригин.

— Дом надо ставить, Сашенька…

— Какой дом?

— Большой, красивый. Три спальни наверху, гостиная, комнаты для гостей, ну и внизу, ну и камины. Как у людей. Даже у тех, что живут в нашем посёлке…

— В Урочище Зыкеево… — пробормотал Ковригин.

— Каком Урочище? — удивилась Антонина.

— В обыкновенном… сыром…

— В общем, пришла пора. Дети растут. И я решила…

— Ты решила… — сказал Ковригин.

— Я понимаю, Александр. Ты сейчас надуешься. Да, ты старший брат. Да, участок записан на тебя. А я взяла и за тебя решила… Но я выложу все свои доводы и…

"Уломаю тебя…" — должна была произнести Антонина, подумал Ковригин, и ведь уломает, в первый раз, что ли… Но приехала бы одна, ну не одна, а с детишками, они для Ковригина — как свои собственные, и разъяснила бы свое пожелание, и всё бы кончилось непременным, но мирным ворчанием брата. А тут — всё на ходу, да ещё и при чужой и смешливой особе. Что-то здесь было не так. Или совсем не так. И уж точно не по семейным правилам. Ковригин чувствовал, что Антонина находится сейчас в несомненном напряжении, ему даже передалась её нервная дрожь, и это была дрожь не нетерпения или азарта, свойственных сестре, а дрожь неуверенности в себе и своем предприятии, а потому, видимо, она и захотела нынче пойти в лобовую атаку и взять брата голеньким. Что (второе) и вышло самым натуральным образом.

— И Ирина, — сказала Антонина, — согласилась приехать сюда вовсе не для развлечений и шашлыков, и тем более не ради знакомства с тобой, а именно - по делу. Она — дизайнер и довольно успешный.

— Ирина, — кивнула дизайнерша и разулыбалась, будто бы радуясь словам Антонины и её огорошенному братцу.

— Александр, — пробурчал Ковригин. — Очень приятно познакомиться.

— Александр, — строго сказала сестра. — А кто такая Лоренца?

— Какая ещё Лоренца? — нахмурился Ковригин. Антонина, похоже, решила закрепить удачи лобовой атаки.

— Лоренца Козимовна. Которая приезжала к тебе на серебристом "лендровере". Красавица! У нас вон с тобой дрянная "семерка", а у неё "лендровер". Нам с Ириной активист Амазонкин уши залил компотом и просил передать Лоренце Козимовне нижайшие поклоны. И вроде бы она отъехала от тебя утром. Так кто же такая Лоренца Козимовна?

— Моё дело… — сказал Ковригин и захлопнул крышку пустого уже багажника. Дрянная "семерка" — была единственным серьёзным приобретением Ковригина, однажды его книжку оценили неплохим гонораром, но ездила на синей дряни чаще всего Антонина.

— Ты, Ирина, — сказала Антонина, — не подумай, что он такой дикарь и питается лишь шишками с ёлок. Нет, иногда он бывает и ходок, в костюмах, это с него Роден ваял "Мыслителя".

— И Мирон "Дискобола", — добавил Ковригин. — И Андреев Гоголя Николая Васильевича для бульвара.

— Точно, точно! — обрадовалась Антонина. — И Мирон Гоголя! Так кто же такая красавица Лоренца?

— Её ко мне присылал Пётр Дмитриевич Дувакин, — сказал Ковригин.

"Так вот… — подумал Ковригин. — Получи своё…"

— А вчера он передавал тебе привет. Я хотел было зазвать его на грибы, но не ведал, с кем приедешь ты.

Антонина не сразу, но переборола в себе (из-за слов, произнесенных в присутствии гостьи, что ли?) смущение, возможные неприятно-неловкие соображения и восстановила в себе воительницу, властную особу ("Ба! Да она вылитая царевна Софья! — явилось в голову Ковригину и сразу раздробилось на собственные же возмущения. — При чем здесь царевна Софья! Что за глупости лезут в башку! На Дувакина, что ли, напала икота? И что такое "вылитая"? Кто-то ведь первым употребил эту ерундовину! И в связи с чем?"). Властная особа Антонина поглядывала так, будто она, казалось Ковригину, снова была способна продолжить атаку на него, иронизировать над ним, повелевать им, словно холопом своим или стрельцом полка Хованского. Бред какой… Или же ей, напротив, хотелось радоваться ему, как чуть ли не отпрыску своему, именно ею взлелеянному и воспитанному, и предъявлять его подруге, умеющей ценить линии и формы, экземпляром дачного молодца и лоботряса (оттого и было приказано таскать вещи из багажника "обнаженной натурой")?