Олег Верещагин - Будьте бдительны! Сборник рассказов
Сразу за порогом полусидел офицер — с погонами капитана, в окровавленной на правом боку куртке. Тяжело дыша, он смотрел на Верещагина пустыми глазами, держа в правой руке не оружие, а фотографию. Скользнув взглядом по направленному в лоб автомату, американец поцеловал снимок и. уронив руку с ним на колено, сказал — Верещагин понял его задыхающийся голос:
— Стреляйте.
На снимке женщина на фоне красивого дома обнимала за плечи троих смеющихся мальчишек — примерно 4, 7 и 10 лет.
— Это ваши дети и жена? — спросил Верещагин, сам поражаясь идиотизму ситуации. В глазах американца — красных, безмерно усталых — появилось удивление:
— Да… — ответил он. — Это были мои жена и дети.
— Были? — надсотник слышал, как совсем рядом стреляют и ругаются на двух языках.
— Жену и младших сожгли вместе с домом чёрные братья, — сказал капитан. — А Том… старший… где-то в горах Аризоны. Вместе с партизанами Лэйкока.
Господи, подумал Верещагин.
— Вставайте, — сказал он. — Вставайте, капитан. Вы пленный… Пашка! — крикнул он через плечо, заметив подбежавшего вестового. — Помоги раненому. И отконвоируй его в тыл.
* * *Дружинники братались с партизанами. Куда-то гнали колонну пленных, лежали трупы, горели дома и машины. Рослый офицер с непокрытой головой сперва стиснул Верещагина так, что тот не только не смог ответить на объятье, но и дышать-то разучился на какое-то время, потом, с улыбкой отстранившись, отдал честь:
— Командир партизанской бригады «Вихрь» Ларионов!
— Командир седьмой егерской дружины РНВ Верещагин, — отдышался наконец надсотник и теперь уже первым обнял партизана, выдохнув: — Здорово, брат!
— Здорово, брат! — Ларионов снова стиснул чэзэбэшника. — Фу, дошли.
Мужчины отстранились, по-прежнему улыбаясь друг другу.
— Я тут развернул свой штаб, — Ларионов кивнул на старую церковь, — давай туда пойдём, что ли?
— Серёга! — окликнул Верещагин Земцова. — Давай, собирай командиров туда! — и махнул в строну церкви.
Возле красных кирпичных стен кладки ХIХ века несколько человек — не из дружины Верещагина — сваливали в кучу и поливали бензином лазерные диски в ярких коробках, какие-то пачки глянцевых журналов… Ларионов на ходу подобрал несколько, хмыкнул, передал один надсотнику. Тот посмотрел, брезгливо отбросил обратно:
— Надолго собирались устраиваться.
— А заметь, какие имена, — недобро усмехнулся партизан. — Довоенные властители дум и эстрады. Почти поголовно успели подсуетиться к новым хозяевам. Вон какие тиражи насшибали…
— Дождёмся, — Верещагин безразлично посмотрел, как несколько человек сшибают замок с какого-то подвала, — они ещё полезут наверх, твердить будут, как врага изнутри разлагали…
— Х…й им, — и Ларионов показал неприлично огромную фигу. — Вот теперь — х…й… Это что там делается?!
Пролезшие наконец в подвал партизаны с матом вытаскивали наружу каких-то людей — с матом, но бережно. Офицеры подошли ближе.
— Что тут такое?! — крикнул Ларионов. Казачий есаул-терец, командовавший всем этим, повернул к офицерам перекошенное болью и гневом лицо — совершенно чеченское, острое и лупоглазое. Почти крикнул:
— Да вы гляньте, что они с детишками сделали!!!
Из подвала в самом деле выносили и выводили детей — с десяток, около того, босых, в окровавленных лохмотьях, избитых и изуродованных, плачущих. Казаки с матом кутали их в сорванную с себя тёплую одежду. Кто-то, увидев идущих мимо под конвоем дружинников пленных, заорал истошно:
— Бить гадов! — в ответ ему согласно взревели остальные.
— Наза-ад! — Верещагин встал на пути, поднимая руки. Окажись в них оружие — его бы смяли. А так — разъярённые казаки остановились. — Казаки, вы меня знаете! — надсаживаясь, закричал надсотник, раскинув руки в стороны. Американцы в ужасе жались за спины хмурых конвоиров, явно готовых отойти в сторону. — Казаки, не надо! Гляньте на них — вы же потом сами себя стыдиться будете! Стой, не надо! Казаки!
— А звёзды на пацанах резать надо?! — заорал кто-то. — А девчонку, малолетку совсем — надо?! Бе-ей!!!
— Стой! — отчаянно крикнул надсотник. — Казаки! Мы же воины! Мы за Родину воюем! Так что ж мы пачкаться будем! Пусть их судят!
— Уйди, надсотник! — перед лицом Верещагина качнулся ствол. Офицер засмеялся:
— Ну давай, эти меня не убили, так вы прикончите! Стреляй, казаки — а пленных убивать не дам!
Минута ползла долго-долго. Остервенело хрипело дыхание казаков. Кто-то из американцев громко молился.
— Тьфу! — плюнул наконец есаул. — А!
Ворча и переругиваясь, казаки стали возвращаться к церкви. Верещагин перевёл дыхание, бледно улыбаясь, пошёл следом.
— Вот чёрт, думал — пришибёт казачня бешеная… — начал он, обращаясь к Ларионову. И только теперь увидел, что комбриг-партизан стоит на коленях в снегу, держа на руках укутанного в две куртки мальчишку — так, что торчали только грязные вихры и часть залитой синяком щеки. Ларионов плакал и шептал:
— Серёжа… сыночка… Серёжка, родненький, как же они тебя…
А мальчишка на его руках шептал — пар дыхания валил в воздух:
— Я ничего… папа… я ничего… остальным помогите, а я ничего… — и вдруг, вцепившись в отца чёрными от засохшей крови руками, закричал почти истерически: — Па-па-а-а, миленький, папа, не бросай меня больше, не бросай, не бросай!!!
Крик был невыносим, ужасен и в то же время полон такой дикой радостью, что надсотника пошатнуло.
Верещагин отошёл в сторону и, сев на обломок стены, закрыл глаза…
…Так — сидящим на кирпичах — его нашёл Пашка, притащивший термос с кофе.
* * *Белый потолок. Он умер? Всё-таки умер. Значит, где-то тут должны быть мать, отец, сестрёнки… Но почему так хочется пить? И ещё… Где-то разговаривают…
— Сестра, серб очнулся!
По-русски.
Боже хотел сказать, что он не серб, а черногорец. Но вместо этого спросил по-русски у женского лица, всплывшего на белом фоне:
— У меня целы ноги?
Юные партизаны? Клуб им. Александра НевскогоДЕНЬ ПОБЕДЫ
Над Воронежским морем дул резкий тёплый ветер. Взбивал воду белыми весёлыми гребнями, посвистывал в зелёных кронах молодых деревьев вдоль берега, раскачивал их из стороны в сторону и рвал чёрно-жёлто-белые полотнища на новом, только-только отстроенном Новом — бывшем Северном — мосту. Даже отсюда — со Спортивной — были видно, как туго натянут — словно фанерный лист — транспарант с яркой надписью: