Олег Верещагин - Крылатая сотня. Сборник рассказов

Слышали. Слышали. Слышали такое, что не верилось. Бомбёжки, жечь города — это было как-то… ну я не знаю. Страшно, жутко… но понятно. Враг при этом всё равно оставался человеком. Жестоким, безжалостным — но человеком. А вот эти рассказы… Я не мог поверить, что так бывает. Что могут насадить животом на кол маленького ребёнка и возле него, умирающего, насиловать его мать. Что могут разрывать людей джипами. Закапывать по горло в землю на солнцепёке и на голову надевать металлическое ведро. Снимать кожу и посыпать солью живого ещё человека. Что могут кастрировать схваченных мужчин и мальчишек, а потом на их глазах рубить руки, ноги и головы изнасилованным женщинам и девчонкам. Что могут молиться — и опять убивать. Это не укладывалось ни в какие рамки никакой войны. Это было страшнее разбомбленного Ставрополя.

А самым жутким было то, что я ощущал — где-то внутри — это всё правда.

— А кроме турок там и чеченцы есть, и ингуши, и много кто — из тех тейпов, где у нас кровники, — говорил Колька. — Терцы вон, — он кивнул в сторону братьев Дорошей, братьев Тезиевых, Сашки Тасоева, — знают, что это такое есть… Чего нам ждать? Мы готовы. Тренировались? Тренировались. И летать, и стрелять, и бомбить. Разрешат нам воевать? Не разрешат, беречь будут. Для взрослых, может, и правильно это. Может, они вообще правы. Я не буду судить. Не знаю я. Я не президент, не атаман, я пацан, как вы. Мы вместе в школе учились. Сады вместе обтрясали. В комп рубились. Купались, дрались… Кое с кем уже и девчонок вместе щупали… а кое-кто и не щупал уже… Короче — в мирные дни жили вместе. А теперь воевать будем вместе. Кто жив будет — победит. Кто умрёт — тех бог прибёрет.

— Ты бы так сочинения писал, как говоришь, — с ласковой насмешкой сказал Андрюшка Ищенко.

— Может, и про нас сочинения будут писать, — задумчиво заметил Макс Дижонов.

— Славы хочешь? — усмехнулся Колька.

— Хочу, — Макс встал, тряхнул тёмно-русым чубом. В свете керосиновых ламп блеснула "заклёпка" в ухе. — Честно скажу, пацаны — хочу славы. Хочу, чтобы меня все знали, враги боялись, свои восхищались. А что?

— Ничего, — Колька, дотянувшись, хлопнул его по плечу. — Кто б чего не хотел — а воевать будем вместе… — он толчком развернул на ящиках большой лист бумаги — Вот и наша роспись. Подходите все сюда, глядите.

Мальчишки столпились над бумагой.

— Примерно так, — Колька вздохнул. — Вылеты будут по ночам. А днём на работе будем прикрывать друг друга, чтобы высыпаться. Иначе ножки протянем.

— Ну а первый вылет когда будет? — спросил Тошка Задрыга.

Все умолкли. Могу поклясться, что стало не по себе не только мне одному.

— Завтра, — тихо ответил Колька. Вокруг прошло легкое движение. — Два экипажа. Думаю, никто не будет возражать, если я и Игорь, — он хлопнул по плечу Коломищева-старшего, — будем первым экипажем. Хотя бы по праву командира. А второй разыграем.

— Сейчас, — сказал Колька.

Не надо, хотел сказать я. Но не сказал. Было тихо.

Мой пилот — младший из братьев Барбашовых, отца которых убили недавно, тринадцатилетний Витька, стоял радом со мной с неподвижным лицом.

В этой тишине и неподвижности Колька стал готовить жребии — бумажки с номерами аппаратов, кидая их в свою кубанку.

— Кто достанет? — сказал он каким-то не своим голосом. — Давай ты, Игорь, — он протянул кубанку своему бомбардиру.

Коломищев не стал тянуть. Он сунул туда руку и тут же достал бумажку.

— Пятёрка, — сказал он.

— Саш'хо (1.), — выдохнул Володька Тезиев, кладя руку на плечо своему бомбардиру Сашке.

_____________________________________________________________________________

1. Шашка (осетинск.)

— Это неправильно, сотник, — вдруг сказал Андрюшка Колпин. — Летишь и ты и Сашка. Если что — как ваша семья?

— Есть ещё Ирка. И Дениска, — сказал Колька. И посмотрел на Сашку, который сильно побледнел, но улыбался — по-настоящему, искренне. — Ну что, брат?

— Летим, брат, — сказал Сашка.

— А какие цели? — спросил Володька.

— Вот и цели, — Колька достал из-за голенища сапога карту. — Но это чуть потом, обсудим, когда остальные разойдутся… А пока… — он подмигнул Борьке Ищенко. — Подарок. Не сказать, что от войска, но около того…

…Подарком оказались камуфляжи — куртки и штаны — ботинки-берцы и коричневые грубые перчатки-краги. Всё ношеное, но прочное. Не знаю, где Колька и Борька их добыли, да я этим и не интересовался. На правом рукаве каждой куртки был наших шеврон кубанских цветов, на левом крепился металлический значок — голова хищной птицы над малиновой планкой с белой надписью "КРЫЛАТАЯ СОТНЯ".

— Барахло будем хранить здесь. И пользоваться только в полётах, — сказал Колька.

Нет, не сказал — приказал.

* * *

— Месяц

взвился в небо ятаганом, -

Как его клинок остер!

То ли

светят звезды над курганом,

То ль вдали горит костер…

Путь наш

никогда не будет близким,

Хоть вовсю гони коней

Степью

по камням, по обелискам

Да по волнам ковылей…

Голос Тимки удалялся вместе с гитарным перезвоном. На юге били орудия.

— Думы,

как сухарики в котомке,

Переломаны, черны.

Воля, -

а мы все рыщем, словно волки,

Да все бежим, как от чумы.

Долго

слышно, как тоскует песня,

Уплывая за курган.

Только

все грозит из поднебесья

Нашим душам ятаган. (1.)

__________________________________________________________________________________________________________________

1. Стихи А. Земскова.

— Ну что — спать? — спросил Витька, толкая меня локтем.

— Иди, — я ответил таким же толчком. — А я в станицу.

— К тёте Нине? — спросил он. Я кивнул. Витька вздохнул.

— Пошли вместе, — предложил я.

— Нет, я спать, — ответил он. Ускорил шаг, потом остановился: — Ник… Коль… Я не знаю, может, моих не было дома, когда бомба… Может, они живы?

— Мы их найдём, — ответил я. — Найдём, конечно, живы. Ты тогда просто растерялся. Что им днём делать дома? наверняка были на работе и теперь тоже ищут тебя… Вот станет полегче, поедем в Ставрополь и найдём твоих…

…Пыль на дороге казалась серебристой в свете луны. Ещё она была тёплой и мягкой. Я шагал босиком. Раньше я никогда не ходил босиком просто так, не ради удовольствия или не на пляже.

Но сапоги надо было беречь для работы.

Мне уже с полминуты казалось, что впереди — там, где дорога ныряла в рощу — кто-то стоит. Я не боялся, да и вообще не был уверен, что это человек, а не куст; ускорил шаг и услышал:

— Коль, это ты?