Глеб Анфилов - Физика и музыка

Всемогущая техника радиовещания и звукозаписи исполняет и такое желание.

Давным-давно начались опыты объемной, стереофонической передачи и записи звука. Идея — всем известная. Звук оркестра записывается не из одного места, а, по меньшей мере, из двух разных точек. На некотором расстоянии друг от друга ставятся две группы микрофонов, от каждой — свой канал усиления, передачи, приема, и, наконец, собственный громкоговоритель. Всего два излучателя вместо одного — и звуковую картину не узнать. Умело расставив громкоговорители разных каналов в комнате, вы добьетесь впечатления реального, раскинувшегося в громадном зале оркестра. Пусть даже ваша комната невелика, стоит закрыть глаза — и раздвинутся ее стены, море звуков обрушится на вас спереди, с боков, сзади. Каждый инструмент окажется «на своем месте».

Опытные стереофонические радиопередачи у нас сейчас ведутся регулярно по ультракоротковолновым каналам. Разработаны системы объемной двухдорожечной записи — и на магнитофонную пленку, и на граммофонную пластинку. Любители трюков, как водится, выделывают всевозможные фокусы. Скажем, расставляют громкоговорители так, что солирующий скрипач будто стремительно носится по сцене. Чаще, правда, такой «эффект пинг-понга» получается и без умысла — по неопытности звукооператоров. Испытываются и более ценные в художественном отношении приемы — многоканальные записи, вплоть до двенадцатиканальных. Старая задача из крыловской басни «кому из музыкантов где сидеть» решается экспериментально и даже без музыкантов, без участия оркестра!

А в кино стереозвук успел завоевать прочное и почетное положение. Широкоэкранные, панорамные фильмы только так и озвучиваются. Зрители уже привыкли и не видят в этом ничего особенного. Быстро, очень быстро мы забываем вчерашние чудеса.

Звуковой монтаж, реставрация, наложения, реверберация, стереофония — эти великолепные технические эффекты и возможности ведут к тому, что «музыкальные консервы» становятся не только не беднее, но богаче, ярче «живой» музыки. Получается как в шикарной фотографии, где снимают «лучше, чем в жизни».

А бывает, эффекты звукозаписи служат и для обратной цели — для сознательного искажения, преобразования звука.

Чуть ли не в каждом летнем парке можно встретить стародавний аттракцион — «комнату смеха». Оборудование ее нехитрое — всего лишь набор кривых зеркал. Но невзыскательная публика до упаду хохочет над собственными изображениями, вытянутыми в жердь или сплюснутыми в лепешку.

А знатоки звукозаписи завели «звуковую комнату смеха».

Вы записываете на магнитофоне какие-то звуки, при воспроизведении пускаете пленку медленнее, чем она двигалась во время записи. В результате звуки длятся дольше, частота их уменьшается, они становятся ниже. Человек, поющий тенором, может запеть чем-то вроде баритона или баса (так, если помните, изучается вибрато певческого голоса). Если же не замедлить, а, наоборот, ускорить движение пленки, звуки укоротятся, тон их повысится. Из баса получится дискант. Честно говоря, это будет не слишком красиво. Выйдет скорее фокус, чем художественный прием. Но кое-где он служит исправно.

Наши читатели, вероятно, помнят радиопостановку «Приключения Буратино». Все роли в ней играл один и тот же артист — Николай Литвинов. Записи его голоса где надо «растягивались», где надо «сжимались», где надо накладывались друг на друга. Так были сделаны и басистые реплики Карабаса-Барабаса, и высокий «деревянный» говорок Буратино, и его характерная песенка.

Этот прием, придуманный тогда радиорежиссером Розой Иоффе, с успехом использовался потом и в ряде других передач.

В городе Кельне есть студия, где особенно много занимаются эффектами звукозаписи. Представьте себе, что музыкант играет какую-то очень быструю, очень трудную в исполнении вещь, но не в ее настоящем темпе и не там, где показано нотами, а в два раза медленнее и на октаву ниже. Музыка записывается на пленку. А при воспроизведении пленка пускается вдвое скорее, чем при записи. Это значит, во-первых, что все звуковые колебания становятся вдвое чаще, то есть высота их тона повышается ровно на октаву — попадает как раз туда, где они должны быть согласно нотам, и, во-вторых, темп тоже ускоряется вдвое, делается именно таким, каким он должен быть по замыслу композитора. Манипуляции понятные и несложные.

