Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории

«Не буду больше сидеть дома, пойду лучше работать, у меня от Томки болит голова, она не плачет, а просто визжит». Тогда детских садов не было, старшие дети смотрели за младшими. Пришлось маме бросить работу. Местное население очень интересно шило брюки. Состояли они из трех трубочек. Две вдоль, одна поперек. А подпоясывались веревкой. Когда увидели у моих братьев нормальные брюки, то стали просить маму, чтобы она им сшила такие же. А швейную машинку «Зингер» мама привезла с собой. И была швейная машинка одна на всю деревню. Мама стала говорить, что никогда не шила брюк. А они ей: «Шей и все».

Пришлось какие-то брюки распороть и шить по ним. Семья была восемь человек. Маме нужно было для всех сварить обед, помыть всех, постирать белье, убрать дом, поработать на огороде и выкроить время, чтобы шить брюки, хотя самой младшей было чуть больше года. Ниток не было. Ждали, когда отец пришлет посылку. Прислал. Мама несет ее и думает: «Что же в ней так грохочет? Может, туда наложили камней?» Но оказалось, все нормально. Стала мама шить. За это нам денег не давали, а приносили продукты. Братья ходили в лес, собирали ягоды, орехи, черемуху. Весной мы собирали на колхозном поле прошлогоднюю картошку, которая оставалась после сборки урожая. В ней после зимы оставались пленка и крахмал. Мама пекла такие блины.

Интересно местные женщины завязывали платок на голове. Они его расправляли по всей длине, накрывали голову и спину и завязывали у подбородка. А обувь была у всех одна. Это лапти. В домах везде была чистота. Полы намыты до желтизны. Дома ходили в носках, которые сами вязали из овечьей шерсти.

Вечерами парни и девушки, прогуливаясь по деревне, пели:

Или шуточные частушки:

Много было ленинградцев. Они отличались от всех людей своей культурой и грамотностью и притягивали к себе, как магнитом. Всегда хотелось с ними общаться. Хочется вспомнить слова Джамбула:

Они организовали художественную самодеятельность. Пели частушки, песни. Какие-то лилипутики плясали на столе. В клубе всегда было очень много народу.

Электричества и радио в деревне не было. А что такое телевизор, и понятия не имели. Как только темнело, ложились спать. Тогда мои братья пели песни. Перепоют все, что знают. В основном морские песни и песни Гражданской войны, а мы, малыши, им подпевали. Самый старший брат любил петь:

Или:

Или:

и другие песни.

Очень любили песню «Варяг». Представьте себе: ночь, темно, на небе только звезды и луна, а в маленькой башкирской деревеньке, покрытой снегом, слышится песня, которую исполняет детский хор на русском языке:

Так проявлялась мальчишеская тоска по любимому Кронштадту. А каково было матери слушать эту тоску?!

Всегда – мама положит нас спать и немного погодя, думая, что мы заснули, прочитает молитву и всех перекрестит.

Она очень скучала по отцу, и он даже два раза показался ей в сумерках у колодца. Она кинулась его обнять, а там никого нет. А однажды он приезжал в Башкирию в отпуск.

Детство братьев прошло у моря, и у старшего брата, Семена, была голубая мечта – это служить матросом на флоте. У него даже матросская форма была приготовлена, и он взял ее с собой в Башкирию. А добровольцем в армию не ушел только из-за того, что слишком много было младших братьев и сестер. А для нас он был как второй отец. Был он высокого роста и широкоплечий, а мама среднего роста и еле доставала ему макушкой до плеча. Никто не верил, что это ее сын, и удивлялись, когда он ее называл мамой. Разница в возрасте была всего 18 лет. В 1943 году брату было 17 лет, а маме 35. Волосы у нее были светло-рыжие, вьющиеся. Она их скручивала и закалывала шпильками на затылке. Всегда была одна прическа. А глаза были зеленые. Я всегда на нее смотрела и думала: «Надо же какие глаза и волосы, ни у кого таких нет!» У отца были темные вьющиеся волосы и карие глаза. Старший брат был шатен с карими глазами.

Вот наступил его долгожданный день: пришла повестка идти в армию.

Он надел матросскую форму и пришел на призывной пункт. Ростом был выше всех призывников. Их выстроили и спросили:

– Кто умеет готовить пищу – шаг вперед!

Брат вышел вперед.

Затем спросили:

– Кто умеет ремонтировать обувь – шаг вперед!

Брат вышел вперед. Так и служил он поваром и сапожником, но и стрелял правой рукой отменно, хотя был левша.

Переодели моего брата в солдатскую форму и отправили на Дальний Восток. Как он потом рассказывал: их долго везли на поезде, который, останавливался редко, ребята хотели пить. Как-то остановился поезд на полустанке. Ни души. Смотрят – колодец! А там нет ни веревки, ни ведра. Тогда ребята связали свои ремни, привязали к ним фляжки или бидончики, у кого что было, и так доставали воду. Пришлось брату, как он пел в своей любимой песне, пройти по долинам и по взгорьям с дивизией вперед… и на Тихом океане свой закончить поход! А кто знает, где он шел, может, по тем же самым долинам и взгорьям, о которых пел, и тащил походную кухню. И прослужил он в армии около восьми лет. Целый год от него не было писем. Мама очень переживала. Ходила к цыганке гадать. В Кронштадте была одна цыганская семья, которая вела оседлый образ жизни. Цыганка ей сказала: «Не беспокойся, твой сын жив и здоров, вернется домой даже без ран. Сначала придет письмо, потом он приедет сам». Так оно и случилось. Пришло письмо треугольником. На газетной бумаге было написано химическим карандашом между печатных строк.

В 1944 году сняли блокаду Ленинграда, нам пришел вызов, мы вернулись домой в Кронштадт. В Башкирии к нам относились хорошо, особенно уважали старшего брата Семена и называли его Сенка, предлагали остаться. Я и сейчас с теплотой в душе вспоминаю о башкирах. Низкий им поклон и большое спасибо за то, что они спасли нас в то трудное время.

Приехали мы домой, идем по дощатому пирсу у ленинградской пристани, подходим к Советскому парку, а парк весь засажен картошкой, подходим ко второму парку, тот тоже засажен картошкой, подходим к дому, а там весь двор раскопан под грядки и растут разные овощи.