Коллектив авторов - Спросите полисмена

– А старый дуралей прав.

Сэр Джон улыбнулся, ведь сомневаться можно было в его манере игры, но не в обаянии.

– Нельзя разочаровывать зрителя.

Перед глазами у него возникла картина, столь же яркая, сколь мимолетная: преданная галерка ждет весь вечер под дождем премьеры, аплодирует до последнего мгновения, когда в ложах уже заворачиваются в меха и накидки, хлопает, когда он появляется на минуту между машиной и задним входом в театр. Ревностный швейцар всегда разделял галерочные толпы сэра Джона на два длинных хвоста, освобождая дорогу к служебному входу.

– Зрителю чересчур угождают, – сухо возразил архиепископ. – Это потакание самому себе, дорогой сэр Джон.

Сэр Джон, вынужденный в будний день выслушивать в собственном театре проповедь длиннее той, какую ему обычно приходилось сносить по воскресеньям в церкви, сделал вид, будто смирился. Приняв его мину за знак согласия, архиепископ продолжил:

– Боюсь, в наше время все потакают собственным желаниям. Прогуливаются, когда следовало бы идти быстрым шагом, тратят драгоценное время в праздности, когда труба зовет к труду и войне.

Сэр Джон, называвший себя лентяем, но испытывавший при этом странное сомнение, применим ли к нему подобный эпитет, небрежно пожал плечами, а актеры, хорошо знавшие своего сэра Джона и его талант избегать разглагольствований зануд и моралистов, удивленно переглянулись. Выискивающий характерные черты взгляд их главы оценивающе пробежался по архиепископу: напыщенный, самоуверенный человек, чья природная личность погребена под жировыми наслоениями директора школы и деятеля церкви в одном лице. Изначальный Уильям Ансельм Петтифер, решил сэр Джон, потерялся по меньшей мере два десятка лет назад. А на заключительную ремарку архиепископа он невозмутимо возразил:

– Значит, ваша традиция шагающих христовых воинов против моей прогуливающихся актеров. Однако цель у нас одна. Мы стремимся заловить неосторожного гражданина. Заставить прислушаться к чему-то, что сделает его лучше. – Сэр Джон улыбнулся. – Для вас – зов трубы. Для меня – тихий голосок.

– Да, да, суфлера, – усмехнулся архиепископ.

Сэр Джон рассмеялся. После остроты архиепископа разговор стал общим, но с решимостью и тактом, замешанным так умело, что никто не заметил, как это было проделано, сэр Джон вернул его в прежнее русло, и, отпустив пару банальностей, предложил:

– Вернемся к нашим баранам, мой дорогой Петтифер? Или лучше назвать их паствой?

– Конечно, конечно, – откликнулся довольный собой архиепископ. – Вы находите их интересными?

– Исключительно, – ответил сэр Джон, подняв голову, поймал взгляд Мартеллы. Уловив во взгляде мужа покаяние, она смирилась с тем, что разговор этот для него важен. «Достаточно важен, – говорил выразительный взгляд сэра Джона, – чтобы еще немного задержаться здесь».

– Исключительно? – приторно повторил архиепископ. Его пухлые губы, смакуя, словно пожевали слово. – Вот как?

– Вопрос в том, чего желает тот или иной зритель, – произнес сэр Джон.

Зрители самого сэра Джона желали того, что сэру Джону будет угодно им дать. Этот факт он проигнорировал. Он был не из тех мелких умов, кто боится противоречить себе.

– Вы исходите из того, что мы с вами оба актеры, – сказал архиепископ, показывая, что уловил суть, чем на мгновение удивил сэра Джона. – Мы оба.

– Да. У вас своя публика. Свои входы и выходы. Во время службы вы меняете облачение. Приучили свою паству к определенному Уильяму Ансельму Петтиферу, которого на самом деле не существует. Вы лишь вообразили его. Навязываете свое видение аудитории. Персонаж, которого вы изображаете, имеет определенные обороты речи. У него есть свои особые черточки, интонации, настроения… С какой елейностью он осеняет крестом, совершает коленопреклонения, выпевает ответы и произносит великолепные «реплики под занавес», отпуская грехи!

– Елейно, но искренне, – заметил архиепископ. – Вот в чем разница.

– Но и я тоже искренен, – объявил сэр Джон. – Признайте, что у вас есть зритель, и для него вы создали определенное представление о себе. А я, со своей стороны, призна`ю, что эта картинка искренняя. Но картина не всего человека, не обязательно архиепископа целиком. Дайте им другую точку зрения, хотя бы одну. Интересно, какова будет их реакция?

– Примените вопрос к себе. На мой взгляд, мы с вами не меньше, а больше то, что мы есть, когда… играем. О, я принимаю ваш довод, воздаю должное его убедительности. Мою преходящую власть я употребляю на добро. Вы – в этом театре, я – в своем соборе завладеваем сердцами и душами. Каждый на своей сцене, мы больше, чем просто люди. В отведенной нам сфере мы чуть меньше ангелов. За ее пределами вы, по крайней мере, такой же человек, как остальные.

– Верно, – откликнулся сэр Джон, не сомневаясь, что это только половина правды. Он-то, по крайней мере, не таков, как остальные. Марксистская доктрина о фундаментальном равенстве людей находилась на последнем месте в убеждениях сэра Джона Сомареса. И это было следствием не тщеславия, а непредвзятого осмысления как собственных способностей, так и своего мира.

– И за пределами собора вы считаете себя чуть меньше, чем человеком? – спросил он.

Архиепископ позволил себе улыбку. Он задержался с сокрушительным ответом, но промедлил лишние полсекунды, и тогда молодой Питер Уорли, актер на роли юношей в труппе сэра Джона, решив прийти на выручку своему шефу, ради которого сделал бы много больше, чем спасение от зануды, храбро поинтересовался воззрениями архиепископа на собачьи бега. Тот, намеревавшийся сообщить о них в утренней прессе и нисколько не погнушавшийся опробовать их на братьях своих меньших, благосклонно снизошел до набриолиненного юношеского очарования Питера и изложил их пространно и с завидной самоуверенностью.

Сэр Джон терпеливо ждал, а потом, вернув себе внимание главного гостя, произнес:

– Предположим, мой дорогой Петтифер, что сегодня утром вы убили Комстока, какова была бы реакция вашей паствы? Сочли бы вас героем дня? Защитником церкви в двадцатом столетии? Или неогеоргианским крестоносцем, избавившим мир от неверного пса?

Архиепископ смешался.

– А я, знаете ли, сегодня утром находился в доме Комстока, – сказал он.

– Мой дорогой архиепископ! Простите! Мне нет оправданий!

Расстройство сэра Джона было очевидно. Никто не догадался бы, что в дополнение к сведениям, которые он почерпнул из вечерних газет с их сенсационными заголовками, министр внутренних дел прислал ему папку со всеми подробностями, касающимися смерти лорда Комстока, дома, обслуги и посетителей, какие сумела раздобыть полиция.

Всплеснув пухлыми белыми руками, архиепископ заклинал его не расстраиваться, особенно в такой вечер со столь интересным и счастливым поводом.

Поводом была «последняя вечеря», или ужин, на сцене собственного театра сэра Джона – «Шеридана» – под конец семнадцатимесячного сезона. Сэр Джон, ни единого дня не отдыхавший все это время, пообещал себе по меньшей мере два месяца отпуска, за исключением неизбежных репетиций новой пьесы, которую собирался представить публике осенью. Пока же был июнь, и долгий сезон завершился. Ужину предшествовали обычные цветистые восхваления Мартелле и инженю, лавровый венок для сэра Джона, энтузиазм галерки и благодарственные речи. Ужин почти закончился, и в темном зале по ту сторону занавеса остались лишь призраки зрителей.

Часы в гримерной Мартеллы, куда она удалилась, как только гости начали уходить, показывали десять минут второго. По окончании долгого сезона Мартелла всегда чувствовала себя поблекшей и выдохшейся, а завтра им с Джонни надо присутствовать на празднике в саду какого-то пастора. «Абсурд, – мятежно думала Мартелла. – Джонни повел себя нелепо! И еще пригласил невыносимого старого дурака архиепископа к ужину!»

– Можно войти, Мартелла? – раздался голос ее мужа.

– Конечно. – Она открыла дверь.

Сэр Джон помог жене закутаться в шаль и повел провожать гостей. Какое-то время ушло на обмен любезностями, и вот наконец они остались одни.

– В чем дело, Джонни? – спросила Мартелла.

– Ни в чем. Но… Ты не возражаешь поехать домой одна? Я прямо сейчас не могу. Я не слишком задержусь.

Он знал, как жена устала, как близка к слезам, с нежностью сознавал, что именно она чувствует по окончании долгого сезона. Голос его звучал очень мягко.

Наблюдая, как исчезают за поворотом огни машины, сэр Джон заметил, что позади него стоит в тени крыльца архиепископ Мидлендский.

– А, это вы, Петтифер, – величественно обронил сэр Джон.

Архиепископу – насколько такое возможно для столь выдержанного человека – было явно не по себе.

– Приятная ночь, правда? – откликнулся он. – Такими жаркими ночами плохо спится, хотелось бы прогуляться после обеда… или в данном случае ужина. И я не поблагодарил вас за гостеприимство, друг мой. Прекрасный ужин, и для меня, разумеется, уникальный, совершенно уникальный. Да, тысяча благодарностей. Не пройтись ли нам немного?