Коллектив авторов - Английский детектив. Лучшее за 200 лет (сборник)
Ночь я провел неспокойно, хотя испытывал необъяснимую уверенность в том, что видение не вернется. На рассвете мною овладела тяжкая дремота, от которой я пробудился благодаря появлению Джона Деррика с неким документом в руке.
Документ, как оказалось, превратился в предмет спора между посыльным и моим слугой. Это было приглашение стать одним из присяжных на предстоящих заседаниях Главного уголовного суда в Олд-Бейли. Меня прежде никогда не звали в жюри[45], о чем прекрасно знал Джон Деррик. Он считал, – по сию пору я не уверен, обоснованно это или нет, – что в заседатели для подобных дел выбирают людей более заурядных способностей, и сначала вовсе отказался брать бумагу. Посыльный встретил отказ равнодушно, ответив: мое присутствие или отсутствие ему безразличны – есть вызов в суд, и разбираться с ним мне придется на свой страх и риск.
День или два я пребывал в смятении – ответить на приглашение или же не обращать на него внимания. У меня не было ни малейшего мистического предубеждения, на меня не оказывали давления и не смущали какого-либо рода соблазнами. Совершенно в этом уверен, как и во всем остальном, сказанном здесь. В конце концов я решил прервать однообразие моей жизни и пойти.
Назначенный час пришелся на сырое ноябрьское утро. Пикадилли окутывал густой коричневый туман, становившийся абсолютно черным и до крайности мрачным к востоку от ворот Темпл-Бар. Коридоры и лестницы здания суда, как и сами залы заседаний, ярко освещались газовыми лампами. Полагаю, пока пристав не проводил меня в переполненный публикой Старый Зал, я и не думал, что убийцу будут судить в тот же день. Думаю, с трудом продираясь в здание, я даже не знал, на какое из двух заседаний меня вызвали. Но об этом нельзя сказать с полной уверенностью, поскольку тут мои воспоминания не вполне ясные.
Я присел на отведенное место и в ожидании принялся разглядывать зал сквозь туман и пары́ тяжелого дыхания. Черная дымка словно мутный занавес висела за огромными окнами, с улицы доносился приглушенный стук колес по соломе и гвалт собравшихся там людей, который иногда пронзали резкий свист, громкая песня или окрик. Вскоре вошли и заняли свои места двое судей. Гул в зале затих. Распорядились ввести убийцу. Стоило ему появиться, как я узнал первого из мужчин с Пикадилли.
Если бы тотчас огласили мое имя, сомневаюсь, что смог бы внятно отозваться. Но оно шло примерно шестым или восьмым в списке присяжных, и к тому времени я уже способен был ответить: «Здесь!» Когда поднимался в ложу, обвиняемый – прежде наблюдавший хоть и внимательно, но безо всякого беспокойства, – пришел в страшное волнение и подозвал своего защитника. Желание арестованного заменить меня было столь очевидным, что стало поводом для перерыва, во время которого адвокат, положив руку на барьер, пошептался со своим клиентом и покачал головой. Позже я узнал от этого джентльмена, что первыми испуганными словами его подзащитного была фраза: «Любой ценой замените этого человека!» Но, поскольку он не объяснил причины и признался, что даже не знал моего имени, пока оно не было названо, его просьбу отклонили.
По уже упомянутым мотивам я не желаю воскрешать нездоровую память об этом убийце, к тому же подробный отчет долгого процесса над ним отнюдь не является необходимым для моего рассказа. Поэтому ограничусь теми событиями из десяти дней и ночей, во время которых мы – присяжные заседатели – держались вместе, что напрямую связано с моим личным пытливым опытом. Именно этим, а не убийцей, я стремлюсь заинтересовать своего читателя. Именно к этому, а не к странице из ньюгейтского календаря, хочу привлечь внимание.
Меня выбрали старшиной присяжных. На второе утро, после двух часов показаний (мы слышали, как били церковные часы), я бросил взгляд на своих собратьев-присяжных и обнаружил, что не могу их пересчитать. Попробовал несколько раз, но возникало одно и то же затруднение – проще говоря, их было слишком много.
Коснувшись соседа, я прошептал ему:
– Сделайте одолжение, пересчитайте нас.
Он удивился просьбе, однако выполнил ее.
– Как же так? – внезапно спросил он. – Нас тринад… Но это же невозможно. Нет. Нас двенадцать.
Весь тот день меня одолевала эта странная загадка: словно в ложе был кто-то лишний, однако стоило пересчитать, и все оказывалось в порядке. Это не объяснялось присутствием призрака, между тем возникло предчувствие, что он точно появится.
Жюри разместили в Лондонской таверне. Мы все спали в общем зале, прямо на столах, и постоянно находились под присмотром офицера, поклявшегося охранять нас. Не вижу причин скрывать настоящее имя этого человека. Он был умен, очень вежлив, услужлив и (что было отрадно услышать) весьма уважаем в Сити. Офицер отличался приятной внешностью: добрые глаза, завидные черные бакенбарды и прекрасный звучный голос. Звали его мистер Харкер.
Пока ночью мы ворочались в своих двенадцати постелях, кровать Харкера перегораживала дверь. На второй день, не чувствуя желания спать и увидев, что наш охранник сидит на своей койке, я присел рядом и предложил ему табаку. Когда рука офицера, тянувшаяся к табакерке, коснулась моей, его пронзила странная дрожь.
– Кто это? – воскликнул он.
Проследив за взглядом мистера Харкера, я, как и ожидал, вновь увидел фигуру второго из двоих мужчин, шедших по Пикадилли. Поднявшись и отступив на несколько шагов, я оглянулся на офицера. Тот был совершенно беспечен и произнес с веселостью:
– Мне показалось на миг, у нас тут тринадцатый присяжный без постели. А теперь вижу, что это игра лунного света.
Не пускаясь в объяснения, я пригласил мистера Харкера прогуляться со мной по комнате, а сам наблюдал за фигурой призрака. Тот на несколько минут замирал возле подушки каждого из моих собратьев-присяжных. Всякий раз он подходил к постели с правой стороны и всегда терял четкость, пересекая изножье следующей. По движениям головы казалось, что он лишь задумчиво смотрит на лежащих людей. Он не замечал ни меня, ни моей постели, стоявшей ближе прочих к кровати мистера Харкера. Дойдя до конца, призрак вышел из комнаты через окно, поднявшись по лунному лучу, словно по воздушной лестнице.
Следующим утром, во время завтрака выяснилось, что всем присутствующим, кроме меня и мистера Харкера, прошлой ночью приснился убитый.
Теперь я был убежден: вторым по Пикадилли шел покойный (если так можно выразиться), как будто бы тот сам засвидетельствовал это. И свидетельству его в реальности нашелся способ, к которому я не был готов.
На пятый день суда, когда выступление обвинителя подходило к концу, в качестве доказательства был представлен медальон с миниатюрным портретом убитого, пропавший из его спальни и найденный позже в тайнике убийцы. При допросе свидетель опознал эту вещицу, и ее вручили суду, после чего передали присяжным для осмотра. Когда чиновник в черном проходил мимо меня, фигура второго мужчины с Пикадилли стремительно выступила из толпы зрителей, выхватила у него миниатюру и отдала мне своими собственными руками, произнеся – прежде, чем я увидел лицо в медальоне, – тихим, глухим голосом: «Тогда я был молод и не столь бледен». Затем он прошел между мной и моим собратом-присяжным, которому я передал миниатюру, а после между ним и его соседом и так до конца ложи следовал за своим портретом, пока медальон не вернулся обратно ко мне. Однако ни один из присяжных ничего не заметил.
За столом, как и в остальное время, когда присяжные находились под присмотром мистера Харкера, мы в первую очередь, конечно, обсуждали ход процесса. В тот самый, пятый, день обвинение закончило приводить свои доказательства, и, сложив полное представление о деле с этой стороны, мы принялись дискутировать уже более серьезно и шумно. Среди нас оказался член приходского совета – самый большой идиот из всех мною виденных, – который даже на явные улики высказывал абсурдные возражения и на чьей стороне были двое обрюзгших приходских дармоедов. Всю троицу пригласили из округа, настолько измученного лихорадкой, что их самих стоило отдать под суд за пять сотен смертей.
Ближе к полуночи, когда некоторые из нас уже готовились ко сну, а злорадные болваны сделались особенно крикливыми, я вновь увидел убитого. Он мрачно стоял за спинами этих тупиц и манил меня. Но мне достаточно было приблизиться к их компании и вступить в спор, как он тотчас удалился. Это положило начало череде явлений призрака, ограниченной комнатой, в которой мы были заперты. Только лишь собиралась кучка присяжных, и я сразу видел среди них убитого. Стоило им высказаться не в его пользу, как призрак торжественно и властно подзывал меня.
Следует иметь в виду, что до пятого дня процесса, когда была предъявлена миниатюра, я ни разу не видел призрака в суде. Теперь же, когда слово перешло к защитнику, случились три изменения. Прежде упомяну о двух из них. Призрак стал постоянно находиться в зале, но обращался уже не ко мне, а к выступавшим. Вот один из примеров: горло убитого было рассечено, и в своем вступительном слове защитник предположил, что убитый мог сам себя порезать. Тогда призрак с ужасной раной на шее (до сей поры скрытой) встал рядом с подлокотником говорившего и, размахивая возле горла то правой, то левой рукой, решительно опроверг мнение о том, что подобное увечье можно нанести себе самому. Другой пример: свидетельница описывала подсудимого, как добрейшего из людей. Призрак стоял прямо перед ней, глядя в ее глаза и указывая вытянутым пальцем на злое лицо обвиняемого.