Коллектив авторов - Английский детектив. Лучшее за 200 лет (сборник)

Тот королевский астроном, историю вдовы которого рассказывал сэр Дэвид Брюстер (известный ученый, немало писавший про оптические иллюзии, но ничего – о призраках!) вычисляется безошибочно: это Георг Биддел Эйри, еще более известный ученый, про оптические иллюзии писавший тоже немало, а о призраках – опять-таки ни слова! Вдобавок ни о какой его вдове Дэвид Брюстер не мог писать, а Диккенс читать, ибо Эйри пережил всех троих: и Брюстера, и Диккенса, и свою единственную жену.

Так что, похоже, перед нами элемент фирменного диккенсовского юмора, в чем-то родственного юмору де Квинси. А название рассказа «To Be Taken With a Grain of Salt» является прямой рекомендацией, обращенной на его содержание: «Принимай с частичным недоверием!»…

Я всегда замечал острую потребность в смелости, даже у людей умных и образованных, когда речь заходит о психологических переживаниях странного свойства. Почти все боятся, что рассказанное ими, не найдя отклика у слушателей, будет выглядеть подозрительно или смешно. Правдивый путешественник, которому случится встретить необычное существо вроде морского змея, поведает о том без страха. Но тот же путешественник, попав под влияние странного предчувствия, порыва, причуды мысли, видения (так называемого), сна или другого удивительного душевного впечатления, серьезно призадумается, прежде чем признаться в нем. С этой сдержанностью я связываю изрядную долю тумана, окружающего подобные темы. Нам непривычно рассуждать о личных переживаниях именно так, как мы рассказываем о реальном опыте; поэтому общий запас знаний в области таинственного на самом деле прискорбно мал.

В том, что я сейчас собираюсь вам поведать, нет умысла поддержать или опровергнуть какую-либо теорию. Мне известно происшествие с берлинским книготорговцем; я изучил историю вдовы королевского астронома, рассказанную сэром Дэвидом Брюстером; а в кругу своих друзей следил за гораздо более примечательным случаем Спектральной Иллюзии. По поводу последней стоит добавить, что пострадавшая (дама) ни в коей мере не была связана со мной родственными узами. Подобное ошибочное предположение, которое отчасти – но только отчасти – могло бы объяснить мою собственную историю, лишено всякого основания. Нельзя сослаться на наследственность – подобных вещей ни прежде, ни после со мной не приключалось.

Как-то раз в Англии произошло некое убийство, привлекшее к себе всеобщее внимание. Мы и так достаточно слышим о душегубах, пока растет их чудовищная известность, а мне бы хотелось похоронить память об этом мерзавце так же, как его тело похоронила Ньюгейтская тюрьма. Я намеренно воздержусь от раскрытия личности преступника.

Когда появились первые сообщения об убийстве, ни единого подозрения – вернее, добавлю, чтобы не оказаться неточным, – нигде не упоминалось, что хоть одно подозрение пало на человека, который впоследствии был привлечен к суду. По той же причине его описания не напечатали в прессе. Об этом важном факте следует помнить.

Развернув во время завтрака газету с утренними новостями, содержавшими отчет о происшествии, я нашел его невероятно интересным и прочел с большим вниманием. Дважды, если не трижды. Преступление произошло в спальне, и когда я отложил газету, на меня нашло – нахлынуло – наплыло – не знаю, как назвать это чувство, нет подходящего слова, – я, казалось, видел, как та самая спальня проплывает сквозь мою комнату, словно картина, непостижимым образом нарисованная в речном потоке. Хотя фантом почти мгновенно исчез, он был настолько ярким и отчетливым, что я с облегчением отметил отсутствие мертвого тела в собственной постели.

Это необычное ощущение посетило меня не в романтическом месте, а в меблированных комнатах на Пикадилли, недалеко от угла с Сент-Джеймс-стрит. Для меня оно оказалось чем-то новым. В тот момент я сидел в легком кресле, поэтому дрожь, охватившая мое тело, передалась ему и сдвинула с места (но, надо заметить, подобная мебель без труда передвигается на своих колесиках). Я подошел к одному из окон (в комнате их два, а сама она расположена на втором этаже), чтобы дать глазам отдых в оживленном движении на Пикадилли. Было ясное осеннее утро, и улица выглядела суетливой и бодрой. Дул сильный ветер. Пока я наблюдал, он принес из парка ворох опавших листьев, которые завивались спиралями в его порывах. Когда листва осела, я заметил на противоположной стороне улицы двоих мужчин, шедших друг за другом с востока на запад. Первый часто оглядывался через плечо. Второй, шагах в тридцати позади, угрожающе замахивался на него рукой.

