Нурбей Гулиа - Приватная жизнь профессора механики
Через часок я присел под деревом - отдохнуть немного, а затем продолжить путь. И тут мимо меня проехали два всадника на лошадях, в одном из которых я узнал товарища Гиви. Я с ужасом понял, что пропал - меня поймали. Но товарищ Гиви и другой всадник спешились, и дружелюбно улыбаясь, подошли ко мне.
- Маладэц, суши, что ти этот Мэрзоянц харашо праучил! - начал товарищ Гиви, - надаэл он мнэ, суши, нэ знаю как! Эсли сичас кажды армэнин грузыну в пастэль пысат будэт, то это тэрпэт савсэм нэлзя! - 'товарищ Гиви' перемигнулся со своим коллегой всадником, видимо, тоже грузином. 'Приняли меня за грузина по фамилии, - удовлетворённо заключил я, - а что меня 'русапетом' дразнят, они просто не знают!'
Товарищ Гиви посадил меня перед собой на лошадь, которая, как мне показалось, тоже дружелюбно и одобрительно кивнула мне.
- Точно, - догадался я, - лошади-то - это гуигнгнмы, а они, ох как не любят этих мерзких 'йэху'! - нашёл я подтверждение 'теории' Джонатана Свифта, отчего мне стало спокойно и радостно.
Когда мы подъезжали к лагерю, я снова струхнул. Товарищ Гиви заметил это и успокоил меня:
- Я тэбэ запру у мэнэ комната, чтобы армян нэ тронул. Но мама придиотся вызыват!
Товарищ Гиви быстро провёл меня к себе в комнату под ненавидящим взглядом нашей армянской Звёздочки. Там он запер меня, а вскоре принёс мне туда завтрак - тёплые ещё две купаты и немного пива на дне бутылки. Так вкусно я ещё никогда не завтракал.
- Как хорошо, что есть ещё распри между нациями, - думал я, жуя купату и запивая её пивом из бутылки, - если их правильно учитывать, то жить ещё можно!
К вечеру приехала моя мама и, недовольно ворча, увезла меня домой. Я был счастлив, что меня забирают из этого треклятого лагеря, и не спрашивал маму, кем она недовольна - мной, Мерзояном, или лагерными порядками. Я покидаю этот ад, и больше мне ничего не надо!
В пионерлагере я после этого никогда не был, по крайней мере, в роли пионера. И ещё - я осознал, что в народе, особенно южном и восточном, даже в то далёкое, казалось бы, 'интернациональное' время были очень сильны межнациональные антипатия и недоверие. Сейчас это многократно усилилось. Я не хотел бы быть пойманным армянским всадником, той же 'товарищ Астхо', но в брюках. Мне так повезло, что я, при моей грузинской фамилии, был пойман грузином, причём явно националистом. И я научился использовать эти национальные особенности и противоречия, что мне очень помогло в дальнейшем.
Гадёныш Мерзоян тоже должен был бы извлечь пользу из случившегося. Надо давать себе отчёт, что знание меры в своём хамстве просто необходимо. Если вообще само хамство так уж обязательно. Думаю, что, отмывшись, Гагик Мерзоян, сделал необходимые выводы и стал поумнее. Не так ли, Гагик-джан, откликнись, 'дарагой' если ты сейчас читаешь эту книжку!
Генеалогическое древо
Думаю, что пора поговорить о моём происхождении. О генеалогическом древе, так сказать. Иначе многое в дальнейшем будет непонятно. К счастью, я знал даже о своих прапрапрадеде с отцовской стороны и прапрадеде с материнской. Это - конец 18 века, мало кто помнит своих предков с таких далеких времен.
Начнем с отцовской стороны. Итак, мой прапрапрадед, или прадед деда родился в конце 18 века в селении Уарча Сухумского военного отдела (так называлась нынешняя Абхазия) и звали его Дгур Гулиа. Чем он занимался, его прапраправнук, то есть я, не знал; а чем может заниматься джигит в Абхазии 18 века? Гарцевал, небось, на коне, размахивал шашкой, пил чачу и тому подобное. Там же родился и прапрадед нашего героя по имени Тыкуа. Простое и благозвучное имя, не правда ли? В этом же селении и появились на свет мои прадед по имени Урыс и дед по имени Гач. Но, слава Богу, они приняли крещение по православному обычаю и стали Иосифом и Дмитрием, соответственно. Бабушку - жену Дмитрия Гулиа звали Еленой Андреевной и девичья фамилия ее - Бжалава, она - грузинка. Отец - Владимир Дмитриевич Гулиа (1914-1942) был всесторонне талантливым человеком энциклопедических знаний, инженер, он погиб в Отечественную войну. Его взяли в армию еще до начала войны, когда мне было всего шесть месяцев.
Самой колоритной фигурой из предков по отцу был, вне всякого сомнения, Дмитрий Гулиа, мой дед, основатель письменности, литературы и театра, то есть всей культуры абхазского народа. Он создал алфавит (это в 18-то лет отроду - вундеркинд!) абхазского языка.
Более того, известен факт, что в Абхазии тех времен жених и невеста не могли, не имели права даже разговаривать друг с другом, только через посредников. Дмитрий Гулиа нарушил этот вековой обычай и написал стихотворные обращения жениха и невесты, которые они имели право говорить друг другу. Так вот, когда сваты представляли жениха и невесту друг другу, те вынимали листки со стихотворными посланиями Дмитрия Гулиа и складно говорили по ним.
Но, став мужем и женой, они все равно, чаще всего, меняли имена, чтобы нечистые силы не внесли раздора. Так, например, мои дядя и тетя, крещенные православные Зоя и Павел стали после женитьбы (не формально, а друг для друга, для родственников, и, видимо, нечистой силы!) Ицкой и Джамфером, но и так они не имели права непосредственно обращаться друг к другу.
- Пусть Ицка несет на стол чачу и мамалыгу! - провозглашал в пустоту, не глядя на жену, Джамфер.
- Пусть Джамфер меньше приказывает, а то получит что-то другое! - отвечала уже в другую пустоту Ицка. Сначала гостям это казалось довольно диким, но после рюмки-другой привыкали. То есть православие существовало в Абхазии достаточно формально. Но не для Дмитрия Гулиа, который, как и Сталин, и в одно с ним время, учился в Горийской семинарии.
Дмитрий Иосифович был не по-кавказски педантом. Уже при советской власти, когда он стал Народным поэтом Абхазии, депутатом, орденоносцем, и вообще очень влиятельным человеком, его часто приглашали на всякие там собрания 'актива' республики, чаще всего в качестве 'свадебного генерала'. Назначали, допустим, собрание на 1700. Дмитрий Гулиа приходил в половину пятого и ждал начала собрания. Видя, что народ подходит медленно, он постепенно свирепел, багровея, а точно в 1700 вставал и уходил, если собрание не начиналось. Так он приучал абхазов к точности.
Но в отношении своего здоровья он таким педантом не был. У него был сильнейший диабет, ему были запрещены многие продукты. Но он улавливал момент, когда строгая жена Елена отворачивалась, хватал со стола, то, чего ему не положено, и пускался убегать, на ходу сжевывая запрещенный продукт. Постепенно его стали кормить за отдельным столом.
Когда наступила советская власть, его несколько раз пытались арестовать и даже расстрелять. Это потому, что он был похож на белогвардейского генерала Кауфмана, и потому, что нагрубил (сказал правду) местному партийному вождю Нестору Лакобе. Но Господь спасал его каждый раз. Умер Дмитрий в глубокой старости в 1960 году.
Я, повидимому, унаследовал от деда ту же педантичность. На вокзал я обычно прихожу более, чем за час до отхода поезда. Правда не ухожу домой, если поезд вовремя не приходит.
Теперь о материнской стороне генеалогического древа Гулиа.
Мама моя - русская, девичья фамилия ее - Егорова, Маргарита Александровна. В этой части древа нет такой яркой личности, как Дмитрий Гулиа, но каждый предок по-своему оригинален.
Самый 'древний' предок с материнской стороны, о котором хоть что-то известно, это Кузьма Егоров, мой прапрадед, родился в начале 19 века. Это был полковник, граф, посланный служить в Тифлисскую губернию в район Аджарии. Полк был расквартирован в городе Батуме, где часты были набеги турок. Запомнили о нем только то, что он постоянно выпивал, очень скучал по родине, и, выпивая, сетовал: 'Эх, Расея, Расея!'. Так он называл Россию.
О сыне его, тоже полковнике - Тарасе Кузьмиче Егорове известно больше. Он был достаточно богат, имел большое влияние в Батуме, но, кроме того, сильно выпивал, как и его отец, а еще и погуливал по батумским портовым борделям. Влюбился в девушку из борделя, грузинку по национальности - Марию и женился на ней. Родственники и друзья были в шоке - граф женился на девушке из борделя. Но своевольный Тарас объявил, что в доме у себя он примет только тех, кто выпьет вина из туфельки Марии и признает ее законной графиней. И постепенно потянулись друзья и родственники испить из туфельки Марии. Я помнил дожившую почти до ста лет свою прабабушку Марию Константиновну, гордую и степенную женщину, по которой никак нельзя было подумать, что она юность провела в борделе.
А сам Тарас погиб еще молодым. Вышел в море на своей яхте вместе с одиннадцатью друзьями, выпили, как водится, перевернули яхту (а может, буря случилась) и утонули. Но Тарас и Мария успели родить сына Александра, которого я хорошо помнил.
Александр переехал жить в Кутаис, где женился на моей бабушке - Нине Георгиевне Гигаури, мещанке, дочери мебельного фабриканта. Гигаури - фамилия грузинских горцев - мохевов, которые славились необузданностью характера и свирепостью. Стараясь выбиться в 'поставщики его императорского высочества' князя Ольденбурга, Георгий Гигаури подготовил огромную партию шикарной мебели для дворца Ольденбургов в Гаграх. Но придирчивый немец забраковал мебель, и наш фабрикант разорился. Как часто при этом случалось, сошел с ума и покончил собой в больнице.