Андрей Евдокимов - Австрийская площадь или петербургские игры
- Не может быть, - возмутился Кошелев, но поглядев в услужливо протянутый листок, согласился:- Да, но это ошибка, опечатка. Исправьте пожалуйста.
- Исправьте сами, чтобы не было споров, - ухмыльнулся Рубашкин. Дождавшись, когда Кошелев вернет ему бумагу, Рубашкин продолжал: - Вы много лет служили в КГБ, боролись с идеологическими диверсиями. Лично вы причастны к репрессиям против поэта Льва Друскина, коллекционера Георгия Михайлова, Михаила Полякова и многих других. В свое время они тоже, как вы образно выразились, "метались в поисках защиты и справедливости". Совесть вас не мучает?
- Мучает. Каждый день! За все. До сих пор мучает совесть, что в детстве о бидел бабушку, что, играя в футбол, разбил соседям стекло, но не признался и наказали другого. Помните, Лев Толстой писал: "Счастье- это удовольствие без раскаяния"? - Кошелев улыбнулся, явно довольный удачной цитатой, и Рубашкину показалось, что улыбка была ехидной: дескать, ты-то не читал Толстого.
- И вот вы сами оказались в положении неповинных людей, которых вы посадили в тюрьму... Что же вы теперь чувствуете?
- А кто сказал, что они неповинны? - Кошелев разозлился, понимая, что разговор складывается не в его пользу и нужно, совершенно необходимо, переломить ситуацию. - Все они были осуждены за совершенные тогда преступле ния. Суд признал их преступниками по действовавшим на тот период законам. И мне стыдиться нечего. Я служил честно!
- Тогда чего же вам бояться? - прервал его Рубашкин. - Вас тоже осудят по закону.
- Я боюсь в жизни только двух вещей: предательства и незаконного приговора. Я боюсь оказаться на нарах рядом с ворами и бандитами, - не сдержавшись, выкрикнул Кошелев. - Я не хочу этого!
- А Михайлов и Поляков хотели? - тихо сказал Рубашкин, но никто, кроме Кошелева, его не услышал.
* * *
- Не дожал Рубашкин. Обложил Кошелева грамотно, но не дожал. Хотя, если бы все наши следаки так допросы вели, то не было бы у нас забот. Ты как считаешь, Глеб? - хмыкнул полковник Микин, после того как закончилась запись пресс-конференции Кошелева.
- Языком трепать - нехитрое дело, а доказательства собрать - совсем другое, - угрюмо буркнул Калинченко. - По оперативным данным все сходится: статья 147-прим, мошенничество в чистом виде. А подтвердить - никак.
- Что прокурорские говорят?
- На сто сорок седьмую добро не дают, считают, не вытянем. В принципе они готовы дать санкцию по обвинению в халатности, да и то если в документах комар носа не подточит. Экспертиза нужна. А служба тыла уперлась: оплачивать не хотят, мол, денег нет. Попробовал в мэрию сунуться чтобы справку оформили, так там совсем обнаглели. Правильно генерал говорил, что демократы совсем распоясались, даже в прокуратуре засели.
- Достать бумаги из банков удалось?
- Не получилось. Почти все они обанкротились, и до архивов не добраться. А если и доберемся, то ничего не найдем. Давно все вычистили, сволочи. Александр Вадимович, может, все-таки задержим Кошелева? Он к камере не привык - расколется, - тяжело вздохнув, сказал Калинченко.
- Хочешь - задерживай! Только учти - чекисты не колются. А если тебе показалось, что колются, то можешь сразу писать завещание - не ошибешься. Потом тебя в эти же показания завернут-упакуют. Да, кстати, пойдешь к себе - не забудь пиджак почистить. Опять весь в шерсти.
- Линяет, спасу нет, - развел руками Калинченко.- Зато смышленый.
- Кто смышленый? - переспросил Микин.
- Пес, которого сыну подарил: помните, я рассказывал, коккер-спаниель?
- Какой же это коккер? Обманули тебя, подсунули помесь пуделя с дворнягой.
- Да у него родословная на двух страницах! Коккер-спаниель, точно, обиделся Калинченко.
- Да, только коккера, понимаешь, спаниеля тебе не хватает, - улыбнулся Микин и потянулся к зазвонившему телефону.
1.41. ИЗ БЕЗДОННЫХ БОЛОТЧЬИ-ТО ТЕНИ ВСТАЮТ
Петр оторвался и парил над землей легко и бесплотно. Но невысоко, чуть ниже переплетения проводов над Большой Пушкарской, в том ее месте, где она упирается в некогда существовавшую протоку вдоль Ватного острова. Между тем небо темнело все больше, над ржавыми крышами собирались грозовые облака, похожие на чернильные кляксы. Багряные отблески красили их края, и редкие лучи солнца клубящимися столбами падали на город. В их свете сверкали купола и кресты Князь-Владимирского собора, и от этого еще мрачнее выглядел окружающий церковь сад с пожухшей за зиму травой и голыми деревьями. Петр медленно пролетал между их черными стволами, и ему казалось, что земля под ним шевелится, смердя мерзостью и разложением.
