Лев Гумилевский - Чаплыгин

— Что же, по-вашему, наука — природное явление? — недоумевая спросил Сергей Алексеевич.

— Природное явление, — подтвердил Вернадский. — Мы должны выбросить из своего мировоззрения в научной работе представления, вошедшие к нам из чуждых науке областей духовной жизни — религии, идеалистической философии, искусства…

Устанавливая тесную связь грандиозных процессов природы и культурного роста человечества, сам Вернадский ни на одно мгновение не сомневался, что «направление этого роста — к дальнейшему захвату сил природы и их переработке сознанием, мыслью — определено ходом геологической истории нашей планеты, оно не может быть остановлено нашей волей».

Но чтобы убедить в этом собеседника, понадобилось бы слишком много времени, а часы показывали начало двенадцатого.

Не кончив спора, прямо от Чаплыгиных Вернадский отправился на Николаевский вокзал.

Через несколько дней стали приходить сообщения о революционных демонстрациях, о присвоении Государственной думе верховной власти, затем об отречении царя, о создании Временного правительства.

Немедленно вместе с другими профессорами, семь лет назад протестовавшими против вызывающих действий Кассо, Сергей Алексеевич возвратился в Московский университет и приступил к преподаванию.

После заключения мира с Германией в 1918 году в библиотеку университета поступила небольшая книга, излагавшая теорию крыла конечного размаха. Известие об этой так называемой «индуктивной теории» Прандтля мгновенно распространилось среди ученых.

Борис Николаевич Юрьев рассказывал нам, как он с брошюрой Прандтля отправился к Чаплыгину. Сергей Алексеевич выслушал гостя, отодвинул от себя брошюру и спокойно сказал:

— Да, это у меня давно уже сделано!

Он неторопливо открыл дверцы шкафа, где на полках хранились завязанные в салфетки вместо папок рукописи, достал один сверток и вынул оттуда тетрадь.

— Вот она, эта самая теория, — сказал он, перелистывая рукопись, — можете убедиться!

— Но как же так… — смущенный и растерявшийся от спокойствия ученого пробормотал Юрьев, — вы потеряли приоритет…

— Важен не приоритет, молодой человек, — сурово остановил гостя хозяин, — важно то, что у нас давно это, сделано!

Юрьев ушел, не понимая спокойствия Сергея Алексеевича и не скрываемой им удовлетворенности.

Что мог стоить потерянный приоритет в сравнении с сознанием своей правоты? Оно возвращало ему веру в свой собственный ум, утверждало непреложность методов, которыми он владел.

С этой счастливой верой встречал Сергей Алексеевич Великую Октябрьскую социалистическую революцию.

Алексей Максимович Горький предложил однажды Владимиру Ильичу Ленину поехать с ним в Главное артиллерийское управление, где производились «особые опыты», посмотреть изобретенный старым большевиком А. М. Игнатьевым аппарат, корректирующий стрельбу по самолетам.

— А что я в этом понимаю? — сказал он, но все-таки поехал и стал задавать седым, усатым генералам вопросы по поводу аппарата.

Изобретатель и генералы оживленно объясняли ему, а на другой день Игнатьев рассказывал Горькому:

— Я сообщил моим генералам, что приедете вы с товарищем, но умолчал, кто товарищ. Они не узнали Ильича, да, вероятно, и не могли себе представить, что он явился без шума, без помпы, без охраны. Спрашивают: это техник, профессор? Ленин? Страшно удивились — как? Не похоже! И — позвольте — откуда он знает наши премудрости? Он ставил вопросы, как человек технически сведущий! Мистификация! Кажется, так и не поверили, что у них был Ленин…

А Ленин, возвращаясь с обсуждения, говорил Горькому:

— Молодчина Игнатьев! Нужно, чтобы он ничем иным не занимался. Эх, если бы у нас была возможность поставить всех этих техников в условия, идеальные для их работы! Через двадцать пять лет Россия была бы передовой страной мира!

В. И. Ленин был первым в истории человечества государственным деятелем, поставившим науку и технику на службу народу.

«Раньше весь человеческий ум, весь его гений творил только для того, чтобы дать одним все блага техники и культуры, а других лишить самого необходимого — просвещения и развития, — говорил он в первые годы после социалистической революции. — Теперь же все чудеса техники, все завоевания культуры станут общенародным достоянием».

В России наука не только не встречала сочувствия и помощи у русского самодержавия, но видела в нем своего прямого врага.

Созданная В. И. Вернадским во время первой мировой войны при Академии наук Комиссия по изучению естественных производительных сил страны, или КЕПС, осуществляла свою высокополезную деятельность, выпрашивая бесплатные билеты в Министерстве путей сообщения, пожертвования у частных лиц, помощь от научных обществ и организаций.

Но когда непременный секретарь Академии наук С. Ф. Ольденбург от лица той же комиссии обратился через Горького к Ленину, он был немедленно принят и выслушан с величайшим вниманием. Горький, присутствовавший при этой беседе, рассказывал потом Ольденбургу, что, когда тот ушел, Владимир Ильич, проводив его взглядом, заметил:

— Вот профессора ясно понимают, что нам нужно.

Предложение Академии наук ученых услуг по исследованию естественных богатств страны обсуждалось уже 12 апреля 1918 года на заседании Совета Народных Комиссаров.

В принятом им постановлении говорилось:

«Пойти навстречу этому предложению, принципиально признать необходимость финансирования соответственных работ академии и указать ей, как на особенно важную и неотложную задачу, систематическое разрешение проблем правильного распределения в стране промышленности и наиболее рациональное использование ею хозяйственных сил».

Тогда же, в апреле 1918 года, был сделан В. И. Лениным «Набросок плана научно-технических работ», представлявший директивы Академии наук. Насколько Владимир Ильич ценил представленные академией материалы но изучению и обследованию естественных производительных сил, видно из его сноски к плану, в которой он указывает:

«Надо ускорить издание этих материалов изо всех сил, послать бумажку об этом и в Комиссариат народного просвещения и в союз типографских рабочих и в Комиссариат Труда» (Соч., т. 27, стр. 288).