Владимир Ильин - Последняя дверь последнего вагона
Одновременно звучит сердитый женский голос:
— Сашут! Что ты тут делаешь? Ты зачем с коммуникатором балуешься? И почему ты до сих пор не спишь?
Разлепив веки, вижу перед собой заспанную Татьяну в одной ночной рубашке, босиком, с разлохмаченной головой.
Не дожидаясь от меня ответа, она решительно вырывает из моих рук трубку и швыряет ее на рычаг. Потом гневно шипит:
— Ну, завтра ты у меня получишь, негодный мальчишка! А сейчас — марш в кровать!
Я плетусь в свою комнату, не говоря ни слова. А в спину мне летят обидные своим несоответствием моему действительному статусу фразы:
— Ишь, чего удумал, безобразник ты этакий! Скажи еще спасибо, что отец тебя не застукал у коммуникатора — он бы тебе всю задницу ремнем исполосовал!.. Мне что — к кровати тебя на ночь веревками привязывать? Завтра привяжу, не сомневайся!..
Мелькает мысль дать вздорной бабе достойный отпор, но я вовремя сдерживаюсь.
Когда, как камень, мелочный упрек
тебе в лицо несправедливо брошен,
не опустись до сдачи тем же грошем
обидчику; поверь: настанет срок,
и тот, кто был безжалостен и строг,
отравлен будет злобы тяжкой ношей!..
Молча добираюсь до кровати и ложусь, укрывшись с головой.
Татьяна умолкает, присаживается на краешек моего ложа и совсем другим тоном спрашивает:
— Сашут, ну что с тобой, сыночек? Кому ты собирался звонить? С кем хотел поговорить?
Я стоически храню молчание, и тогда она всхлипывает:
— Горюшко мое луковое, если б ты знал, как ты меня пугаешь своими выходками!.. Неужели тебе меня не жалко, а? Я же тебя с таким трудом выпросила у господа бога! Часами в церкви перед иконами на коленях стояла, поклоны била, чтоб господь послал мне дитятко! Я ж тебя так ждала, глупыш мой маленький, а ты…
Она продолжает говорить бессвязно и горячо, и, отвернувшись, я крепко закусываю палец, потому что каждое ее слово, как раскаленная игла, впивается в мое сердце.
…Она очень хотела ребенка, но судьба запретила ей эту радость. Врачи сказали, что беременность теоретически возможна, но потребуется сложнейшая операция. Татьяна согласилась не раздумывая. Операция прошла успешно, но через некоторое время возникли непредвиденные осложнения. И опять — больничная койка, долгое сражение с невыносимыми болями и страшными мыслями о том, что ничего из ее затеи не выйдет. Виктор уговаривал: «Не надо нам, Танюш, никакого ребенка, ты лучше себя пожалей…» Но она себя не жалела. Собрав в кулак всю свою волю, выкарабкалась из пропасти, куда ее спихивала старуха с косой. Более того — восстановила здоровье так, что все вокруг ахали…
Роды были трудными. Врачам пришлось помучиться, чтобы спасти хотя бы новорожденного. О жизни матери речь уже не шла — все считали ее покойницей. Но и на этот раз Татьяна одержала верх над смертью. Не потому, что была такая здоровая. Ее вытащило из комы сознание того, что ребенку обязательно нужна мать…
Когда Саше исполнилось полтора годика, очередные анализы показали: внешне здоровый и нормальный ребенок на самом деле тяжко болен. Спасти его может только срочное переливание крови. Всей, до последней капли… И основным донором стала опять Татьяна: группы крови у нее и у мальчика совпадали. Врачи предлагали воспользоваться имевшимися запасами кровезаменителя, но Татьяна настояла, чтобы мальчику досталась именно ее кровь. Так что она с полным правом могла его называть: «Кровиночка моя…»
— Ты уже спишь, сынок? — спрашивает Татьяна, прерывая свое повествование, явно не рассчитанное на понимание ее «кровиночки».
Я не отвечаю ей. Боюсь, что дрожащий голос выдаст меня. Ребенок не может воспринимать близко к сердцу рассказы взрослых о жизненных невзгодах. И не потому, что дети изначально черствы и жестоки по своей натуре. Просто они живут одним настоящим, не думая ни о прошлом, ни о будущем. Этакие прелестные мыслящие одуванчики…
— Ну, спи, роднуля, — вздыхает Татьяна.
Наклоняется, чтобы чмокнуть меня в щеку, и мою макушку щекочет прядь ее душистых волос. Потом она заботливо подтыкает под мои бока одеяло.
Черт возьми, приятно, когда за тобой так ухаживают. Сразу становится так уютно, что тянет в сон… Если бы еще не эта навязчивая мысль, которая гонит прочь дремоту!
Не опрометчиво ли я поступил, позвонив Шепотину?
Глава 4. ПОХИЩЕНИЕ
Я полагал, что мои бывшие коллеги объявятся на следующий же день, но они почему-то не спешили. Прошел день, второй, а вестей от Шепотина не было.
Все это время я маялся, не в силах принять окончательное решение. Разумом я понимал, что поставить Королевых перед фактом трансформации их Саши в бывшего сотрудника Инвестигации было бы самым честным и, наверное, единственно правильным выходом. Но что-то удерживало меня от этого. Я давно отвык доверять самым простым и прямым путям к достижению целей. К тому же я сознавал, какое горе доставит этот факт матери Саши, перенесшей столько страданий ради того, чтобы подарить жизнь своему единственному ребенку.
Тем временем я постепенно обживался, если можно так выразиться, в детском теле. И, с одной стороны, мне это нравилось. Лишь тот, кто дожил до возраста, когда каждый новый день приносит все больше болячек. способен понять, как это здорово — испытывать давным-давно забытые ощущения легкости, энергии, все увеличивающихся сил, которые порой некуда девать; когда не напоминает о себе язва желудка со стажем, не ноет бедолага-печень, не скрипят суставы, зашлакованные отложениями солей, не болят к непогоде шрамы от ран и места переломов.
Теперь можно было носиться кругами по двору и не бояться, что это окажется непосильной нагрузкой для сердца, перенесшего два ранних инфаркта.
А как остро и свежо ребенок воспринимает окружающий мир! Только после реинкарнации удается понять, как сильно с возрастом притупляется наше восприятие. И какое это счастье — снова чувствовать запахи со всеми их оттенками, наслаждаться вкусом даже самой простой еды, различать, будто в бинокль, мельчайшие детали отдаленных объектов, слышать даже самые слабые звуки!..
И я бессовестным образом наслаждался и пользовался этим чудесным состоянием. И частенько ловил себя на том, что поступаю действительно как ребенок. Причем не ради конспирации. Мне действительно хотелось бегать, прыгать, кувыркаться и совершать те глупости, которые присущи детям!
Однажды, поняв, что тело мое поступает как ему заблагорассудится, не дожидаясь команды от мозга, я испугался: а что, если контроль моего сознания над этим переполненным жизненной энергией, буйно растущим не по дням, а по часам организмом постепенно сходит на нет и в один прекрасный день я вообще утрачу контроль над собой?