Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики

Я бодро и, главное, громко сделал доклад. На сей раз без кавказского акцента, даже со столичным 'шиком'. Да и работа была, говорят, неплохой, много публикаций, ну а скрепер мой все члены Советы, если не видели на Опытном заводе, то, по крайней мере, слышали 'реактивный' свист его раскрученного маховика.

А в заключение я предложил членам Совета посмотреть фильм про испытания скрепера. Я нажал кнопку на пульте, в зале погас свет и пошёл фильм. Я так боялся, что лента оборвётся и остановится на кадре: 'Голосуй за!', но этого не случилось. Фильм я потом забрал у Лёши и уничтожил.

Все члены Совета поступили так, как рекомендовал им сделать 25-й кадр, и после подсчёта голосов меня стали поздравлять. Банкет был назначен вечером того же дня в ресторане Будапешт. Деньги привезла из Тбилиси Лиля, да и дядя помог. Всё было путём, Лиля танцевала с Недорезовым и с моими коллегами по лаборатории. Она блистала своей причёской и танцевальным мастерством - гимнастка всё-таки! Я постарался не 'нажраться' и не устроить дебош. Короче говоря, всё было неправдоподобно культурно!

Зато на следующий день была назначена пьянка в общежитии. Специально съездили на Рижскую за Серафимом, пригласили друзей во главе с Зайцевым, и жильцов общежития. Таню, к сожалению, пригласить было нельзя. Серафим тихо подошёл ко мне и грустно спросил на ушко:

- Что, Таню по боку, да?

Серафим знал, что я наметил отъезд в Тбилиси. Меня ошеломила такая постановка вопроса.

- Почему 'по боку'? Я буду постоянно приезжать, мы любим друг друга:

- Хорошо, хорошо, я пошутил! - засмеялся дядя Сима.

Пьянка была серьёзная, за сданные бутылки можно было приобрести ещё пять бутылок водки. Фотографии запечатлели наши пьяные рожи, восстановленную 'Данаю' над постелью Лукьяныча, латунную доску с надписью 'Мужское общежитие им. Дм. Рябоконя':

Я срочно оформлял документы Совета для ВАКа - нужно было успеть до новогодних праздников. К середине декабря всё было сдано в ВАК.

Бесплатный билет мой ещё действовал до конца года, и Лиля купила билет только себе. Наступил день отъезда - поезд отправлялся вечером.

Днём я купил цветов, вина, и зашёл попрощаться к Тане. Она лежала в постели похудевшая и осунувшаяся; глаза были в слезах, а подушка - мокрая. Я понимал, что поступаю как-то не так, а как нужно было поступать, никто мне не посоветовал. Бросить семью? Тогда плакали бы Лиля и дети. Бросить всех и смыться куда-нибудь на лесоповал? Нелогично. Продолжать этот 'марафон' долго было нельзя. Да и Лиля не могла оставаться в Москве - не было прописки.

Я поцеловал плачущую Таню, сказал, что буду часто приезжать (кстати, я так и поступал потом - в месяц раз, да приезжал!), и с тяжёлым сердцем ушёл.

Фёдоров и Недорезов негативно восприняли моё решение - уехать жить и работать в Тбилиси.

- Немудрое решение! - констатировал Игорь Андреевич.

- Нурибей, вам же будет там душно! - сказал своё слово Дмитрий Иванович, - вы же телом будете в Тбилиси, а душой в Москве! А в результате, вы обязательно снова вернётесь в Москву, только сделать это будет очень и очень непросто! Не вы первый, не вы последний!

Мудрый человек - Дмитрий Иванович Фёдоров, он как в воду глядел!

А пока, где-то счастливый, а где-то - с тревогой, что в чём-то допускаю ошибку, причём ошибку стратегическую, я уезжал с женой в 'солнечный Тбилиси'.

Тернистый путь к науке

Зрелость сразу не наступает. У нормальных людей сначала бывает младенчество, затем детство, за ним - отрочество, а потом и юность, которую энциклопедический словарь трактует как период жизни между отрочеством и зрелостью.

Так вот, обсудив вопрос своего перехода от юности к зрелости, я решил, что этот переход состоялся в конце декабря 1965 года. Таким образом, новый 1966 год я встретил уже не юношей, а зрелым мужем.

'Созреть' мне позволили такие жизненные события, как учёба в институте, спорт, женитьба и рождение детей, 'поднятие' целины и увлечение наукой. Окончательно 'дозрел' я, переехав в Москву, поступив в аспирантуру и защитив кандидатскую диссертацию.

Жизнь в общежитии, взаимоотношения с людьми различного возраста, общественного положения, мировоззрения, и даже пола, помогли мне, подобно швейцарскому сыру получить соответствующую зрелую кондицию и даже символические дырочки в сердце, оставленные любимыми женщинами.

Одна из этих 'дырочек' - крупная, ещё живая, растущая и ноющая, оставлена была любовью к Тане, моей общежитейской подруге и бывшей жене моего лучшего приятеля. Но я, забыв, что любовь - не картошка, предпочёл сохранить семью и 'бросил' любимую женщину. Оставил я и любимую работу, любимую Москву, позволив жене увезти себя на 'малую родину' - в Тбилиси. Долг для меня - прежде всего! Перед 'малой родиной', перед семьёй, перед грузинской технической наукой, которая показалась мне несколько поотставшей и требующей моей помощи.

Вот с такими благородными намерениями, втайне не веря в их серьёзность, я и прибыл в родной солнечный Тбилиси, как раз к встрече Нового 1966 года.

'Солнечный' Тбилиси встретил меня моросящим холодным дождём, слякотью на улицах, сырым промозглым ветром, нетопленой коммунальной квартирой и протекающими потолками. Две керосинки, не столько согревающие, сколько 'одорирующие' (понятие, обратное 'дезодорированию') квартиру, двое маленьких детей, бабушка, мама и жена в двух комнатах коммуналки, а также старая безногая соседка в крошечной третьей комнате - всё это несколько подрывало мой патриотический порыв.

Я уже не говорю о почти полном отсутствии 'в кране' воды, которую, в нашем случае, неизвестно, кто выпил. Речь идёт о холодной воде, так как горячей - в доме и отродясь не было.

Коксовые батареи 'лимонадного' завода нещадно дымили, пачкая сохнущее на многочисленных верёвках бельё, которое так проблематично было стирать. Злополучное бельё проблематично было не только стирать, но и вывешивать. Чтобы дотянуться до верёвок, нужно было перевешиваться через дощатые перила, которые давно сгнили и трещали под натиском бёдер вешающих бельё женщин. Да, да, именно бёдер, а не животов, потому, что такой 'убийственно' малой высоты были эти проклятые перила. Я специально упоминаю эти, казалось бы, недостойные внимания перила, ибо они свою роковую роль в моей жизни ещё сыграют.

Одним словом, энтузиазма у меня от приезда на малую родину изрядно поубавилось. Да ещё и такая 'мелочь' - я ещё в поезде понял, что без Тани жить просто не могу. Кому-то это покажется смешным и несерьёзным, но такая уже штука любовь, и на одном усилии воли тут долго не продержишься. Любовь гони в дверь, а она влетит в окно! Но я тешил себя тем, что, дескать, я уже кандидат наук, у меня будет много денег, и постепенно соберутся они на покупку кооперативной квартиры, а также на частые поездки в Москву к Тане.

А главное - наука! Я помогу институту, который приглашал меня на работу, и благодарные соотечественники осыплют меня почестями. Вскоре я защищу докторскую диссертацию и мне поможет в этом мой новый 'гросс-шеф' академик Тициан Трили, человек огромного влияния: А уж с жизненными проблемами мне поможет справиться, как он это и обещал, просто 'шеф' - Геракл Маникашвили, который просил считать его другом и называть на 'ты'.

А рядом будет семья - крепкая кавказская семья, которая поможет в трудностях и согреет в беде!

- Ничего, перезимуем! - не очень-то веря себе, всё-таки решил я.

И я, встретив Новый год в кругу семьи, уже 2-го января, который тогда был рабочим днём, явился в институт со сложным названием НИИММ ПМ АН ГССР (Научно-исследовательский институт Механики Машин и Полимерных Материалов Академии наук Грузинской ССР). Или, как его называли сами сотрудники - Научно-исследовательский Институт Химических Удобрений и Ядохимикатов (простите, что из этических соображений не могу привести его аббревиатуры!).

Как-то в Москве, перед самым отъездом в Грузию, ко мне попала газета, кажется 'Литературка', со стихотворением поэта Рюрика Ивнева: 'Я вспоминаю солнечный Тбилиси:' Я не знаю, с чем связаны ностальгические воспоминания поэта - то ли он жил когда-то в Тбилиси, то ли просто приезжал туда погостить и попить вина. Но я благородно прослезился, прочтя этот стишок, и уже твёрдо и бесповоротно решил: 'Еду! Покидаю любимую, но не родную Москву, любимую, но не родную Таню, любимый, но расположенный не на Родной Земле ЦНИИС!'

- Спасибо тебе, Рюрик, спасибо! Большое кавказское спасибо за окончательно совративший меня стишок! Больше я стихам не верю - проза, особенно жизненная, как-то надёжнее!

Но эти мудрые мысли зрелого человека придут ко мне 'опосля'. А пока мы с женой, поддерживая друг друга за руки, карабкаемся по скользкой слякоти на горку над Курой напротив Цирка, где и располагался НИИММПМ.