Геннадий Блинов - Зона действия

Яшка хотел было признаться, что ему звонили, и он от имени штаба не велел бригаде отца выдавать бетон без очереди. Но сказать у него смелости так и не хватило: вдруг об этом никто не узнает. И вообще этому телефонному звонку, может быть, не следует придавать значения.

Жора между тем нашел кусок извести и побелил им синяк под глазом.

— Дела, братишка, затеваются горячие. Побегу спасать Коржецкого.

Яшка знал, что профком теснился на первом этаже кирпичного особняка, где был напихан добрый десяток разных организаций. Если бы Яшку спросили, с какой целью он пошел следом за Жорой, он бы ничего определенного сказать не мог. Просто Яшка чувствовал, что там, на заседании профкома, снова начнут хвалить отца и опять совершится та несправедливость, которая так сильно мучила его последние дни.

Яшка уже давно потерял из вида Жору Айропетяна и теперь шел медленно, узнавал знакомых парней и девчат. Всех их он нередко встречал то на строительных площадках, то в поселке. Но они не были ему настолько близки, чтобы кого-то из них вот сейчас остановить и спросить: «Как мне жить дальше?» Он уже с утра не видел Марфушу и Антошку, их ему сейчас особенно не хватало. Яшка увидел на садовой скамейке Хромого Коменданта и обрадовался. Вот кто может помочь ему — Хромой Комендант, прошедший огни и воды и медные трубы, который почти первым пришел сюда, к подножью Маяковой горы.

И Яшка уверенно повернул к скамейке. Старик посмотрел на мальчика и тревожно спросил:

— Как дела, внучек?

И Яшка, присев на скамейку, неожиданно для себя всхлипнул, нисколько не стесняясь слез.

Хромой Комендант погладил паренька по голове и тихо сказал:

— А ты поплачь, поплачь. Сейчас, главное, тебе не заблудиться, внучек.

— Глеба Коржецкого вызвали в профком, — вытирая слезы, сказал Яшка. — Из-за папы, наверное.

Хромой Комендант кивнул и постучал костылем по земле.

— Зря на завком, однако, не вызывают, — согласился он. И, тяжело приподнимаясь со скамейки, спросил: — А мы разве посторонние люди? Поди, не выгонят?

Яшка шел рядом с ковыляющим стариком, и ему становилось все легче и легче. Он верил, что Хромой Комендант не даст совершиться несправедливости.

Дверь профкома была открыта, из кабинета валил дым, разговор шел на высоких тонах. Яшка различил пронзительный до крикливости голос Горяева.

— Мы не позволим! Не позволим порочить наших маяков, которые освещают наше движение вперед, к коммунизму!

Хромой Комендант прошел в кабинет и, кивнув присутствующим, сел на свободный стул.

— Чем обязан? — строго спросил Горяев, недоуменно пожимая плечами.

— Считайте, что пришел старик, бывший строитель, и желает разобраться, что к чему. Надеюсь, не будете возражать, товарищи?

Горяев махнул рукой, как бы подчеркивая этим жестом, что не будем зря терять времени и рассусоливать с пенсионерами. И, уже обращаясь непосредственно к комсоргу, продолжал:

— Я еще и еще раз подчеркиваю, что вы, товарищ Коржецкий, политически близорукий вожак молодежи! Это не голословное обвинение, это констатация фактов. Я удивлен, что человек, возглавляющий комсомол Всесоюзной стройки, не понимает и не может оценить великое значение соревнования за коммунистический труд!

Представляете, дорогие товарищи, я дал команду по возможности поддерживать, в смысле снабжения, бригаду Лорина. Думаю, вы не станете возражать, что стройке нужен коллектив, по которому надо равняться. И вот Коржецкий самовольно, как ярый анархист, восстанавливает комсомолию против нашего маяка и организует так называемый рейд. И начинает вставлять палки в колеса: Лорину, мол, много внимания, он, мол, его не заслуживает. А это — в корне неверная постановка вопроса. Маяков надо растить.

Горяев еще раз оглядел всех присутствующих и, видимо, оставшись удовлетворенным произнесенной речью, которая, как, наверное, ему показалось, произвела впечатление, сел за свой председательский стол.

Наступило молчание. Мужчины чиркали спичками. Горяева встревожила эта затянувшаяся пауза, и он обратился к Яшкиному отцу:

— Товарищ Лорин, просим высказать свои соображения.

Лорин, кругленький, белобрысый, с начинающим вываливаться из-за брючного ремня животом, встал как-то робко, начал говорить боязливо, даже зачем-то чуток втянув шею в плечи.

— Я что — я ничего, — неопределенно начал он. — Дал триста процентов, а поднатужусь — могу и четыреста!

Горяев громко захлопал в ладоши, но, поняв, что его никто не поддерживает, спрятал руки и поучительно сказал:

— А ты по существу.

Лорин смелел. Он легонько пристукнул ладонью по столу и ткнул пальцем в сторону Коржецкого:

— По существу и говорю. Мы ведь с ним вместе кости на Маяковой горе морозили, хлеб на костре отогревали. Думал: друг на всю жизнь! А этот друг стал злейшим врагом. Где я ему дорогу пересек? Жену по его инициативе обвинили в воровстве и уволили. Сына, моего кровного сына, этот так называемый вожак забрал к себе.

Профкомовцы заерзали. Многие не знали, что Яшка ушел из дома. Лорин ударил рукой в грудь и спросил:

— Скажите, по советским законам имеет право этот гражданин с комсомольским значком лишать меня сына, которого…

Он только сейчас увидел Яшку. Тот, прислонившись к косяку, стоял в коридоре. Яшку трясло мелкой дрожью, словно он озяб, хотя на улице стояла тридцатиградусная жара.

— Постыдись, папа. Я ведь тебя любил, — тихо сказал Яшка и медленно пошел по коридору на выход.

— Вот видишь, Коржецкий, что ты наделал? — донесся до него скрипучий голос Горяева. — Ты за все это ответишь партийным билетом.

И хотя водолазы еще работали, процеживая озеро, оцепление после первого взрыва было снято.

В каменоломне, где недавно свисали огромные каменные козырьки, сейчас было пусто. Гранит обрушился, образовав холм плитняка.

Антошка взобрался на валун и к своему удивлению увидел дома деревушки, которая час назад пряталась за каменным гребнем.

— Марфуша! — крикнул он. — Айда в гости к Машке и Пашке!

Около дома, где жили умнющая Машка и хитрющий Пашка, уже стояли несколько солдат и столетняя бабка угощала их из глиняных кружек молоком. Солдаты пили и крякали от удовольствия. Лицо старухи чуток разгладилось от морщинок — так ей нравилось угощать.

— Мой братик Пашка чуток моложе вас был, — говорила бабка, ни к кому конкретно не обращаясь.

Пашка с Машкой жались к солдатам и рассматривали звездочки на их пилотках. Антошка поманил к себе Пашку и шепнул:

— Говорят, к воскресенью старшина привезет целый вещмешок звездочек и погон и будет всем раздавать.

Пашка обрадованно подпрыгнул на одной ноге и по секрету сказал Машке:

— Я у старшины генеральские звездочки попрошу.

Машка высунула язык и крикнула:

Солдаты, посмеиваясь, уходили к озеру, где им все еще было положено нести боевое дежурство.

— Ты, Машка, не дразни своего брата этими проклятущими яйцами, — сказал Антошка. — Теперь Пашка живет честно и яйца из гнезда не подбирает.

Машка промолчала, а Пашка сказал:

— Пашка живет честно. Пашка теперь про такую тайну узнал, что ее даже бабка у меня не выманит.

Изображавшая обычно непроходимую глухоту, старуха недоверчиво проворчала:

— Язык что ботало: звенит, а о чем — сам не знает.

— Я не знаю?! — взвился Пашка. — Да я весь живот изжалил, пока за ней по крапиве полз. А она там яиц нанесла и теперь цыплят высиживает. Эта самая, рябая с белыми крылышками.

Машка раскраснелась и закружилась по полянке:

Машка говорила в рифму.

Как-то зимой Машка сидела на русской печке среди теплых шабуров, и у нее сложились такие строчки:

Машка, конечно, чувствовала, что рифма не совсем удачная. Но ведь все равно было понятно, что Машке икона не нравится. Пашка тоже стихи одобрил и даже дополнил: вона в мусорную кучу.

— Тогда будет нескладно. Ты не поэт, Пашка, и ничего не понимаешь…

Зато бабка поняла новоявленную поэтессу и за стихи отстегала ремнем. Правда, не очень больно, больше для вида. В общем-то, бабка икону держала на всякий случай — если бог есть, то оценит бабкину приверженность к вере, а если его нет — то и не надо.

Сейчас бабка велела Пашке быстренько указать гнездо, где наседка высиживает цыплят, но Пашка стоял на своем:

— Меня Машка дразнит, а я буду указывать, да? Да не в жизнь!

И на Пашку махнули рукой, потому что бабка сама решила последить за курицей.