Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики
Так постепенно я пришёл к получению спирта-сырца в полупромышленных количествах, с использованием в качестве ёмкости для браги уже известного медного бака в ванной. Холодная вода по ночам начинала подниматься до нашего третьего этажа, что нужно было для охлаждения пара при перегонке. Неделю я сбраживал брагу, а в субботу, когда Рива сидела в комнате и не имела права ничего делать (как ортодоксальная иудаистка - тогда это было её новым увлечением!), я с вечера начинал гнать водку. Из ста литров браги получалось до трёх четвертных бутылей отличного восьмидесятиградусного спирта.
Ортодоксальный иудаизм Ривы, начавшийся с приобретением христианского имени 'Римма', был мне весьма на руку. Всю субботу она почти не выходила из своей комнаты, а если уж выходила, то только бессильно повесив руки вдоль туловища и с печальным образом вековой еврейской тоски. 'Нурик, зажги свет, Нурик, потуши свет, Нурик, подай воды!' - только и произносила она умирающим голосом, и какое ей дело было до моей браги в медном баке. 'Субботу отдай Богу!' - эту еврейскую догму Рива теперь соблюдала жёстко, и плевать ей было на мою брагу и водку.
Я понемногу попивал этот спирт, но мысль моя была занята возможностью его сбыта. Своих денег у меня не было, а у мамы и бабушки если их и можно было выпросить, то очень мало.
И я начал экспериментировать. Настаивал на этом спирту все известные мне травы, делал из них смеси, пробовал и давал пробовать 'людям'. Из всего многообразия напитков успехом пользовались два: ром и ликёр 'Тархун'. Ром я приготовлял таким способом: грел сахар на огне в половнике до плавления и последующего потемнения. Сахар превращался в карамель, я грел дальше, пока карамель не начинала кипеть с сильным бульканьем. Пары карамели чаще всего загорались, я гасил пламя и выливал тёмно-коричневую густую жидкость в спирт. Добавлял кипячёной воды и доводил крепость до 50. В таком виде я и продавал ром. Подбирал по дворам бутылки, мыл их, разливал туда ром и перевязывал горлышко полиэтиленом. Продавал я ром чуть подешевле чачи, и люди брали этот деликатесный напиток, который не стыдно было даже понести с собой в гости. Чача же считалась уделом алкашей. Помню, 'пол-литра' чачи стоила около пятнадцати рублей, а я свой ром продавал по десяти. Сахарный песок в Тбилиси (продукты там были дешевле, чем, например, в Москве, - так называемый 'ценовой пояс' был другим) неочищенный, жёлтого цвета, стоил 60 копеек килограмм, а 80 копеек - рафинированный. Из килограмма сахара получались две пол-литры рома. Прибыль составляла более ста процентов.
Ликёр 'Тархун' получился уникально вкусным напитком. На 80 градусном спирту я настаивал траву тархун (эстрагон), в Грузии очень распространённую и дешёвую. Затем разбавлял до 45 градусов и добавлял сахар 'по вкусу'. Получался зелёный напиток дивного вкуса и запаха. Позже я встречал 'фабричный' ликёр 'Тархун'. Не могу понять, чем так можно было изгадить напиток, чтобы превратить его в густую, маслянистую, пахнущую глицерином отвратительную жидкость, да ещё запредельной стоимости.
- Будь проще, - говорил Лев Толстой, - и к тебе люди потянутся!
Мой 'Тархун' был проще фабричного, и к нему действительно тянулись люди, хотя продавал я его по 20 рублей за бутылку. Водка в Грузии тогда стоила 22 рубля простая ('Хлебная') и 25 рублей - 'Столичная'. Но разве можно было сравнивать мой деликатесный зелёный 'Тархун' с 'рабоче-крестьянской' водкой! В то время принести с собой водку в гости считалось оскорбительным для хозяев. А ром, ликёр - пожалуйста!
И ещё одну уникальную находку сделал я в своих экспериментах по напиткам. Я попробовал приготовить мармелад, но не на воде, а на моём спирту. Желатин, агар-агар, восьмидесятиградусный спирт, любой сироп - всё это нагревается на огне, но не до кипения, выдерживается, а затем разливается по формочкам и охлаждается. Потом готовые 'конфеты' обсыпаются сахарной пудрой, чтобы не слипались.
Назвал этот продукт я 'гремучим студнем', как когда-то Нобель свой динамит. По вкусу это был обычный мармелад, только чуть более 'острого' привкуса. Но после двух-трёх конфет человек пьянел, как от стакана водки. Чем это было вызвано, я так и не понял - то ли компоненты мармелада усиливают действие алкоголя, то ли конфета рассасывалась медленно и лучше усваивалась. 'Гремучий студень' очень пригодился мне уже гораздо позже, во время Горбачёвско-Лигачёвского сухого закона. Я безбоязненно носил эти 'конфеты' даже на кафедру, и с чаем они 'врезали' не хуже, чем водка. Но наладить производство 'гремучего студня' уже тогда, несмотря на многочисленные предложения открыть 'гремучий' кооператив, я не решился. А то, глядишь заделался бы вторым Березовским, только по 'гремучей' линии! Так вот, возвращаясь к детству, могу сказать, что в последних классах школы я в деньгах не нуждался.