Вдруг он увидел Ирину соседку, учительницу Надежду Петровну, и тут же вспомнил: когда только начинал работать в газете, она пришла к нему чуть ли не в первый день.
- Как же я раньше ее не узнал? - изумился он.
Она была лет на двадцать моложе, с едва заметной сединой в гладко зачесанных волосах.
- Меня к вам направили, сказали, что вы поможете. Я долго искала, где похоронен один мальчик из моего класса, Миша Поляков. Он был самым добрым и светлым, я никогда больше таких не встречала. Его не взяли на фронт потому, что болел врожденным пороком сердца, и он умер в начале блокады, один в пустой квартире. Может быть, если бы я была с ним, он остался бы жив? Но, поймите, я стеснялась - нас так воспитывали. А в сущности, мы были почти ровесники, - это мой первый выпускной класс.
Она протянула Петру тоненькую ученическую тетрадку.
- Здесь все записано. Трое - жильцы соседних домов, одна из них служила в санитарном отряде. А самое главное: я нашла сына священника, который был тогда настоятелем Князь-Владимирского собора. Так вот, все они говорят одно: тех, кто умирал в этих кварталах, не везли на кладбище, их хоронили рядом, между часовней и собором. И Миша лежит там. Эти люди пережили блокаду, но все помнят. Я верю, верю, что это правда!.
- Чем же я могу вам помочь? - шепотом спросил Петр.
- Я всегда хотела, чтобы здесь был памятник! Только надо, чтобы власти позволили, - ее голос стал неожиданно молодым и звонким. Она подхватила Петра за руку и увлекла вниз так быстро, что ухнуло сердце. - Во время блокады это был единственный действующий храм. В нем хранили чудотворную икону Казанской Божьей Матери и мощи Великомученицы Марии Ладогской. Сын настоятеля рассказал, что верующие тайно прошли со святынями по окраинам. Потому немцы и не смогли взять Ленинград!
Петр оказался возле маленькой часовни, на круглой площадке. Молча стояли ряды детей с неживыми, высохшими до костей лицами. Мальчики были в суконных пиджаках и таких же коротких штанишках, а девочки - в коричневых платьях и белых школьных фартуках. В центре затейливо возвышалась деревянная горка, на ней стоял высокий мужчина в светлом плаще и широкополой надвинутой на уши шляпе.
- Кошелев! - узнал его Петр, едва тот заговорил:
- Дети! Администрация нашего района даже в это трудное для страны время делает все, чтобы окружить вас отеческим вниманием. Забота о подрастающем поколении - наш долг. Выполнять этот долг завещал нам Феликс Эдмундович Дзержинский. Мы очень постарались и нашли средства, чтобы соорудить этот замечательный детский уголок. Раньше детвора района каталась с горок только зимой, а теперь это можно делать и весной, и осенью, и даже летом. Пусть здесь всегда царят смех и веселье! Чур, я первый прокачусь.
В руках Кошелева молниеносно сверкнули ножницы, и по бокам сооружения опали алые края разрезанной ленты. Тотчас Кошелев развел руки, как крылья большой черноголовой птицы, и взлетел, набирая скорость. Петра понесло вслед, и он отчаянно закружился в зловонном колющем мраке.
* * *
Кошелев катился вниз с бесконечно высокой горы, а рядом кувыркался огромный черный пудель, на ходу прогрызая одежду. Холодный, по-змеиному скользкий язык пса полз от живота к горлу.
"Язык у служебной собаки должен быть теплым",- отчетливо вспомнил Павел Константинович, и ужас сдавил сердце. Он хотел закричать, но выдавил только прерывистый хрип и... проснулся.
- Что с тобой, Паша? - испуганно тормошила его жена. - Что случилось, Пашенька?
- Приснилось, - еле слышно ответил Кошелев, - только ничего не помню. Скользкое что-то. Будто хмырь болотный или упырь, как в мультике. Надо же такому привидеться! Не забудь утром спросить в магазине, есть ли свежие сельди.
* * *
- Ты меня не любишь, ты даже не знаешь, что это значит, - волнуясь, говорил Петр, держа Иру за руку.
- Я знаю, что такое любовь! - воскликнула она. -Это... Это когда я полужива, если тебя нет рядом. Это счастье услышать твой голос, даже по телефону. А только ты начинаешь обнимать меня, я замираю, становлюсь, как стеклянная. И уже нет сил терпеть, я взрываюсь, взрываюсь на маленькие осколки - яркие, как радуга. А когда прихожу в себя, то вся - словно мягкая глина. Можешь мять, лепить меня по-всякому - я уже не своя, я твоя, только твоя. А у тебя сотни дел, и все - самые важные. Прощаясь, ты целуешь меня и тут же забываешь. Ты видел высохший лес? Деревья в нем еще крепко держатся, но в них уже нет соков, и оттого не растут листья. Зимой незаметно, лес как лес. Но весной лес другой, он - мертвый.