Сначала меня привлекла необычность и продолжительность этого жеста для столь публичного места, а после – более примечательное обстоятельство: никто не обращал на них внимания. Мужчины проре́зали поток пешеходов с плавностью, едва подходящей даже для прогулки, хотя ни один из прохожих, насколько я мог заметить, не уступал им дороги, не одергивал и не оглядывался вслед. Проходя под моими окнами, оба они посмотрели на меня. Я увидел их лица очень отчетливо и, без сомнения, узнал бы в любом месте. Не то чтобы я нарочно искал в их обликах нечто примечательное, помимо того, что первый был мужчиной весьма мрачного вида, а кожа его преследователя напоминала своим цветом неочищенный воск.

Я холост, и весь мой домашний круг составляют камердинер и его супруга. Род моих занятий связан с банковским делом, и хотелось бы, чтобы обязанности главы департамента были столь легки, как принято считать. Из-за них той осенью пришлось остаться в городе, хотя я очень нуждался в перемене обстановки. Я не болел, но и здоров не был тоже. Читатель, в меру своих сил, может вообразить чувство измученности, порожденное угнетающим однообразием жизни и «легким расстройством пищеварения». Как заверил один именитый доктор, состояние моего здоровья в то время объяснялось лишь этими причинами, я цитирую его собственное письмо, присланное в ответ на все расспросы.

По мере того как распутывались обстоятельства преступления, оно все больше и больше занимало умы людей. Я же в самый разгар общественных волнений старался держаться подальше, зная так мало, как только возможно. Но мне было известно, что подозреваемый обвинен в предумышленном убийстве и заключен в Ньюгейтскую тюрьму. А также, что процесс над ним отложен до следующей сессии Главного суда по уголовным делам по причине предубеждений и недостатка времени для подготовки защиты. Кроме того, я мог слышать – хотя на самом деле уверен, что не слышал, – когда состоятся отложенные слушания.

Мои гостиная, спальня и гардеробная располагаются на одном этаже. В последнюю можно попасть только через спальню. Правда, есть дверь, ведущая на лестницу, но несколько лет назад через нее проложили часть труб для ванной комнаты. В тот же период времени и по тому же плану дверь была заколочена и задрапирована.

Как-то поздней ночью я находился в спальне, отдавая последние указания камердинеру, прежде чем он отправится спать. Мое лицо было обращено к закрытой двери гардеробной. Слуга стоял к ней спиной. Пока я говорил, створка приоткрылась, наружу выглянул мужчина, который очень настойчиво и таинственно поманил меня к себе. Это был тот самый преследователь с Пикадилли, чье лицо напоминало грязный воск.

Позвав меня безмолвным жестом, он отпрянул и закрыл дверь. Я быстро пересек спальню, распахнул гардеробную и заглянул внутрь. Моя рука сжимала горящую свечу. В глубине души я не ожидал увидеть там человека, его и не оказалось.

Заметив, что мой слуга замер в изумлении, я обернулся и сказал ему:

– Деррик, можете ли поверить: находясь в здравом рассудке, я вообразил, что видел… – И стоило мне положить руку ему на грудь, как он вздрогнул всем телом и ответил:

– О боже, да, сэр! Мертвец зовет вас!

Не верю, будто у Джона Деррика – моего верного и преданного слуги вот уже более двадцати лет – случались какие-нибудь видения, пока я не прикоснулся к нему. Перемена в нем была столь разительной, что я абсолютно уверен: в ту минуту он необъяснимым образом получил свои ощущения от меня.

Я велел Джону Деррику принести немного бренди, налил ему глоток и сам с удовольствием выпил рюмку. А о том, откуда взялось ночное явление, не сказал ни слова. Поразмыслив, я убедился, что кроме того случая на Пикадилли, никогда прежде не видел лица своего странного посетителя. Сравнивая его выражение в дверях гардеробной с выражением, которым он наградил меня, проходя под окнами, я догадался, что первая встреча была попыткой остаться в моей памяти, а вторая – проверкой того, что его сразу вспомнят.

Ночь я провел неспокойно, хотя испытывал необъяснимую уверенность в том, что видение не вернется. На рассвете мною овладела тяжкая дремота, от которой я пробудился благодаря появлению Джона Деррика с неким документом в руке.

Документ, как оказалось, превратился в предмет спора между посыльным и моим слугой. Это было приглашение стать одним из присяжных на предстоящих заседаниях Главного уголовного суда в Олд-Бейли. Меня прежде никогда не звали в жюри[45], о чем прекрасно знал Джон Деррик. Он считал, – по сию пору я не уверен, обоснованно это или нет, – что в заседатели для подобных дел выбирают людей более заурядных способностей, и сначала вовсе отказался брать бумагу. Посыльный встретил отказ равнодушно, ответив: мое присутствие или отсутствие ему безразличны – есть вызов в суд, и разбираться с ним мне придется на свой страх и риск.