Прозвище моё из 'Курдгела' ('Кролика') изменилось на 'Химика'.
- Возьмём у Химика бутылку 'коричневой' и бутылку 'зелёной'! - можно было услышать в определённых кругах населения нашего микрорайона. Так почему-то прозвали соответственно, мой ром и мой тархун. 'Микрорайон', или по местному 'убан' наш назывался 'Клароцеткинский', по названию известной улицы им. Клары Цеткин, бывшей Елизаветинской, где я жил.
Но занятие торговлей мне не понравилось, даже несмотря на доходы. Дело в том, что торговля портит людей, занимающихся ею - 'торгашей'. Я заметил, что, продавая напитки, готов был заработать даже на товарищах, что деньги начинали становиться главным в жизни. И я бросил это 'нечистое' занятие.
И вспомню ещё одно актуальное применение дрожжей, которое я им нашёл. Дело в том, что наш туалет во дворе не давал мне покоя. Меня даже не столько беспокоил запах, к которому я уже привык; это грязное сооружение с выгребной ямой похоронило легенду о чистой любви, которую хоть кто-то ко мне питал. Со временем я очень сожалел, что так обидел Владика, и невольно толкнул его на непростительный протестный поступок. Я очень скучал по нему, но сделать уже ничего было нельзя - я даже не знал, где он теперь живёт.
Я бы мог поджечь или взорвать туалет, но за это могли бы серьёзно наказать. Поэтому я избрал другой путь - я решил утопить ненавистное мне место в дерьме. Летним вечерком я как-то вылил в выгребную яму туалета два ведра свежайших дрожжей. Через пару дней полдвора было уже залито пенящимся дерьмом, а яма всё продолжала и продолжала бродить :
Но хоть я и думал, что больше никогда не увижу Владика, это оказалось не так. Уже после окончания института, я как-то вечером возвращался с тренировки и вдруг близ моего дома дорогу мне преградил улыбающийся гигант под два метра ростом и килограмм на 120 весом, спортивного сложения. Гигант не давал мне пройти и всё улыбался. Я уже решил, что сейчас будут меня бить, но он произнёс:
- Что, Нурик, не узнаёшь меня?
Боже, да ведь это Владик! Только по озорным голубым глазам я и узнал своего изгнанного друга детства. Мощный торс, ноги как тумбы, толстая шея, круглые щёки и сломанный нос - всё это было чужое. А вот глаза - свои, родные!
- Владик, 'твою мать', ты ли это? Тебя не узнать!
- Маму не трогай! - со смехом ответил Владик, - вот я стал таким. Мастер спорта, чемпион Грузии по боксу в тяжёлом весе! А к спорту ты меня приобщил, - добавил Владик.
Мы оба одновременно вздохнули и, видимо, подумали об одном и том же - до чего же мы были близки когда-то и насколько чужими стали друг другу сейчас. Я никакими ухищрениями фантазии не мог бы представить этого Гаргантюа, нежно и страстно целующего меня и просящего: 'женись на мне!'. Владик, видимо, понял мои мысли и подал руку.
- Ну, пока, рад был видеть тебя! - Он хотел сказать ещё что-то, но только махнул рукой.
- И я тоже, Владик! - ответил я, и мы разошлись. Он не оставил ни адреса, ни телефона, не дал никакого намёка на возможную встречу. Что прошло, то прошло :
Выпускной вечер и экзамены
Наконец, подошла к концу школа. Противоречивые чувства оставила она у меня. Хотя я 'свой позор сумел искупить', но, как говорят, 'осадок остался'. Нет тех слёз умиления, которые проступают у некоторых при воспоминании о школе. В последнее время я общался почти только с вновь пришедшими к нам в 11 класс из других школ Зурабом Асатиани и Женей Фрайбергом. Учились они посредственно, но они не были свидетелями моего позорного прошлого. Для них я был штангистом-перворазрядником и отличником учёбы, то есть человеком уважаемым.
Я сам первый подошёл к Зурабу и сказал:
- Приветствую, князь! - я знал, что его фамилия - княжеская.
- Приветствую вас! - напыщенно ответил мне князь и продолжил, - я знаю, что вы потомок великого Дмитрия Гулиа, вы - уважаемый человек!
Я намекнул ему, что дедушка мой по материнской линии был графом, и после этого Зураб называл меня только 'графом'. К нам присоединился 'новенький' Женя Фрайберг, которого мы, не сговариваясь, назвали 'бароном'. Так мы и встречались обычно втроём, разговаривая на 'вы' и с произнесением титулов, как в каком-нибудь рыцарском романе: