Коллектив авторов - Спросите полисмена

– Так себе диалог, конечно, джентльмены. Но моего собственного сочинения.

– Боже мой, Джонни! Неужели ты имитировал оба голоса? – воскликнул важный театральный критик.

Сэр Джон, бледный и осунувшийся, поклонился, принимая комплимент.

Во втором ряду архиепископ Мидлендский тоже заморгал. Остальные старательно избегали смотреть на него. Встав, он направился к сэру Джону. Зрители, понимая, что кульминация вот-вот наступит и этот драматический момент не был отрепетирован, смотрели с любопытством, точно пьеса закончилась и они подслушивают сцену в гримерной, гораздо более напряженную, но к ним не имеющую отношения.

Архиепископ Мидлендский взял за локоть сэра Джона. Великолепно владея собой, особенно когда старческие глаза привыкли к свету, он сказал:

– Дорогой Джон, я в ваших руках. Могу лишь заметить, друг мой, что мне бы хотелось держаться так же хорошо, как вы. На самом деле я потерял голову. Бедный Комсток! Но свой тезис вы доказали убедительно.

Присутствующие выходили по одному. Никто не разговаривал, хотя чинно, будто перед лицом смерти, три редактора, два театральных критика, главный партийный организатор (ошеломленный), помощник комиссара (временно отстраненный и тихо чертыхающийся) и знаменитый драматург (качающий головой, точно в ответ на какой-то сомнительный комплимент) подобно статистам совершили безупречный театральный уход со сцены через высокую дверь гостиной сэра Джона и были выпровожены на улицу безупречным лакеем. Едва они покинули дом, как завязались бурные разговоры, гораздо более возбужденные, чем тот, что звучал в комнате, которую они покинули.

– Я узнал, что вы основали отделение кадетского корпуса в Блэкминстере, – произнес сэр Джон.

– Джонни! – позвала Мартелла.

– Уже иду! Прошу меня извинить. Я задержусь не более чем на… – он был щепетилен в подобных вопросах, – пять минут.

Сэр Джон посмотрел на открытую дверь, потом на архиепископа. Те, кто его не знал, возможно, решили бы, что он подмигнул. А после направился к своей жене.

– Джонни, ты не можешь!

– Ты чудесная женщина, Мартелла, – помолчав, сказал он.

– Вот как? – Она улыбнулась.

– И ты права. Совершенно права. Я оценил твой тезис.

Сияли фонари. Занавес готовился опуститься.

– Мне кажется, – добавил сэр Джон, – что и архиепископ оценил мой тезис.

– Секретарь, вышеупомянутый Миллс, получил распоряжение его не тревожить, но…

– Дорогой мой Чарлз! – капризно прервал молодой человек с моноклем. – Опять вы за свое. Я раз за разом вам твержу, что без толку. «Она ни слова о своей любви не проронила, тайну берегла, и тайна, как червяк, сокрытый в почке, питалась пурпуром ее ланит»[20]. Нам не интересно.

– Впервые вижу, что вас не волнует преступление, – проворчал старший инспектор Паркер.

– Но это же не убийство. Бросьте, Чарлз, нельзя считать истребление подобных Комстоку убийством. Если вам так хочется знать, я чертовски рад, что кто-то его пристрелил наконец. Давно надо было это сделать. Он же был оскорблением общественному вкусу. Requiescat in pace[21]. Спи спокойно, милый принц-торговец, и пусть ангелы баюкают тебя. Пью за того, кто тебя к ним отправил. – И одним достойным сожаления глотком молодой человек с моноклем опустошил свой бокал «Шевалье Монтраше» 1915 года.

– Разве вы не понимаете, Питер, что ваш долг – просто и очевидно – взяться за это дело? – не унимался Паркер.

– Разве не ваш долг – просто и очевидно – есть икру, даже если вы ее не любите?

– Ничего не имею против икры, – отозвался старший инспектор Паркер.

Лорд Питер Уимзи посмотрел огорченно, но героически воздержался от ответа, однако кивком подозвал официанта. Официант сумел убрать икру главного инспектора и представить на одобрение лорда Питера филе камбалы в грибной подливе.

– Освежите нёбо оливкой, Чарлз, – предложил Уимзи, пододвигая собеседнику тарелку, пока официант подавал рыбу и убирал лишь наполовину выпитую бутылку «Монтраше». – Кто знает? Возможно, это освежит ваши мысли, изгнав из них такую печальную тему, как мертвые миллионеры. Слишком много мертвых миллионеров портят обед, согласны? Конечно, de mortuis nihil nisi bonum[22], нет, мы никогда о них не говорим, их имен никогда не услышишь. Съешьте оливку.

– Почему вы настаиваете, чтобы я съел оливку? – с подозрением спросил Паркер.

– Просто стараюсь сделать вам приятное, старина. Хочу смыть у вас изо рта нездоровый привкус трупов. Через пару минут нас ждет весьма незаурядный рейнвейн, а нельзя должным образом оценить вино, когда на уме другие ароматы.

Паркер усмехнулся. Лорд Питер проглотил пару кусочков камбалы, и черты его лица разгладились.

– Знаете, Чарлз, чтобы объяснить вам, каким типом был Комсток, расскажу, что собственными глазами видел, как однажды он по окончании обеда схватил и затолкал себе в рот кусок маринованного имбиря. Перед первым глотком портвейна шестьдесят третьего года! Маринованный имбирь! Разве я не говорил, что он оскорбление общественному вкусу? А в частной жизни – и частному тоже, что гораздо хуже. Быть застреленным – мирный конец для человека, способного объедаться маринованным имбирем.

– Так вы знали Комстока? – произнес Паркер.

– Кого только нынче не встретишь, – скорбно промолвил лорд Питер. – И достаточно на сегодня о Комстоке. Не хочу испортить себе пищеварение. Пусть Комсток с присными ложатся на крыло, их не воспоет мое перо.

– Перестаньте дурачиться, Питер! Вы прекрасно знаете, что возьметесь за данное дело. Учитывая решение министра внутренних дел, вам просто ничего другого не остается. И вообще мне велели сначала изложить вам факты, а потом руководить вашими неуклюжими шагами, и будь я проклят, если упущу подобную возможность. Но если хотите, то подожду с фактами до десерта.

– «О рыцарь, вашу доблестную печень хочу разжечь и в ярость привести»[23], – простонал Уимзи. – Ладно, будь по-вашему. Но предупреждаю: десерта не будет, поэтому даже не знаю, как вы без него обойдетесь.

За камбалой последовали потрошки по-кайенски. Рейнское было отличное, и Уимзи смягчился. Паркер строго придерживался запрета на убийства и внезапные смерти, но Уимзи сам упомянул дело Литл-Кэдбери.

– Зацепка с ржавой пилой оказалась пустышкой? Разумеется. Я предупреждал Черчилля, что он попадет впросак с продавцом из скобяной лавки. А я уже советовал проверить алиби мясника? Не такое уж оно железное, как полагают. Черчилль запорет дело, если не поостережется. А он срашивал мусорщика, что тот нашел в мусорном баке за коттеджем на следующее утро? Да, конечно, тот увильнул от ответа, но Черчилль мог бы выбить из него что-нибудь, если бы пригрозил обратиться в муниципалитет за разрешением обыскать свалку. Нет, я знаю, на свалке ничего такого нет, но это показало бы мусорщику, что Черчиллю о многом известно. Так или иначе, ему следует попытаться.

За сыром Паркеру наконец было позволено, не прерываясь, изложить факты. Ужин состоялся в вечер убийства лорда Комстока, и пока публике сообщили о нем лишь в общих чертах. Даже статья в «Горне», пусть и пространная, скорее взывала к отмщению, нежели излагала факты.

По мере рассказа Уимзи все больше отбрасывал напускное безразличие, с которым начал слушать историю. Факт, что три столь заклятых врага Комстока собрались в доме, где совершилось преступление, показался ему особенно любопытным. Когда Паркер объяснил, как архиепископ вылетел из кабинета, лихорадочно бормоча про «расплату за грех», Уимзи даже воодушевился.

– «Ах, вздор, – рек достойный епископ и его укокошил, как на картине». Только, к несчастью, в этом деле нет картины. Оно начинает меня затягивать, Чарлз. Я не предполагал, сколько тут возможностей. Конечно, я знал, что те трое находились там, но мне и в голову не пришло, что ужасный поступок совершил скорее всего кто-то из них. Даже старый добрый «Горн» и намеком не обмолвился. Сейчас я бы поставил на архиеписка. (Понятия не имею, откуда у меня взялось это вульгарное сокращение, видимо, явилось результатом чтения Комстоковых газет, которые пестрят американским журналистским сленгом и называют членов королевской семьи и звезд тенниса по именам, без указания ранга или семейного положения. Но я как будто отклоняюсь от темы. Я знаком со многими прелатами англиканской церкви, и нет ничего более далекого от их воистину закоснелых умов, чем искренняя вера в антихриста. – П.У.). Очень уж зловеще звучит его скороговорка. Почему бы и нет? Без сомнения, он видел в Комстоке прямого посланника антихриста. И если добрый епископ Одо в тысяча шестьдесят шестом году мог проламывать головы врагам церкви дубинкой, то почему бы современному прелату не приканчивать их равно джентльменским пистолетиком со скачек? «И эхо вопрошает “почему”»? Расскажите еще, Чарлз.