Олег Верещагин - Я иду искать. История вторая

А вот теперь он не мог уснуть. Он ХОТЕЛ уснуть, он ЗАСТАВЛЯЛ себя спать — и не мог.

То, что произошло, не укладывалось ни в рамки гуманизма, ни в рамки жестокости. Хотелось закутать голову плащом, заползти в угол и больше ни­когда не двигаться. Иначе завтра снова надо будет куда-то идти, что-то де­лать и вообще жить. Олег поймал себя на дикой мысли, что завидует Морозко. Его больше нет, и нет для него ни страшных мыслей, ни непроглядной беспро­светности...

Подошел Йерикка и сал рядом:

— Не спишь?

— Да и ты, я вижу, тоже, — Олег, лежавший на животе, повернулся на спину. — Думаешь?

— Угу. А ты?

— А я пытаюсь не думать. Плохо получается...— Олег тоже сел. — Жаль, что этот анОльвитц мертв.

Очевидно, сказанное удивило даже Йерикку, потому что он спросил, по­косившись на Олега:

— Это почему еще?

— Я бы убил его, будь он жив... Йерикка, что будет дальше?

— Ничего хорошего. Кончились наши каникулы.

Йерикка умолк и молчал долго. Очень долго. Наверное, часа два молчал, сидя рядом с молчащим Олегом. Ночь кончалась, и озеро было подернуто ря­бью от ударов бесчисленных капель.

Поднялся Гоймир. Подошел к выходу, долго смотрел вокруг, потом подста­вил ладони под струйку воды, стекавшую с карниза над входом в грот, умыл­ся. И, повернувшись, резко скомандовал:

— Подъем!

Олег почти обрадовался команде. Показалось ему, или правда, но, кажет­ся, многие тоже не спали.

— Кончилась ночь, — сказал Олег, вскидывая на плечо автомат.

— Кончилась? — непонятно спросил Йерикка...

...Через какое-то время две цепочки горцев уже уходили прочь от берега озера — по тропинкам, не оглядываясь.

...Богдан вышагивал за Олегом. Он был непривычно угрюм и задумчив, и в конце концов Олег, не выдержав, обратился к нему, стараясь говорить бодро:

— Чего такой мрачный?

Богдан ответил не сразу и не очень охотно:

— Да рассказал мне все Гостислав-то, друзья ведь мы с ним...

— Испугался? — понимающе, без насмешки, спросил Олег. Богдан возмущенно дернул плечами:

— А вот сейчас! Одно тошно... То ж такие трусы! Как резали мы их в бараке, охрану-то, двое не то трое проснулись — да никто и рта не раскрыл, своих упредить. Лежали молчком, не то думали, что, коли молчат, так мы их не тро­нем, тряслись трясучкой... А случись их сила — тут они одно зверье дела­ются...

Богдан еще что-то хотел сказать, но только махнул рукой, и Олег хло­пнул его по плечу.

Чета тут же остановилась, словно это был сигнал. На самом-то деле Гоймир как раз вскинул руку, и все сразу присели, разворачиваясь стволами в стороны.

Никого не было. Лишь откуда-то спереди взлетели, тяжело взмахивая крыльями, несколько воронов. Один сел на верхушку сосны, скосил на людей блестящий черный глаз и, подняв перья на шее и голове, хрипло каркнул:

— Кр-рок... рэк...

— Что там? — Олег подбежал на секунду раньше Йерикки. И ответа в сущнос­ти уже не ждал. В сыром воздухе густо пахло уже остывшей кровью, кисляти­ной выстрелов — тем, что указывает на окончившийся ожесточенный бой.

Гоймир и не ответил. Он напряженно всматривался сквозь ветви в широкую прогалину, похожую на коридор, где вместо стен — подлесок.

— Йерикка, — хриплым, своим голосом попросил он, — да скажи мне, что то все скаж уводневый...

— Это на самом деле, — Йерикка встал с колена. — Пошли, надо убрать... это.

Бывает так, что судьба начинает наносить человеку удар за ударом, без передышки, без пощады. И, если он падает, судьба затаптывает его в грязь.

ГОВОРИТЬ, что человек должен держаться любой ценой — легко.

А вот не упасть — трудно...

...Такого никто из ребят еще не видел.

Очевидно, чету поймали в ловушку. То ли зная заранее, где она пойдет, то ли на какую-то приманку. Во всяком случае, огневой мешок был подготов­лен загодя, прогалина пристреляна, а кусты переплетены колючей проволо­кой, укрытой листвой. Проклятья, рыданья, крики повисли над страшным мес­том — мальчишки узнавали ребят из племени Снежных Ястребов, своих побра­тимов, родных по крови, друзей, которых помнили, сколько себя. Казалось, что легче было бы самому лежать в сырой траве, чем стоять над трупами и смо­треть на них — еще недавно живых, веселых, о чем-то мечтавших... И непере­носимой была мысль, что, пока они отдыхали у озера, на этой прогалине поги­бали их соратники, казалось, можно услышать стоны, бессвязные команды, при­зывы о помощи — все, что сопровождает такую засаду...

Прогалина была истоптана, залита кровью и усыпана гильзами. Горцы, конечно, отстреливались, но чужую кровь нашим только в одном месте. В засаде сидело человек пятнадцать, и подставились они отлично. По следам было ясно, что чета Квитко — а это была именно чета Квитко — отстреливаясь и унося двух или трех раненых, ушла по прогалине, бросив трупы, и противник их преследовал. Рыси достаточно хорошо представляли себе, как это было: группа бойцов, тащащая товарищей, лупит во все стороны очередями с искаженными тоской и яростью лицами, а почти невидимый враг, следуя за ними через кусты, жалит, жалит, жалит, и еще кто-то падает, и кто-то истошно кри­чит, раненый... Сколько раз они сами вот так преследовали врага, играя с ним, добивая последних за сажень, за шаг от спасения...

Нашли шестерых убитых, всех — опознали. Богдан, братан Кетика, Домко и Добрила лежали прямо на прогалине — их, очевидно, срезало тут же, Доб­рила еще улыбался. Одрин висел на проволоке, запутавшись в ней — наверное, метнулся в сторону и врезался в заграждение. Внутренности из распоро­того живота свисали с колючек черной от загустевшей крови студенистой массой, из спины торчал перебитый позвоночник и выпирали выбитые ребра, вокруг пролома в затылке вязко подрагивало желе мозга. Судя по всему, в него ещё стреляли уже после того, как он умер.

Подальше лежал Родан. Его взорвали гранатой — наверное, когда он при­крывал остальных. Судя по следам, он — уже с развороченным пахом и отор­ванными по бедра ногами — еще прополз, мучаясь и истекая кровью, сажени четыре, словно стараясь уползти от смерти, пока кто-то не прошил его оче­редью крест-накрест, словно зачеркивая.

Войко сидел у дерева возле самого выхода с прогалины. Кажется, он был ранен в живот и правое бедро, но умер не от этого. Руки мальчишки оказались скручены за деревом, а отрезанная голова стояла у него между. раскинутых ног. Рот был забит землей, глаза уже выклевали скорые на дело вороны...

— Восемьдесят пять...— услышал Олег шепот Йерикки. Одними губами перес­просил:

— Что?..

— Им на шестерых было восемьдесят пять.