Но зачем же, спросите вы, нужно было сперва замедлять исполнение вдвое, а потом ускорять его в те же два раза? Не проще ли было сразу сыграть так, как написано в нотах?

Делалось это для того, чтобы исполнение стало чище. Быстрый пассаж, исполненный в медленном темпе, можно сыграть точно, уверенно. Не спеша удобнее передать и оттенки игры. В нормальном же, ускоренном виде пассаж предстанет перед слушателем во всем его виртуозном блеске. Впрочем, предстанет ли?

В кельнской студии существовал целый ансамбль, записывавший свои вещи по этому принципу. Вероятно, забавно было смотреть на музыкантов, игравших нарочито медленно, и дирижера, еле двигавшего руками. Что-то вроде ускоренной киносъемки и замедленной кинопроекции. Но уж очень богатым воображением должны были обладать эти музыканты. Ведь они, по существу, должны исполнять вовсе не то, что слышат. Возможно ли такое перевоплощение? Удавалось ли заменить аккуратностью вдохновенную экспрессию подлинного виртуоза? Чего тут больше: красоты или оригинальности?

Красоты, пожалуй, мало. Ведь тембр при такой системе неузнаваемо искажается — хотя бы потому, что начало каждого звука сжимается вдвое.

Но звукотехники кельнской студии придумали более остроумный способ изменения темпа записанной музыки. Инженер Шпрингер построил для этого аппарат, именуемый электронным дирижером.

Представьте себе магнитофон со множеством тесно сдвинутых воспроизводящих головок. Пленка ползет, касаясь всех головок одновременно, а снимает с нее записанный сигнал в каждый момент какая-нибудь одна головка из включающихся по очереди — последовательно друг за дружкой. Если такая «волна» включения головок догоняет пленку, выходит замедление звука, если отстает — ускорение. Тут можно не бояться никакого «плавания» — противного воя, который неизбежен, если мимо головки неравномерно продвигать самую пленку, ибо скорость пленки относительно головки в электронном дирижере всегда постоянна. И в результате звукорежиссер творит еще одно «чудо» — переписывает любые записи в любом темпе! Размахивая рычагом аппарата, человек заново управляет давно сыгранной музыкой!

Электронный дирижер — средство создания неискаженной «искусственной виртуозности». Самые ультравиртуозные произведения становятся доступны рядовым музыкантам. Не секрет, что иные из пьес Паганини из-за чрезвычайной трудности исполнения до сих пор не могли быть повторены даже блестящими скрипачами. Есть почти недоступные по технике вещи у Бетховена и у других крупнейших композиторов. Теперь вместо «есть» можно с полным основанием сказать «были».

Электронный дирижер — находка для настоящих живых дирижеров, которые теперь освобождаются от необходимости мучить оркестрантов на бесконечных репетициях. Многие нюансы можно отработать заранее — с помощью любой записи той же музыки и машины.

Когда-то иные чудаковатые композиторы предлагали по ходу своей пьесы разбивать листы стекла, включать токарный станок, стрелять из ружья. Один американец написал ради оригинальности «Концерт для пишущей машинки с оркестром», другой сочинил пьесу для «Квартета автомобильных клаксонов». Подобные «произведения» могли вызвать в лучшем случае улыбку, в худшем — равнодушный зевок, а то и раздражение. Звания музыки они не заслуживали. Но это не значит, что в настоящей музыке нет места шуму.

Вспомните такие музыкальные инструменты, как барабаны, тарелки, трещотки. Попробуйте-ка обойтись без них! А ведь они именно шумят, не издают никаких музыкальных звуков. Наш мир так наполнен шумами, они столь характерны и своеобразны, что порой крупнейшим, отнюдь не модничающим композиторам не хватает традиционных оркестровых шумовых инструментов.

Сергей Прокофьев для звуковой картины битвы на Чудском озере не удовлетворился барабанами и тарелками и ввел в оркестр еще какой-то «ящик из Мосфильма». Так записано в его партитуре.

По замыслу молодого Шостаковича шумовое оформление неразделимо сплелось с музыкой и действием фильма «Встречный» — одной из первых советских звуковых кинокартин. Нарастающий рев испытывающейся паровой турбины — вот что сопутствовало высшему напряжению сюжета. Выдержит или не выдержит? Все быстрее обороты — и острее, тоньше, резче свист пара... Какая музыка заменила бы драматизм, выразительность, волнующую простоту этого звука!