Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории

Другим способом был тот, когда у гири высверливались снизу отверстия, которые маскировались, благодаря чему ее вес значительно уменьшался, и вместо 125 граммов хлеба покупатель получал 90–100 граммов.

При обнаружении этого жульничества продавцов сурово карали, однако случалось это редко.

Сложно было и с отоплением. В доме было водяное отопление от расположенной в его подвале котельной, но при отсутствии водопроводной воды она бездействовала! В огромных комнатах квартиры жить стало невозможно из-за холода. Печи, которые остались в них с еще дореволюционных времен, топить было нечем! Хотя Вавиловы перед эвакуацией разрешили нам ломать мебель и топить ею печи, но у нас рука не поднималась ее уничтожать! По этой причине нам пришлось всей семьей поселиться на кухне, а для ее обогрева пользоваться добытой где-то печкой-»буржуйкой». Она изготавливалась в то время вручную из листовой стали, имела круглую цилиндрическую форму, дверцу и выход для дымохода, одновременно являясь мини-плиткой. Изначально мы топили ее древесными отходами, газетами, картоном, вскоре это «топливо» закончилось. И тут я вспомнил о том, что возле дома при входе в котельную лежит куча угля, завезенная еще летом, но засыпанная снегом. Необходимо отметить, что мы, проявив смекалку, научились не только топить углем «буржуйку», к чему она не была приспособлена, но и сделать топку непрерывной! У меня и мамы сложилось твердое убеждение, что решающую роль в том, что мы выжили в жуткую блокадную зиму 1941–42 годов, сыграло тепло и возможность приготовить хоть скудную, но горячую пищу благодаря «буржуйке»! Немалую роль сыграло в этом и то, что мы с ней ни минуты не теряли бодрости духа, хотя не получали никакой помощи со стороны!

Первый раз мы спустились в бомбоубежище в августе 1941 года, когда начались регулярные ночные налеты фашистских бомбардировщиков.

О начале бомбардировки оповестил зловещий вой сирены из репродуктора, при этом диктор настоятельно рекомендовал гражданам спуститься в бомбоубежище. Однако в нашем сравнительно небольшом трехэтажном доме оно отсутствовало, и нам приходилось бегать в соседний, напротив нашего, дом по Мошкову переулку.

В тесном подвале, наспех переоборудованном в бомбоубежище, скапливалось много народу из этого и соседних домов. Мысль о том, что в случае попадания бомбы в этот дом мы окажемся погребенными под ним, естественно, не вызывала у нас и у многих оптимизма. По этой причине, побывав там один или два раза, мы перестали туда ходить.

Вообще, со временем чувство страха при бомбардировках как-то притупилось, если не исчезло вовсе. Дальнейшее пребывание в блокадном городе показало, что человек ко всему может привыкнуть!

Мальчишеское любопытство, несмотря на предостережение матери и отчима, тянуло меня на крышу дома. В это время немцы при бомбардировках начали часто применять небольшие по размеру, но начиненные термитом зажигательные бомбы. Их коварство состояло в том, что, даже не пробив крышу из-за малой массы, не более 10 кг, они, оставаясь на ней, легко прожигали кровельное железо и вызывали пожары в деревянных перекрытиях домов. Для их своевременного сбрасывания с крыш и тушения из гражданских лиц сформировали специальные бригады, оснащенные брезентовыми рукавицами, совковыми лопатами, ломами, песком и иногда огнетушителями, которые были в дефиците.

В одной из таких бригад состоял выдающийся композитор Д. Д. Шостакович, страдавший сильной близорукостью и мало приспособленный к такого рода деятельности интеллигент. Еще в начале блокады он эвакуировался, кажется в Ташкент, где и написал свою знаменитую 7-ю (Ленинградскую) симфонию.

Несмотря на то что я боялся высоты, меня все же тянуло на чердак нашего дома, где находилось так называемое слуховое окно, через которое можно было вылезти на крышу или смотреть на небо во время налета.

С наступлением темных ночей немцы использовали специальные средства, чтобы осветить предназначенные для бомбардировок объекты города. На парашютах с самолетов сбрасывали устройства, начиненные пиропатронами, которые автоматически на определенной высоте взрывались, образуя большие, наподобие современных фейерверков, точечные источники мертвенно-белого света. Я бы сравнил его со светом от недавно появившихся у нас в продаже светодиодных фонариков.

Продолжительность свечения немецких пиропатронов была значительно больше, чем у фейерверков, что, очевидно, позволяло фашистским летчикам лучше рассматривать город сверху. В качестве явно психологического оружия при бомбежках немцы использовали звуковые приемы. Летящие самолеты, кроме естественного шума, создаваемого моторами, издавали жуткий вой, аналоги которому трудно было найти. Поначалу он действительно вызывал у некоторых людей панику, но в дальнейшем к этому также стали привыкать. Как потом выяснилось, чтобы добиться такого устрашающего звука, немцы подвешивали на выхлопные трубы двигателей самолетов выполненные из консервных банок специальные устройства. Даже мы, дети, тогда знали, что если на продуваемом ветром чердаке положить порожнюю железную банку, сориентированную навстречу движению воздуха, то она создает подобные воющие звуки!

Помимо этого для наводки авиабомб немцы использовали специальных агентов, которые вблизи подлежащих бомбардировке объектов производили из ракетниц очереди, которые прозвали «зелеными цепочками». Несмотря на введенный в городе комендантский час, запрещающий гражданам без специальных пропусков появляться на улицах после 22 часов, то тут, то там над крышами домов взмывали в небо эти ракеты. Через слуховое окно на чердаке мне довелось несколько раз наблюдать их появление.

Одновременно с воздушными налетами немцы сбрасывали на город массу листовок, в которых призывали военнослужащих и жителей сдаться на милость победителей, утверждая, что сопротивление бесполезно, но тем, кто сохранит листовки и предъявит их немецкому командованию, сохранят жизнь. В свою очередь, городские власти предупреждали, что хранение или передача немецких листовок другим лицам будет преследоваться по законам военного времени.

После 8 сентября, когда фашисты замкнули кольцо блокады, артобстрелы города стали регулярными и на многих улицах появились написанные на стенах домов объявления; «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна!» В настоящее время единственное объявление такого рода в виде памятной доски осталось на Невском проспекте.

Кстати, по Невскому тогда еще ходили трамваи, один из них – № 4, у которого, как и у других, было два кольца: одно из них на острове Голодай (о. Декабристов), а другое – около Волкова кладбища. В связи с этим в блокаду бытовала пословица: «Живу, как трамвай четвертый номер: поголодаю-поголодаю, а затем на Волково кладбище!»